Хью Лофтинг - Журнал для зверей
Есть у дикарей и другие охотничьи уловки, по большей части такие же обманные и подлые. Но та, что изобрели охотники на страусов из племени бадамоши, пожалуй, самая гнусная из всех. Скажу вкратце, в чем она заключается. Страусы, как вы знаете, обычно держатся небольшим стадом, как и копытные животные. И ума у них не то чтобы много. Вы ведь слышали, как страусы, завидев человека, прячут голову в песок, полагая, что если они чужака не видят, значит, и он их видеть не может. Это не слишком-то хорошо говорит об их интеллекте, верно? То-то. Ну, так вот: в стране бадамоши было не так уж много песка, чтобы прятать в него головы, - что страусам в некотором смысле шло только на пользу. Потому что в тех краях, завидев человека, страусы обращаются в бегство, - бегут искать песок, надо думать. Как бы то ни было, бегство спасает им жизнь. Так что охотникам бадамоши пришлось изобретать какую-нибудь уловку, чтобы подобраться к страусам поближе, смешаться со стадом и перебить птиц. И придумали они очень умную штуку. Собственно говоря, как-то раз я случайно наткнулся в лесах на группу охотников, что отрабатывали свой новый трюк. Охотники раздобыли где-то страусиную шкуру и теперь по очереди влезали в нее и учились ходить и вести себя как настоящие страусы, поддерживая длинную шею при помощи палки. Спрятавшись, я понаблюдал за ними и сразу понял, что бадамоши затевают. Они задумали, прикинувшись страусами, смешаться со стадом и перебить птиц топориками, которые прятали под шкурой.
А надо сказать, что с тамошними страусами я был в большой дружбе, - с тех самых пор, как они вывели из строя бадамошский теннисный корт. Несколько лет назад вождь племени, отыскав прекрасный луг, заросший слоновьей травкой, - мое любимое пастбище, между прочим! - приказал выжечь траву под корень и разбил там теннисный корт. Он, понимаете ли, видел, как в эту игру играют белые, и решил, что надо бы и ему поучиться. Но страусы приняли теннисные мячи за яблоки и съели их все до единого, - эти птицы, видите ли, ужасно неразборчивы, когда дело доходит до еды. Да-да, они прокрадывались сквозь джунгли к самому краю теннисного корта, и как только мяч выбивало за ограду, они хватали его и заглатывали уже на бегу. Вскоре у вождя не осталось больше мячиков, и теннисный корт приказал долго жить. Так что мое замечательное пастбище снова заросло пышной травой, и я туда возвратился. Вот так мы и подружились со страусами.
И вот, видя, что моим друзьям угрожает неведомая для них опасность, я отправился к вожаку стада и все ему рассказал. До крайности бестолковая была птица; чего мне стоило вбить ему в голову хоть что-нибудь!
"Так запомните, - сказал я на прощанье, - вы легко опознаете охотника, когда он появится в вашем стаде, по цвету и форме ног. У страусов ноги сероватого оттенка, - вон, посмотрите на ваши, - а у охотников - черные, и притом куда толще". Видите ли, шкура, которую собирались использовать бадамоши, ног не прикрывала. "Так вот - велел я, - скажите всем своим птицам: как только какой-нибудь черноногий страус попытается затесаться в стадо, пусть все разом набросятся на него и зададут ему знатную трепку. Это преподаст охотникам бадамоши хороший урок".
Вы, конечно, подумаете, что теперь все должно было сойти благополучно. Но я не учел потрясающей бестолковости страусов! Вожак стада, возвращаясь вечером домой, увяз в болоте и дурацкие его ноги перемазались в черном иле, причем грязь так и засохла на них толстым слоем. И вот, перед тем, как укладываться спать, вожак повторил страусам все мои подробные указания.
На следующее утро вожак слегка проспал, так что стадо вышло раньше него и теперь паслось в приятном местечке на склоне холма. И вот этот тупица-вожак, - глупейший из всех самцов-страусов, - не позаботившись даже отряхнуть ноги от грязи, в которой вывозился накануне, гордо вышагивая, выступил на открытое пространство, рассчитывая на торжественный прием. И уж какой торжественный прием его ждал, невежду! Как только прочие птицы заметили его черные ноги, они спешно оповестили всех и каждого и по условленному сигналу набросились на беднягу-вожака и отколотили его едва ли не до полусмерти. В этот самый момент к месту событий подоспели бадамоши, только сейчас и не раньше. А глупые страусы так увлеклись, колотя своего вожака, которого посчитали замаскированным охотником, что чернокожие туземцы подобрались совсем близко и переловили бы все стадо, если бы я вовремя не подал голос и не предупредил птиц об опасности.
После этого я, разумеется, понял, что если хочу спасти моих славных, но безмозглых друзей от гибели, лучше мне самому что-нибудь предпринять.
И вот что я надумал: как только охотники-бадамоши уснут, я пойду и унесу эту страусиную шкуру, - ведь другой у них нет! Так что их замечательная охотничья уловка обернется ничем.
