Алексей Артов - Подвиги Слабачка
– Аааааа! – закричали падающие, цепляющиеся за стенки из муравьишек, а у самой земли покатившиеся кубарем.
А вот сама пирамида, построенная муравьями из самих себя и немного похожая на башню Слабачка, таяла очень долго, и не сверху вниз, а снизу вверх. Держащие всех отходили, а их заменяли, те, кого они держали. И так до самого уменьшающегося верха. Никому не хотелось катиться кубарем. Никто и не катился. Башня растаяла от тепла порядка слезания с неё, составивших её.
5. Страх от паука
Пришёл грохот и нагнал страх в беззащитных.
А с ним пришло и зло, от которого защиты нет.
Но встала перед злом сила.
А была сила та скрыта в том, кого и разглядеть не по силам.
Солнце улыбалось всем муравьишкам и осыпало их золотой пыльцой яркого света. (Только эта пыльца исчезает вместе с солнцем.)
Два старых муравья вели между собой небыструю беседу. Выделялись они среди муравьишек тем, что покрывались не черным, как остальные, а почти целиком белым цветом.
Были это старые мудрые муравьи долголеты. Они детишек-муравьишек строить учили муравьиные небоскрёбы из палочек и крошечек, а, заодно, присматривали, чтобы никто особо не хулиганил. Муравьёв-стариков звали Мудрячий и Всезрячий.
Сейчас было время отдыха и они, на это время, переставали мучить прилежанием и долготерпением типа: «Ну, что ж, надо переделать в пятнадцатый раз, ничего не поделаешь». А раз «ничего не поделаешь», то муравьишки делали и переделывали. И, как отдых закончится, будут делать и переделывать ещё и ещё.
– Какой сегодня солнечный денёк! – глядя на небо, поделился хорошим настроением Мудрячий.
– Да, неплохой. Ой, смотри, видишь?! – озабоченно произнёс Всезрячий.
– Всезрячий, только ты можешь увидеть что-то в том, в чём ничего нет, – похвалил Мудрячий.
– Нет, я видел! Видел!
– Ну, и что ты видел?
Всезрячий тихо, таинственно и со страхом ответил!
– Бурживчика!
– Ха, ха! Бурживчика?! Ха-ха! Да откуда тут… Что? Бурживчика? – смешинка сползла с лица Мудрячего, а озабоченность, наоборот, покрыла целиком его мордочку. – Так, если, если они прилетают, то… то…
– Вот именно, на нас надвигается… беда!
– Если, ты говоришь, бурживчика, значит, ты видел всего одного?!
– Они никогда не летают по одному.
– Всезрячий, ты бы мне рассказал о них, что-нибудь. Я их, конечно, видел и не раз, да только, бог миловал, всё как-то издалека.
– Существа они, да, интересные. С грецкий орех размером. Летают, как пыль, все вместе. Кругленькие и пустые, как мыльные пузыри.
– Да, да, такие бурые.
– Ну, да. Бурживчики, представляешь, так легки, что даже, если и захотят свалиться с воздуха на землю-дно, у них, ну, никак не получится.
– Никогда?
– Никогда.
– Но ведь даже пыль оседает?
– Э-эх. Их воздушное тельце-шарик – это их лодочка-кораблик. Их единственный глаз – это их вся кожица, темно-пятнистая, пупырчатая. И – этот глаз глядит во все стороны своими моргающими пятнышками…
– Глаз из моргающих пятнышек по всей коже? Да, что-то подобное и мне приходилось издалека видеть и немного слышать о них, да давненько это было. Позабыл почти.
– Везло же тебе.
– Это уж точно.
– Ничего, теперь получше рассмотришь. Освежишь память.
– Ух, горазд ты пугать.
– Да не пугать горазд. А вот не всё ты от меня о них услышал. А у них ещё два хвостика есть. И не сзади, а спереди, которые и паруса тебе, и кили.
– Ух ты! И кили, и паруса?! Вот этого никака не припомню.
– Вот-вот! Один хвостик вырос поперёк, повыше второго, и рулит вверх-вниз. Другой, пониже первого, расположился вдоль и рулит влево-вправо. И управляются бурживчики с порывами воздуха и с вихрями бед, как корабли с волнами морей. Их держат на плаву ветра воздушные, а вихри бед направляют, да ещё и бури несчастий в придачу. И чем Бурживчиков больше, тем большую жди беду.
– Да, милые бурживчики – вестники страшных бед.
– Они всегда летят перед Бедой к тем, к кому эта Беда идёт.
– А, теперь и я вижу! Вон ещё один и ещё! – всё с большим страхом говорил Мудрячий.
Да, стаи бурых живых песчинок-пузатиков заполоняли уже всё небо над муравьями. Они разносились по всем его просторам. Это означало только одно – приближается огромная, нескончаемая, как бескрайнее небо, беда!
