Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»
— Мне — четыре, — кротко сказал он, не трогаясь с места.
— Три, — сказал Лось.
— Четыре.
— Три.
— Четыре.
— Три, за что четыре? — поинтересовался Лось.
— За интуицию.
— Три.
— Ладно, балл за вами, — великодушно объявил Багаев и пошел на место.
— Получишь с Костромина, — сказал вдогонку Лось, а Костя тут же отозвался:
— Зайдите после обеда!
Урок прошел спокойно, ничто не предвещало нового разворота событий, но после звонка физика Лося окружили три технаря — Лапшин, Щеглов и Зверев и попросили разрешить их спор: Щеглов придумал средство для торможения самолета при посадке, разворот одного двигателя на 180, а язвительный Лапшин, решительно всех на свете презиравший за техническую безграмотность, уверял, что Щеглов безмозглый дурак и что необходимая для такого поворота установка будет тяжелее веса самолета.
Лось задержался:
— Давайте посчитаем, я в уме не умею.
Они сгрудились вокруг учителя, а тот принялся за расчеты, тихонько напевая:
— Умна, умпа, умпа-пара… Умпа, умпа, умпа-пара…
Кантри-стиль.
— Что? — переспросил Лапшин, ненавидевший всякое незнание, и особенно свое.
— Кантри-стиль, — повторил физик. — Мелодия ваша…
И как тут оказался Костя? Через минуту все напевали: «Умпа, умпа, умпа-пара», а Костя дирижировал сдержанными жестами и наклонял голову, как руководитель большого оркестра, оценивающий игру.
Наташа Лаптева, групорг, культорг, физорг, налетела:
— Ну нельзя же так! Ну мы же просить прощения к англичанке ходили! Ну что за идиотизм такой!
Физик Лось выглянул из кучи ребят и извинился перед Наташей.
— Ой, простите, Виктор Петрович, ну правда! Клава! — поймала Наташа Клаву Кирееву по прозвищу Керунда. — Клава, ты скажи своему колхозу, чтобы не было этого!
— Чего не было?
— Ну этого… Мэйкапара… Умпа, умпа, умпа-пара, — начала было Наташа и с ужасом почувствовала, что и она не может остановиться, а как заведенная продолжает: — Умпа, умпа, умпа-пара…
— А я и забыла совсем! — ахнула Клава Керунда. — Боша! Гоша! Проша! Сева! Слышите? Умпа, умпа, умпа-пара… Так чтоб не было этого!
И тут же все впятером пошли танцевать, и руками вертеть, и лица у всех неподвижные, как деревянные маски: умпа, умпа, умпа-пара…
— Девочки, ну имейте же совесть, — жалобно проговорила Наташа, чувствуя, что ноги ее сами по себе танцуют, а на лице появляется маска: умпа, умпа, умпа-пара…
Со звонком на урок кое-как взяли себя в руки, договорились не смотреть друг на друга, так будет легче, и вообще не разговаривать, только жестами. Держались так, что Фокин, злодей, объявил на весь класс:
— Гвардейцы! Железная гвардия!
— Фокин! — сказала англичанка Евгения Григорьевна.
— Мне выйти?
— Ой, ну давайте читать! Давайте быстрее читать! — И, не дожидаясь вызова, Наташа встала и начала читать английский текст, не заботясь о произношении, лишь бы громко, лишь бы заглушить гудевший в голове мэйкапар.
Спасение! Все схватили книжки, все бросились читать.
Поднялся невообразимый галдеж — так, наверно, учились в средневековой школе, где каждый зубрил свое.
Но когда англичанка, чтобы прекратить это издевательство над английским языком, велела надеть наушники и прослушать текст в произношении специалиста, то такое вдруг блаженство по лицам разлилось!
Евгения Григорьевна схватила наушник, подозревая самое худшее. И действительно, в магнитофонной записи, не слишком высокой по техническим качествам, физик Лось — это его голос, Евгения Григорьевна сразу узнала, физик Виктор Петрович Лось мурлыкал в сопровождении ансамбля технарей: «Умпа, умпа, умпа-пара… Умпа, умпа, умпа-пара…»
На следующей перемене вся школа, начиная с первоклашек, бубнила, пела, орала на все Семь ветров:
— Умпа, умпа, умпа-пара! Умпа, умпа, умпа-пара!
