Анатолий Стерликов - Камышовые странники
И теперь Егора не оставляют одного и на минутку. Везде с собой берут. Но ему от этого не хуже. Он любит путешествовать: в телеге ли, на лодке. Или даже по степи ходить с браткой Володей.
Одну за другой Егор спускает на воду лодчонки, и они куда-то уплывают. Он уже построил и отправил целую флотилию. И вся эта флотилия исчезла без следа. Сгинула. Провожая глазами лодчонки, глядя на тростники, вибрирующие и тонко поющие, Егор, может, и не ясно, но смутно ощутил бесконечность текучей воды и беспредельность окружающего мира. Разумеется, все это он не мог понять до конца, тем более как-то высказать. Но он отчетливо представил, что они с отцом одни среди этого пространства без конца и без края, заполненного текучими водами и шелестящими камышами. И почувствовал, возможно, то, что взрослые называют тоской. Ведь он еще так мал и слаб духом...
Егор уже готов был захныкать, но вовремя вспомнил, что обещал на рыбалке вести себя достойно. Да и разве можно плакать, когда рядом отец вот он, ходит по ловецкой просеке совершенно спокойно, проверяет, хорошо ли держат снасти тычки.
Егор пожаловался отцу, что лодочки куда-то уплыли.
- А ты, сынок, не делай, раз они уплывают, - услышал он в ответ.
На становище вернулись поздно. В небе появились первые стаи звезд, а в жестких степных травах пиликали уже не кузнечики, а сменившие их сверчки.
- Егор, наверное, хныкал, канючил, - услышал голос матери мальчик, когда его укладывали спать в масахане - марлевом пологе.
- Да нет. Весь день молчал. Верно, еще воды боится. Завтра опять возьму. Пусть привыкает к рыбалке. Помощник все же. Где подбор сетки натянет, где за камышок попридержится. Как-никак четыре руки, а не две...
Узнав, что его снова берут на рыбалку, Егор пискнул от удовольствия в своем масахане. И тут же закрыл глаза: надо бы поскорее уснуть - тогда и утро побыстрее наступит.
ЕЛКА В КУКУЕ
В урочище Кукуй, на окраине пустыни, приютилась саманная хата Харитона. А вокруг на десятки и сотни километров - ни одного поселка. Лишь редкими дымами отмечены в пустыне чабанские зимовки.
В жилище темновато - мороз разрисовал окна розовыми и фиолетовыми папоротниками и хвощами. Пол земляной, но пыли нет: утрамбован хорошо, да и промазан глиной. Возле кроватей - волчьи шкуры. Нет, не ради красоты те шкуры и не ради особого шика, а чтобы было куда становиться, когда утром, впотьмах, слезаешь с койки и начинаешь искать поршни из сыромятной кабаньей кожи. На потолке проступают кривые чоблуки - джидовые* жерди, поддерживающие плоскую, залитую глиной крышу.
Такие жилища в Муюнкуме тогда никого не удивляли. Были и поплоше: темные землянки, с крохотным стекольцем на потолке вместо окна. В такой землянке жил и Егор с родителями и братьями. Да что там хаты и землянки! Случалось ведь и в камышовых шалашах жить - когда переезжали на какое-нибудь становище на берегу узека.
Да, такие времена были! Промысловик, вернувшись с войны, прежде всего думал о том, чтобы прокормить семью и выполнить план по добыче мяса и рыбы. И кочевал с одного урочища на другое. Да и где ставить хату, если кабаны сегодня здесь, а завтра они уже километров за тридцать - сорок? А где будут через полгода?.. И рыба тоже кочует по узекам.
Однако Егор с родителями теперь жил не в шалаше, не в землянке даже, а в настоящей хате с толстыми глиняными стенами и ровной, как стол, крышей. Зимой тепло, а летом, в лютый зной - очень даже прохладно. Словом, ладная хата.
...Побелив стены и подмазав пол, мать разбросала душистое сено. И затопила печь. В обеих половинах хаты стало тепло. Пол и стены подсыхали, запах извести и сырой глины улетучивался, и хата наполнялась ароматами степных трав.
Мать еще не разрешает ходить по непросохшему полу, и Егор сидит на своем топчане и уныло смотрит на "хвощи" и "папоротники". Вспоминает луг и камыши Коянды-узека. С каким бы удовольствием он теперь собирал кизяк!* Хоть целый день. Только бы снова оказаться среди камышей, среди солодки и запашистых метелок кендыря, этой дикой азиатской сирени.
Егор потянулся к полке на стене и взял оттуда тетрадные обложки и два огрызка карандаша. Уселся поудобнее на топчане, принялся рисовать излучину узека, лодку и лопасик - навес, под которым режут и солят рыбу на становище. Еще ему хотелось нарисовать бархан, усеянный тюльпанами, лощину, поросшую маками. Но тут нужно много разноцветных карандашей. А братка Володя, приехавший из Гуляевки на каникулы - он там у бабушки живет, - привез только два этих оглодка - синий и зеленый. Карандаши он сам израсходовал на уроках рисования. И все чистые тетрадочки исписал. А Егору достались одни обложки. Да и то их брат Николай хотел на пыжи пустить.
