Николай Богданов - Чудесники
Услышав такое, Петя застыл на месте, ему вдруг стало стыдно участвовать в облаве на пионеров. Разве так вожатые поступают? Но как же их найти? В пору объявления написать и вывесить на видных местах.
Положение нелепое и смешное. Дождешься, что деревенские насмешливые девчата в частушках осмеют.
Пропустив Неходихина, Петя подошел к пожарному сараю и здесь увидел деда Савохина. Он шел в огромном тулупе, со сторожевой колотушкой в руках. И чтобы не будить село, постукивал слегка: тук-тук, тук-тук.
— Дед, — закричал Петя, — дедушка, постой-ка!
Но Савохин быстрей засеменил прочь. А когда Петя его нагнал, вдруг запахнул тулуп, застонал и заохал:
— Ох, смерть моя, знобит меня… ох, живот схватило! К фельдшеру ходил, не застал, дал бы мне касторки…
— Пойдемте, я вам помогу, — встревожился Петя, — у меня в аптечке есть слабительная соль. Чудесное средство, сам испытывал, будете довольны.
— Вот уважишь старика, вот спасибо, — благодарил дед, подвигаясь к плетню. Тут в животе у деда странно зафыркало, будто он животом засмеялся.
— Ох, — сказал он, — я сейчас, вот только заверну к сарайчику.
Петя остался на дороге, а дед свернул на огородную тропку. Петя машинально проследил за ним глазами и вдруг увидел, что у деда шесть ног. Он протер глаза, припал ближе к земле — шесть ног! Так и семенят под широким тулупом!
— Дедушка, постойте! — закричал Петя, бросаясь к старику.
Савохин присел, тулуп свалился с него, и за сарай бросились какие-то тени. Петя ринулся за ними, обжигаясь крапивой, перескочил плетень, побежал вниз, к болоту, но поймал лишь пустое пространство. Он остановился, попав ногами в трясину. Вокруг насмешливо шептались камыши, и больше ничего!
Петя вернулся к сараю, но деда там не было. А когда прибежал домой, Савохин уже сидел на печке и разувался.
— А у нас тут беда, крольчиха пропала, — сказал он сокрушенно, — наверно, выдра виновата.
— Какая выдра, как она забралась в дом? И вообще выдры рыбой питаются! — возмутился сбитый с толку Петя.
— Рыбой? Ну, наша не такая — наша колхозных поросят жрет. Вылезает из болот, цап — и только ее и видели!
— Это сказки, — разгорячился Петя, — вы лучше мне скажите, откуда у вас взялось шесть ног?
— Шесть ног? Ты шутишь, парень!
— Надоели мне эти шутки! Шесть ног под тулупом, я сам видел!
— А-а, — протянул дедушка, — это ж луна играет, обыкновенно, лунные блики.
— Какие блики? — вскричал Петя, — да вы что, нарочно мне голову морочите?
— Ох, тише, тише, — застонал дед, — у меня живот болит, будто в нем турусы на колесах катают.
Петя дал ему двойную порцию горькой соли из походной аптечки.
— Ах, это соль, — прищурился дед, — так я ее завтра с кашей съем.
— Это же лечебная, а не простая.
— Ничего, нам сойдет, — невозмутимо ответил дед Савохин.
ДО ЧЕГО ДОВОДЯТ ФРИКАДЕЛЬКИ
От всей этой путаницы у Пети разболелась голова, он с трудом заснул и проснулся поздно.
За окном послышалась песня. Пели ее девчата, идущие куда-то с граблями на плечах. Мотив был игривый, насмешливый. "Не про меня ли сочинили?" — встрепенулся Петя. Нет, в частушках упоминался председатель. Заинтересовал Петю необыкновенный припев, под который хотелось приплясывать:
Фрикадельки,
Фрикадельки,
Фрикаделечки мои!
— Девушки, девчата, постойте, — закричал Петя, высовываясь из окна.
Завидев его, певуньи бросились врассыпную.
Он задумчиво пошел вдоль улицы к гумнам, напевая про себя: "Фрикадельки, фрикадельки…"
Потом подумал: "Надо найти Машу. Захотела, наверное, свежей травки и забежала за гумны на лужок…"
Петя стал заглядывать за сараи, за плетни и тут увидел здоровенную лохматую собаку, занятую такой же, как он, разведкой.
Испугавшись за крольчиху, Петя цыкнул:
— Пошла прочь! В сараях дичь не водится. Поискала бы лучше выдру в болоте. Ту самую, которая таскает поросят!
— Где эта выдра водится, мы знаем, а вот где водятся фрикадельки? — послышалось над ним, словно из громкоговорителя.
Но это ему не показалось. Эту фразу произнес высокий, тощий, похожий на Дон Кихота старик в болотных сапогах, с ружьем за плечами, с ягдташем и патронташем.
По всему виду — охотник. Он спрятался за сарай, хоронясь от ветра, чтобы раскурить трубку.