Бесконечное голубое тело неба подрагивало от плохих предчувствий. А на личике солнышка всё чаще отражались опасения и грусть. Наконец его месяц улыбки окончательно преломился в месяц печали. А земля перестала смеяться яркими красками и сделалась серой.
Задрожал от страха неба и воздух. А от него передалась дрожь и всем муравьям, и всем-всем жучкам, и червячкам.
Воззвало о защите небо. Откликнулись на зов его темные тучки. Стали они закрывать своими невесомыми телами небо и солнце, как богатырскими щитами. Всё больше скапливалось их на небосводе и, наконец, объединились они в одну огромную темную тучу, огородив собой небо и солнце непреодолимой бронёй. Земля окрасилась в серый цвет полупрозрачной мглы.
Наполнение страхомИ вот послышался откуда-то издалека сначала еле-еле, а потом, с приближением, всё громче и громче, топочущий грохот. Чьи-то мощные удары всё сильнее сотрясали землю вокруг. Грохот не только приближался, он ещё и шатался. Он уходил сначала далеко в одну сторону, а потом далеко в другую, но приближался, и неумолимо. Землю уже колотили так, что бедных муравьишек уже подбрасывало на месте от её вздрагиваний.
Вдруг все разом увидели источник этого ужасного грохота и страха всего. Увидели, что на них надвигается что-то огромное, как гора, которая со своим приближением всё больше загораживала хмурое небо. И чем эта гора становилась ближе, тем всё отчетливее в ней просматривался гигантский паук, (которого вскоре все прозвали Гпауком).
Там, где ступали лапы Гпаука, везде появлялись следы горя. Крошились деревья, вытаптывалась трава, образовывались глубокие, похожие на колодцы, ямы. А от тех, кто не смог увернуться от лап Гпаука, ничегошеньки не оставалось.
И тут, в этот самый страшный для всех муравьишек-детишек час, к ним пришла муравьиха-мама. Она пришла оттуда, где выводила и хранила муравьиные яйца, и где из этих яиц вылезали её новые муравьишки-детишки. Муравьиха-мама – это мама всех муравьёв.
– Я, кажется, догадываюсь, кто это приближается к нам!
– Кто? Кто?
– Есть очень большой и неимоверно злой паук. Он, в отличие от своих собратьев, просто огромный, но злобы и коварства в нём во сто крат больше.
– А как его зовут?
– А зовут его Дрым-Брым. Он кушает всех муравьёв, которых видит на своём пути! Он растаптывает все наши дома! Он поедает даже тех, кто ещё не родился – он поедает наши яйца! Он ими лакомится!
– Ой, как страшно!
– И даже тех, кого он не растоптал и кого не смог съесть сейчас, он забирает с собой, чтобы съесть потом!
– Ой, он скушает и всех нас!
– Вы – все мои дети. И я всех вас защищу.
– Мама, – сказали разом все её дети, – это мы защитим тебя.
Вперёд выступил Слабачок:
– Это я защищу и маму всех нас – нашу маму, и вас всех – всех нас!
– Ты единственный, которого я не помню, ты единственный, которого я, наверное, не знаю и не могу признать своим сыном. Но внутренним оком своим вижу я, что ты единственный, который равен по силе или даже превосходит это чудище. Иди и победи его. И не вздумай погибнуть, ибо погибель твоя – это погибель нас всех и – это моё смертельное горе! Иди!
А паук продолжал приближаться, делая уже целые круги вокруг муравьишек и большие зигзаги, которые с каждым разом были всё меньше и всё ближе.
– Вот так беда и приходит, – заговорил муравей, который был много старше даже самых старших и был весь не только белым, но и покрыт зелёными пятнами. – Она приходит незаметно. Сначала ты её не видишь, а только чувствуешь, в виде чего-то злого взгляда или болезни, неожиданного шороха, скрипа или чего-то ещё, но не обращаешь внимания. Ведь и не хочется о чём-то таком нехорошем думать и во что такое неприятное верить. Да и дел разных выше муравьиной спинки. А беда всё ближе. И вот или болезнь нападает, или какой другой враг. Удар. Боль нестерпима. Беда вот-вот победит.
– Да, так и этот враг, – подхватил другой белый муравей. – Смотрите, он идет как будто мимо нас, не глядя на нас…
– Но обманывает нас, что идёт не на нас, ибо сам всё ближе и ближе к нам.
– Это он, такой сильный, хочет, чтобы мы, слабые, были ещё слабее.
– А куда же слабее?
– Куда же беззащитнее?
– Но даже беззащитный может хотя бы попытаться сопротивляться!
– А вот чтобы ещё и не сопротивлялись!
– А зачем сопротивляться, если бесполезно?
– Сопротивляться всегда полезно.
– Да, потому что может оказаться, что не бесполезно!
– Сопротивление – это оружие!
– Что, даже когда оружия нет?
– Да, сопротивление – это уже оружие, даже если оружия нет!
