Ханиф Курейши - Будда из пригорода
Я зашипел Чарли на ухо:
- Сматываемся, пока нас не загипнотизировали, как этих идиотов.
- Ну разве это не прелесть что такое?
С верхней лестничной площадки к мансарде Чарли вела лестница.
- Будь добр, сними часы, - попросил он. - В моих владениях фактора времени не существует.
Я положил часы на пол и вскарабкался на чердак, занимающий всю верхнюю часть дома. Это пространство находилось в полном распоряжении Чарли. Скошенные стены и низкий потолок были разрисованы мандалами14 и длинноволосыми ликами. Четыре его гитары - две акустических и два "Стратокастера" - рядком стояли у стены. На полу валялись большие диванные подушки. Пластинок были горы, и четыре Битла периода "Sergeant Pepper"15 глядели со стены, как боги.
- Слушал в последнее время что-нибудь достойное? - спросил он, зажигая свечу.
- Да, - после покоя и тишины гостиной мой голос звучал неестественно громко. - Новый альбом "Стоунз". Я сегодня поставил его в музыкальном клубе, и народ просто ошизел. Поскидывали пиджаки и галстуки и как оголтелые ринулись танцевать. Я влез на стол и отрывался. Прямо языческие ритуальные пляски устроили. Жаль, что тебя не было, старик.
Я взглянул на Чарли и мгновенно понял, какое я тупое животное, обыватель, дитя малое. Откинув длинные, до плеч, волосы, Чарли смотрел на меня долгим, понимающим и всепрощающим взглядом, и улыбался.
- Думаю, тебе пора промыть уши кое-чем по-настоящему питательным, Карим.
Он поставил пластинку "Пинк Флойд" "Ummagumma"16. Я изо всех сил заставлял себя слушать, пока Чарли, сидя напротив, сворачивал косяк, смешивая сухую марихуану с табаком.
- Твой папаша... Он высший класс. Мозговитый мужик. Ты каждое утро выполняешь всю эту медитацию?
Я кивнул. Кивок-то не может считаться ложью, верно?
- И мантры распеваешь?
- Распеваю не каждый день, нет.
Я вспомнил, что творится по утрам у нас дома: папа мечется по кухне в поисках оливкового масла, чтобы смазать волосы; мы с братом орем и рвем друг у друга номер "Дейли Миррор"; мама жалуется, что вынуждена ходить на работу в обувной магазин.
Чарли прикурил для меня косяк. Я затянулся и вернул его, умудрившись просыпать пепел на рубашку и прожечь дырку. Меня сразу зацепило, замутило, и я вскочил.
- Ты чего?
- Мне в сортир надо.
Я скатился по чердачной лестнице. В ванной комнате семейства Кей висели театральные афиши в рамках, оповещающие о пьесах Дженет. Бамбуковые и пергаментные свитки на стенах изображали спаривающихся уроженцев Востока, толстых и коротконогих. Там было биде. И пока я сидел со спущенными штанами, жадно пожирая глазами весь этот шик, мне было ниспослано прозрение. Я вдруг впервые четко осознал, чего хочу от жизни. Я хотел, чтобы мое будущее было насыщено мистицизмом, сексуальными обещаниями, умными людьми и наркотиками. Раньше я этого не понимал, теперь же не желал ничего другого. Так мне открылась дверь в будущее, и я увидел, куда лежит путь мой.
А Чарли? Моя любовь к нему была не такой, какой бывает обычная любовь. Не было в ней ни благородства, ни великодушия. Никто не заводил меня так, как заводил Чарли, но я не питал к нему добрых, возвышенных чувств. Я как бы предпочитал Чарли себе. Я хотел быть им. Владеть его талантами, его лицом, его стилем. В один прекрасный день проснуться и обнаружить, что все, чем обладал Чарли, волшебным образом трансформировалось в меня.
Я стоял на верху лестницы. В доме царила полная тишина, если не считать приглушенных аккордов песни "A soucerful of Secrets"17 с чердака. Кто-то зажег благовония. Я прокрался на первый этаж. Дверь гостиной была открыта. Я заглянул в тускло освещенную комнату. Рекламщики и их благоверные сидели, скрестив ноги, с прямыми спинами, и дышали - глубоко и ровно. Вельветовый Костюм восседал в кресле спиной ко всем и читал, дымя сигаретой. Ни Евы, ни папы в комнате не наблюдалось. Куда они запропастились?
Я покинул загипнотизированных будд и отправился в кухню. Черный ход зиял широко распахнутой дверью. Я ступил в темноту сада. Вечер был теплый, светила полная луна.
Я встал на колени. Я знал, что надо делать - побывав на папиной демонстрации, я стал проявлять чудеса интуиции. Ползком я пересек внутренний дворик. Наверное, недавно здесь жарили барбекю, потому что кусочки древесного угля, острые, как бритва, впивались мне в колени, но я кое-как добрался до кустов, опоясывавших лужайку. Я смутно видел в конце лужайки садовую скамью. Подполз ближе. Бледного сияния луны как раз хватило, чтобы разглядеть на скамейке Еву. Она стягивала через голову одежду. Стоило напрячь глаза, и я увижу её грудь. И я стал напрягать, и напрягал до тех пор, пока не почуствовал, что глаза сейчас вылезут из орбит. Наконец, я понял, что не ошибся. У Евы была только одна грудь. Там, где по традиции полагалось находиться второй, было пусто, если мне не изменяло зрение.