— Фрикадельки? И вы тоже?.. — заикаясь, спросил его Петя.
— Да вот, собрался.
— Пообедать?
— При чем тут обед?
— Да ведь это же из меню!
— Как то есть изменю? Нет, уже если решено — изменять не будем, а будем выполнять. Вот только не знаю, где искать их… Разную редкую дичь стрелял: вальдшнепов, кроншнепов, гаршнепов, даже туруханов. А вот этих нет. Может, они так по-научному называются? Верткие, ловкие, на длинных ножках, с ошейничками из разноцветных перьев… Ну именно — фрикадельки!
— С ошейничками? На длинных ножках? — чуть не расхохотался Петя. — Ничего подобного. Они маленькие, кругленькие и плавают в супе. Мясные шарики!
Собака, слушавшая этот разговор, улыбнулась, а охотник нахмурился и сказал:
— Э-э, парень, брось шутить. Ты мне шарики не вкручивай.
— Да почему они вам на ум взбрели — эти фрикадельки?
— А потому, что я колхозный егерь. Моя обязанность доставлять правлению стреляную дичь. За невыполнение плана по фрикаделькам меня председатель из колхоза выгонит.
— Удивительный самодур! — воскликнул Петя.
— Обыкновенный, как и полагается, — ответил егерь, раскуривая трубочку. — У каждого должна быть своя прихоть.
— Странные у вас понятия!
— Чего же тут странного? У каждого свои. У вас комсомольские, у меня егерские.
— И вы ради служения начальству готовы все прихоти сносить?
— А как же — барской прихотью холоп живет. Барину угодить, свою ручку позолотить — исстари известно. До революции я этим жил. Вот тогда были самодуры так самодуры! Служил я, например, барину Лесоватову. Кривой был да подслеповатый, а имел причуду считать себя сверхметким стрелком. И чтобы его прихоти угодить, приспособился я, стоя за его спиной, палить с ним одновременно. Так что звуки наших выстрелов в один звук сливались. Ба-бах! Барин мимо, а я точно. Дичь наземь, а кто сшиб, поди угадай. Похваляется барин. И чтобы гости его меткости верили, заставляет меня в одиночку по целям бить. Гости-охотники тарелочки подкидывают, а я, конечно, мажу. Подделываюсь для смеху.
— Ловко это у вас получалось!
— Да уж куда ловчей. Когда этот барин разорился, я к здешнему, Куролепову, перешел. У этого была прихоть на мелкую, деликатную дичь. Ему, бывало, подавай к столу бекасов, вальдшнепов, перепелок. А дикую утку, которой тут была пропасть, для себя стреляй… Сшибу ему парочку бекасов он и рад. А себе уток целый ворох набью и — в город на базар… Патроны господские, снаряжение тоже… Эх, была жизнь!
Егерь даже зажмурился от приятного воспоминания, поглаживая длинную бороду.
— Значит, вам революция была ни к чему? — спросил Петя.
— И не говори, парень, обескуражила меня революция. Всех господ как ветром сдуло. А без них егерскому сословию делать нечего. Ну, думаю, Афанасий, будешь ты лычком подпоясан. Комиссары пошли да председатели, эти все из народа, сами стреляют, кому что хочется, и без всяких прихотей. Совсем думал пропадать, ан нет, вижу, кое-что обратно заводится… Значит, мы еще поживем! — хитро подмигнул егерь озадаченному Пете.
Таких типов вожатый еще не встречал и с удивлением рассматривал этот осколок старого мира, чудом сохранившийся в здешней глуши, как в заповеднике. Вся охотничья сбруя его, начиная с ружья и кончая болотными сапогами, была весьма обветшалой. Ягдташ чиненый, сапоги залатанные, а двустволка с громоздкими старинными курками была скреплена проволокой. Стрельнуть из нее не каждый бы решился.
— Ну, а здешний председатель — разве он из бывших господ? — спросил Петя после паузы.
— Какое там! — махнул рукой егерь. — Мужик мужиком. Дед пастухом был, отец мельником. А сам кое-чему обучился, когда в германском плену был, у немецкого помещика работал. Знает, как сыр варить по заграничному образцу. Вот его народ в председатели и выбрал. Глядишь, колхозную молочную ферму заведет, поставит прибыльное хозяйство…
— Ну и что же?
— Обещает, в будущем…
— А барские прихоти у него откуда взялись?
— Это у него от Амальки, это все она, моя благодетельница. Прежде была горничной в барском доме и звали ее Акулькой, а господа для благозвучности наименовали Амалией…
— Не она ли и пионеров из дома выгнала?
— Она, она, — усмехнулся егерь. — Жили-были, не тужили, рыбок, птичек разводили. Вильгельм молвил — "вас ист дас", а Амалька — "выкиданс".
И егерь жестом пояснил непонятное слово.
— Да как же она посмела?! — возмутился Петя.
