Александр Кононов - Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3)
_______________
* П а л д и е с (латышск.) - спасибо.
** Л у д з у (латышск.) - пожалуйста.
Через минуту он действительно принес два билета красивого сиреневого цвета:
- А фамилии вы сами проставьте, я уж вам верю. Заседание назначено на среду. Потом вы мне расскажете о своих впечатлениях. Да, да! Я там тоже буду, конечно. Лудзу, лудзу!
- Зачем он дал нам билеты? - спросил Ян на улице.
- Ну, Арвид же объяснял: покрасоваться хочет перед земляками. Должно быть, сам в этот день будет выступать с парламентской трибуны.
- Нижних чинов туда не пустят.
- Посмотрим. Не пустят - повернем обратно. По нашему званию обижаться нам не приходится. Так и объясним после: не пустили. А самим решить не пойти - Залит-кункс может обидеться. Спросит, как нам понравилась его речь, а мы ее и не слыхали. Неудобно все-таки. Особенно неудобно потому, что медикаменты, скорей всего, придется выцарапывать при его помощи.
34
В среду их не только пустили в думу, но, так как до заседания оставалось еще минут двадцать, благосклонный служитель в синей куртке предложил им пройти пока что в Таврический сад.
Сад был не очень велик, но запущен; над заросшим ряской прудом торчала сухая ветла, поднявшая к небу голые сучья... Дорожки, впрочем, были посыпаны песком, по ним гуляла немногочисленная публика.
- Мы все равно в этой думе ничего не поймем, - в последнюю минуту оробел Ян. - Ну ее! Сходим лучше еще раз в Зоологический сад.
- Поймем! - уверенно сказал Витол. - Мы русский язык знаем.
Через двадцать минут они при содействии того же благосклонного служителя поднялись на галерею. Сверху виден был весь зал: расположенные полукружиями, пока что еще пустые скамьи со спинками - что-то среднее между креслами и школьными партами; проходы между депутатскими местами, покрытые пушистым ковром; высокий помост у стены с креслами, повыше - для председателя и чуть пониже - для двух его товарищей; еще ниже стояла массивная трибуна с вырезанным на ней огромным, распялившим когтистые лапы двуглавым орлом.
Над креслом председателя висел нарисованный красками портрет Николая Второго во весь рост. Царь стоял у белой балюстрады, с гвардейской фуражкой в руке, в парадном мундире, с эполетами и голубой лентой через плечо, в ярко начищенных сапогах; на их блистающие голенища широким напуском спадали шаровары. Прежде всего бросались в глаза именно эти великолепные сапоги; по сравнению с ними лицо императора казалось каким-то невнятным; формой своей оно напоминало котлетку.
- Смотрите, смотрите! - зашептали на галерее.
Ян Редаль глянул вниз. Зал постепенно наполнялся.
Медленно прошел, опираясь на трость, стриженный ежиком депутат; бритый, с тяжелыми складками возле рта, он походил на ксендза.
- Керенский! Ему недавно почку вырезали, - восторженно сказала сидевшая неподалеку от Яна нарядная барышня. - Потому он и с тростью!
Недалеко от председательского кресла остановился и нагло оглядел весь зал человек в расстегнутой поддевке, в шелковой косоворотке - фигура странная в столь торжественном месте. Красоваться бы ему на облучке лихой тройки... И лицо у этого депутата было как у купеческого кучера: жирное, с заплывшими глазками, с пошловато-задорными усиками, с расчесанными на прямой пробор масляными кудрями.
- А этот, я думаю, из простых... - вполголоса сказал Редаль.
- Который? - Витол посмотрел вниз. - Ага, вижу, вижу: физиономия его была изображена в журнале "Сатирикон". Это, кажется, сам Марков-второй, богатейший курский помещик, черносотенец. Его чаще называют "Марков-Валяй".
За Марковым в зал вертлявой, подчеркнуто энергичной походкой вошел нет, скорее вбежал необычайно подвижной господин в пенсне, с коротенькой бородкой, с плешивой, заостренной кверху головой.
По рядам галереи, уже занятым публикой, сдержанно пробежал смех.
- Чего это они? - спросил Ян.
- Пуришкевич пришел, - ответил Витол и тоже засмеялся. - Ну, его-то сразу можно узнать. Прославленный думский шут, почище Маркова-Валяя.
Депутаты рассаживались по местам.
На одну из скамей - крайнюю слева - устало опустился небольшого роста человек в мешковато сшитом сюртуке, весь какой-то щетинистый, черный с проседью; чем-то он напомнил Яну больную птицу. Рядом с ним сел стройный красавец с выразительными восточными глазами.
- Церетели! Какой интересный! - прошептала соседка Яна.