Закончив хлопоты по дому, мать что-то сказала братке Володе и тот вышел в сени. А вернулся с небольшой чингилиной.
- Ну, Егор, хватит лодыря гонять. Помогай-ка елку обряжать. А то скоро Дед Мороз придет, а у нас и елка не готова, - как будто строго говорит мать, но слова ее радуют.
Чингилина на редкость удачная: кора не почернелая, не замшелая, не потрескавшаяся, а желтая и блестящая. Веточки упругие, крепкие, как проволока, густо облеплены острыми колючками. И что еще хорошо семенистая попалась чингилина, чуть встряхнешь - сухо зашуршат семена в коробочках-погремушках. И цветом коробочки хороши - корочки свежеиспеченного хлеба.
Для елки братка Володя искал деревце, у которого ветви не были бы оглоданы скотиной. Поэтому он, продираясь сквозь колючий чапыжник в глубь тугая, забрел в такую чащобу, куда вряд ли когда могли забраться овцы и верблюды, охочие до чингиловых веточек в голодную зимнюю пору. Братка Володя старался выбрать самую лучшую чингилину на Кукуе.
День стоял замечательный. Над тугаем косматилось багровое солнце, а на чистых заснеженных полянках загорались, мгновенно гасли и вновь вспыхивали мириады разноцветных огоньков. Оледенелые ветви саксаула, чингиля и тамариска, сникающие до самой земли, чуть слышно позванивали и посверкивали.
Братка Володя представил себе Егора, сидящего на топчане в избе, и пожалел его. Нет у него пока подходящей обуви, а в самодельных поршнях далеко ли уйдешь по снегу? Вот если бы пимы - другое дело. Тогда можно было бы взять братишку в тугай. Но на складе охотничьей фактории нету детских сапог. Взрослым что твоей душе угодно: "кирзачи" и яловые ботинки, сапоги резиновые и сапоги-бродни, пимы черные и пимы серые. А детских совсем нет. Только ему, братке Володе, подобрали кое-как ботинки. Надо же в чем-то в школу ходить. И не по размеру те ботинки, приходится на толстые шерстяные носки еще большую портянку наматывать. Но все же у него обувь фабричная, у Егора же - самодельные поршни из шкуры кабана. Братка Володя очень жалел Егора и потому целый день бродил по цапкому колючему чапыжнику, не спеша выбирал "елку". Только к закату нашел подходящее деревце.
Теперь, когда чингилина утвердилась на щербатых, добела выскобленных досках большого кухонного стола, всем стало ясно, что о лучшей елке и мечтать нечего: крона пушистая (колючек много), округлая, будто ее только что тщательно подстригли.
Братка Володя вынимает из плетеной корзинки игрушки, которые они с матерью делали вечерами, когда Егор засыпал, накормленный и выкупанный в мягкой снеговой воде. Когда над барханами и тугаем воцарялась тишина, а в печке шипели и потрескивали сыроватые поленья и гудело пламя.
Вот разноцветные бумажные фонарики.
Вот какие-то невиданные цветы с огромными лепестками, также из бумаги.
Вот еще фонарики, но эти из тонких золотистых соломинок.
Вот фазаны с хвостами, как у жар-птицы.
И еще: рыбки, уморительные зайцы с ушами непомерной величины, кабаны и клыкастые волки. У них одна судьба - их отправляют в гущину колючих веток.
Все вырезано из картона, склеено из бумаги, ярко раскрашено самодельными растительными красками. Мать и братка постарались, не пожалели красок, повычерпали из черпаков все подчистую. А игрушки, какими мы обыкновенно украшаем наши елки, муюнкумцам даже и не снились. Так же как и вечнозеленые сказочные ели. Потому что кругом пустыня, где даже и чингиль в общем-то редкость.
В далекой Гуляевке есть магазин, но там продают лишь самое необходимое для чабанов и охотников: муку, одежду, посуду. И еще лопаты, косы и грабли. А игрушки не продают. И уж конечно, там отродясь не бывало настоящих елок.
Но все это не имеет значения. Была бы радость в доме. И радость пришла.
Сначала она пришла к братке Володе, когда он в заснеженно-заледенелом тугае выбирал подходящую чингилину. Потом она пришла к матери Егоровой, когда она известью и глиной подновила стены и пол и, разбросав луговое сено, затопила для просушки хаты печь. И теперь пришла радость и к Егору.
Не всегда человек может купить, приобрести то, что ему нужно. Но человек всегда, если он только захочет, может сотворить радость для ближнего, и тут не обязательно идти в магазин.