И вот, под покровом ночи, я крадучись выбрался из джунглей и направился к хижинам охотников. Мне приходилось пробираться с подветренной стороны, чтобы собаки меня не учуяли. Я, видите ли, больше опасался собак, чем самих охотников. Удрать от людей мне ничего не стоило; я-то куда проворнее; но вот от собак с их нюхом оторваться труднее, даже под прикрытием джунглей.
Подкравшись с наветренной стороны, я принялся искать шкуру у хижин. Поначалу, нигде ее не видя, я уж было решил, что бадамоши где-то спрятали свое сокровище. А бадамоши, подобно многим чернокожим племенам, укладываясь спать на ночь, всегда оставляют одного туземца на страже. Я отлично видел часового: он маячил в самом конце ряда хижин; и, уж разумеется, я позаботился о том, чтобы не попасться ему на глаза. Но, проискав страусиную шкуру довольно долго, я заметил, что ночной сторож так ни разу и не пошевелился: сгорбившись на табурете, он сидел совершенно неподвижно. Тут я догадался: да он, должно быть, спит! Так что я подошел ближе и к вящему своему ужасу обнаружил, что туземец укрылся страусиной шкурой на манер одеяла, - ведь ночь выдалась прохладная.
Как добыть шкуру, не разбудив часового, - вот в чем состояла проблема. На цыпочках, не дыша, я подошел совсем близко и принялся осторожно стягивать шкуру с плеч часового. Но этот негодник частично подпихнул ее под свое седалище, и, пока он не встанет, вытащить шкуру я никак не мог.
Отчаявшись, я едва не сдался. Но, подумав о горькой участи, что ожидала моих бедных, бестолковых друзей, ежели я не добуду шкуру, я решил прибегнуть к отчаянным средствам. Внезапно и быстро я пырнул часового рогом в мягкое место. Завопив "Ой!" - вы этот крик и за милю бы услышали! - тот подскочил вверх. Выхватив из-под него страусиную шкуру, я помчался в джунгли, а бадамоши, их жены, собаки и вся деревня проснулись, подняли жуткий гвалт и пустились за мною в погоню точно стая волков.
- Ну что ж, - вздохнул тянитолкай, всем своим грациозным телом подлаживаясь к мерному покачиванию плавучего домика, - от души надеюсь, что не суждено мне вновь пережить подобную гонку ради спасения собственной жизни. Как вспомню, так по спине мурашки бегут: лай собак, крики мужчин, визг женщин, треск кустарника, - это преследователи мои, продираясь сквозь джунгли, мчались за мной по пятам.
Спасла меня река. Стоял сезон дождей, и воды вышли из берегов. Задыхаясь от ужаса и усталости, я добрался до берега бурлящего потока, двадцать пять футов в ширину, никак не меньше. Волны бушевали и ярились во всю мочь. Пытаться переплыть его было бы чистым безумием. Оглянувшись, я видел и слышал: преследователи меня настигают. И снова пришлось мне прибегнуть к отчаянному средству. Отойдя немного назад, чтобы взять хороший разбег, и по-прежнему крепко сжимая в зубах злосчастную страусиную шкуру, я во весь опор помчался к реке и прыгнул - в жизни своей так не прыгал! точнехонько на противоположный берег. Приземлившись тяжело, точно тюк, я понял, что успел в самый раз: из джунглей показались враги. Грозя мне кулаками в лунном свете, они пытались найти способ перебраться на мою сторону. Собаки, самые нетерпеливые из всех, попробовали, - ну, то есть не все, а некоторые, - переплыть реку; но стремительный, беснующийся поток увлек их вниз во течению, точно пробки, и следовать их примеру охотники побоялись.
Дрожа от победного возбуждения, я бросил драгоценную страусиную шкуру в бурлящую реку прямо у них на глазах, - и она тут же исчезла. Над толпой бадамоши поднялся вопль ярости.
А потом я сделал то, о чем впоследствии сожалел всю свою жизнь. Вы же знаете, как высоко ставит мой народ учтивость и хорошие манеры. Так вот, при этом воспоминании я краснею до ушей, - поддавшись минутному порыву, я показал обескураженным недругам на противоположном берегу реки оба языка сразу. Оправданий тому нет, - преднамеренную грубость ничто не извиняет. Но, в конце концов, дело происходило в лунном свете; от души надеюсь, что бадамоши не заметили.
Так вот, хотя на сей раз я спасся, невзгоды мои на этом отнюдь не закончились. На какое-то время бадамоши оставили страусов в покое и с удвоенным рвением принялись охотиться на меня. Дикари просто-таки чуть со свету меня не сжили! Стоило мне перебраться в другие края, чтобы укрыться от преследований, туземцы разузнавали, где я, и продолжали преследовать меня там. Они ставили на меня капканы, выкапывали ловчие ямы, травили меня собаками. И хотя на протяжении целого года мне удавалось ускользать от врагов, необходимость постоянно держать уши востро изрядно меня утомляло.