Большинство депутатов были в штатском, несколько человек - в кителях и френчах земгусаров, а трое - в рясах, с золотыми наперсными крестами. Батюшки степенно разместились на правых скамьях.
Зазвенел колокольчик, и на председательском месте возник Родзянко, громоздкий, оплывший книзу, с талией шире плеч, тоже довольно массивных; лицо его казалось отекшим, плохо выбритым, седая борода торчала щетиной.
Зал все еще гудел - не все депутаты успели занять свои места.
Родзянко высоко поднял над головой колокольчик и потряс им повелительно.
Напрасно Витол опасался, что Залит поднимется на трибуну, а потом будет спрашивать у них, как понравилась публике его речь.
Нет, депутат от Прибалтики вообще никогда не выступал - он молча отсиживал в думе число положенных заседаний. Исключением был тот день, когда представители всех партий и групп один за другим поднимались на трибуну и декларировали свое отношение к войне. Но это происходило в четырнадцатом году. Тогда оглохший от волнения Залит-кункс прокричал на весь зал, что немцы захлебнутся в латышской крови, а стрелки Прибалтики беззаветно пойдут в бой под могучими крыльями двуглавого орла! Впоследствии на знаменах некоторых латышских батальонов действительно были шелком вышиты императорские орлы. Но только на некоторых. Остальные были фантастичны: на одном раскинулся дуб с радугой поверх кроны; на другом заря в золотых лучах; на третьем - мало кому известный узор из национального орнамента: крючковатый крест. Кто тогда думал, что через несколько лет возникнет он на другом краю Европы зловещим символом!
Стрелки разглядывали новые знамена с веселым недоумением и особого значения им не придавали. Они не знали, что знамена эти родились на свет в результате довольно тонкой игры. Царское правительство не сразу согласилось на формирование национальных латышских частей: дело казалось чреватым опасностями, от которых и двуглавый орел на знаменах не всегда сможет оградить... Однако было неоспоримо: именно на своей земле латыши будут сражаться против немцев с особой стойкостью - с такой, что, пожалуй, при современной технике боя все они и полягут на родных полях. А мертвые не опасны. Столь здравый расчет и подсказал правительству дать наконец согласие на формирование национальных латышских частей.
У людей, руководимых Залитом, был свой, не менее хитроумный расчет. Большие войны кончаются большими потрясениями... Могут воссиять и великие цели. Во всяком случае, для такой великой цели, как крепкие хутора на баронских землях, можно было решиться на опасную игру, в которой не лишней картой будут штыки и кровь латышских стрелков.
И, наконец, были люди, сразу разглядевшие и звериный замысел русского царизма - списать латышские батальоны целиком на пушечное мясо, - и планы залитов, мечтавших о кулацком рае на берегу Балтийского моря. Как бы то ни было, а Залит-кункс, выполнив свою "историческую" миссию, хранил в думе глубокомысленное молчание. Опасения Витола оказались излишними.
Кто же выступит сегодня?
Родзянко перестал трясти колокольчиком и предоставил слово члену Государственной думы Замысловскому.
Правые скамьи встретили его овацией.
Зямысловский налил в стакан воды из графина и, гримасничая, заявил, что сегодня он снова коснется тех, о ком и говорить спокойно он не может.
И он обрушился с площадной бранью на изменников, на жителей приграничной полосы, которые думают вовсе не о куске хлеба насущного, а единственно - о шпионаже.
С левых скамей послышались протестующие голоса, и Замысловский крикнул визгливо:
- А вы спросите лучше своего же единомышленника! Депутат Стемповский, вы согласны с моими словами?
- Да! - послышалось в ответ, и полный человек в военном кителе встал и тут же почему-то поспешно вышел из зала.
- С каких это пор он стал нашим единомышленником? - послышался возглас с крайней левой скамьи.
- Вы все одним миром мазаны! - нагло бросил Замысловский и снова налил воды в стакан. - Об этом я не могу говорить спокойно.
- Хулиган! - К трибуне подскочил маленький щетинистый депутат, тот, что показался Яну похожим на больную птицу. - Хулиган!
- Браво, Чхеидзе! - послышалось с галереи.
И Родзянко, подняв голову, свирепо затряс колокольчиком:
- При повторении подобных возгласов я прикажу немедленно очистить помещение думы от публики!
Через минуту на трибуне стоял уже другой депутат. Голосом глубоким, проникновенным он начал:
- Безумие! Безумие в дни войны натравливать одну часть населения на другую; депутат Замысловский ошибается, если думает, что его слова - речь патриота. Нет, такие речи вредят стране, которая в жестокой борьбе истекает кровью. Такие речи сеют раздор...