И практически не заметный под всей этой роскошью распущенных волос и плоти, лежал мой отец. Я точно знал, что это папочка, ибо он вопил - на все Бекенгемские сады, наплевав на соседей: "О боже мой, о боже, боже!" Интересно, неужели и я был зачат таким же макаром - в остром ночном воздухе окраины, под христианские стоны мусульманина-ренегата, вырядившегося буддистом?
Ева громко прихлопнула ладонью папин рот. Вот стерва, подумал я и едва не ломонулся через кусты, чтобы за него вступиться. Но, бог ты мой, как Ева прыгала! Голова откинута, взгляд устремлен в звездное небо, волосы разметались, - и топает ногами по траве, как футболист. Но какой, однако, страшный вес обрушивается на папину задницу! Отметины от этой скамьи, наверное, надолго впечатаются в его бедные ягодицы, как следы от раскаленной решетки в кусок жареного мяса.
Ева отняла руку от его губ. Он засмеялся. Счастливый любовничек, мать его, он хохотал и хохотал. Это был смех незнакомого человека, эгоистичного, жадного до удовольствий. Этот чертов смех поверг меня на самое дно депрессии.
Я поплелся прочь. В кухне налил полную рюмку виски и опрокинул в глотку. Вельветовый Костюм стоял в углу. Веки его жутко дергались от нервного тика. Он выбросил вперед руку.
- Дермотт, - сказал он.
Чарли лежал на спине на полу чердака. Я взял у него сигарету, снял ботинки и тоже лег.
- Подвигайся ближе, - сказал он. - Еще ближе. - И положил ладонь мне на плечо. - Слушай, не знаю, как ты это воспримешь... надеюсь, не очень обидишься.
- Ни за что, Чарли, что бы ты ни сказал.
- Тебе нужно надевать поменьше.
- Поменьше надевать, Чарли?
- Да. Поменьше одежды.
Он привстал на локте и пристально посмотрел на меня. Рот его был совсем близко. Я купался в лучах его прекрасного лица.
- Думаю, "левис" и рубаха с открытым воротом, может, в розовых или пурпурных тонах, и толстый кожаный ремень. И забудь о повязке.
- Забыть о повязке?
- Забудь о ней.
Я сорвал с головы ленту и отшвырнул.
- Для твоей мамочки.
- Понимаешь, Карим, иначе ты смахиваешь на "перламутровую королеву"18.
Я же всеми фибрами души желал только одного сходства: с Чарли, с умным, красивым, блистательным Чарли, - и я каленым железом выжег его слова у себя в мозгу. "Левис" и рубаха с открытым воротом, в скромных розовых или пурпурных тонах. До конца своих дней не надену в гости ничего другого!
Пока я мысленно с отвращением оглядывал себя и свой гардероб, испытывая потребность обоссать все до единой тряпки, Чарли лежал на спине с закрытыми глазами и со своим безупречным вкусом. Все в этом доме, за исключением меня, были прямо-таки на седьмом небе.
Я положил ладонь на бедро Чарли. Никакой реакции. Я не отнимал руку в течение нескольких минут, пока у меня не вспотели кончики пальцев. Глаза его оставались закрытыми, но под джинсами наметилось кое-какое движение. Я почувствовал уверенность. Я потерял голову. Рванул его ремень, молнию, и выпустил его петушка на волю. Он со стоном вздохнул! Он судорожно дернулся! В этой наэлектризованной атмосфере мы поняли друг друга.
В школе я перещупал множество пенисов, мы частенько тискали и хватали друг друга. Это вносило какое-то разнообразие в учебный процесс. Но никогда раньше я не целовал парня.
- Где ты, Чарли?
Я попытался его поцеловать. Он увильнул, отвернув голову. Но когда он кончил мне в руку, это был, клянусь, один из самых прекрасных моментов в моей жизни. Это был праздник на моей улице. Флаги мои реяли в вышине, фанфары трубили!
Я облизывал пальцы и раздумывал, где раздобыть розовую рубаху, как вдруг услышал звук явно не из репертуара "Пинк Флоид". Я обернулся: из квадратной дыры в полу чердака появились горящие глаза, нос, шея, и следом - знаменитая грудь моего папочки. Чарли поспешно застегнулся. Я вскочил. Папа шагнул ко мне, а следом за ним подошла улыбающаяся Ева. Папа переводил взгляд с меня на Чарли и обратно. Ева принюхалась.
- Ах вы безобразники!
- А что такого-то, Ева? - спросил Чарли.
- Травку покуриваете, вот что!
Ева сказала, что нас пора везти домой. Мы все стали спускаться. Папа, возглавлявший процессию, наступил на мои часы у подножия лестницы, раздавил их всмятку и порезал ногу.