Об уроках и говорить было нечего. Уроки в этот день вести в школе было невозможно, и даже лучшие учителя, у которых всегда железная дисциплина, возвращались в учительскую обессиленными.
Директор школы Наталья Михайловна Фролова вызвала классную руководительницу Елену Васильевну Каштанову к себе в кабинет.
Кабинет директора школы на первом этаже был маленький, с окном во всю стену, с узким столом, не удобным ни для заседаний, ни для задушевных бесед, с дешевым книжным шкафом, за стеклом которого видны были случайные книжки и брошюрки, неизвестно как сюда попавшие. Наталья Михайловна любовно обставила школу, но до собственного кабинета руки у нее не доходили, и она если и заглядывала сюда, то лишь для того, чтобы стоя позвонить по телефону или приложить к какой-нибудь справке печать, хранившуюся в сейфе. Фролова не любила сидеть в кабинете, потому что не умела обходиться без дела и бралась за всякую работу, независимо от того, кто эту работу должен был делать. Она пришла в директора из горкома комсомола, где была секретарем по школе и где огромный объем обязанностей ложился на плечи двух-трех человек, так что не приходилось считаться, кто и что делает. Особенно легко давалось ей общение с городским начальством ее все знали в Электрозаводске, все привыкли к тому, что она постоянно что-то выпрашивает: то две тысячи на проведение слета, то триста рублей на палатки для Дворца пионеров, то премии для лучших вожатых. В городских верхах привыкли считать ее своей, привыкли обращаться с ней как с маленькой девочкой, забавным случаем вознесенной на высокий пост секретаря горкома. Ей радовались, встречая ее на совещаниях, ее выбирали во все президиумы и приглашали во все компании. А Наташа Фролова, как ее называли, прекрасно понимала, в чем ее сила, и потрошила городское начальство в интересах детей. Отвязаться от нее не удавалось никому. Когда ей говорили, что не может завод, даже и такой богатый, ни с того ни с сего перечислить две тысячи на счет горкома, она вовсе не отвечала какими-нибудь разумными доводами, а только смеялась, шутила, кокетничала, приговаривала: «Ну, Сергей Иванович, ну, голубчик, вы ведь так любите комсомол, у нас с вами такие хорошие отношения!» — и прочую чепуху несла до тех пор, пока голубчик Сергей Иванович (а попробуй к нему на прием попасть — министр!) не вызывал главного бухгалтера и не говорил ему: «Надо».
Привыкшая к тому, что для детей ни в чем отказа нет и ничего не жалко, Фролова и школу свою, новостройку, обставила, пользуясь связями, с невообразимой роскошью.
Чего только в школе не было! Каких панно, фресок, мозаик, зимних садов, не говоря уж о телевизорах в бессчетном количестве, магнитофонах, проекторах и прочих технических средствах обучения, как раз входивших в моду с появлением Фроловой в школе. А учителей Наталья Михайловна переманивала из других электрозаводских школ безбожно, идя на всяческие уступки, обещая райскую жизнь. Ее ругали в гороно за эту партизанщину, топали на нее ногами, а она только посмеивалась: «Ну, голубчик, ну, Василий Николаевич, ну, неужели вы мне откажете? Ну, мы же с вами так хорошо всегда понимали друг друга!»
Когда Каштанова вошла в кабинет, Наталья Михайловна говорила по телефону:
— Нет, и сегодня поздно… Ну, что я могу поделать? У меня ЧП, у меня мэйкапар! Что такое мэйкапар? — Фролова зажала трубку и спросила Елену Васильевну: «Что такое мэйкапар?» Елена Васильевна пожала плечами. — Ну, мэйкапар, — продолжала в трубку Фролова, — ну как ты не понимаешь, обыкновенный мэйкапар! У меня вся школа не учится! Всё, всё, ко мне пришли, целую!
Фролова положила трубку и весело пожаловалась Каштановой на мужа никак не угомонится! Пять лет в горкоме она, теперь здесь, в школе, а он все требует, чтобы она вовремя домой приходила.
— Директору, наверно, хоть замуж не выходи, — посочувствовала Елена Васильевна, но Фролова беспечно махнула рукой:
— Да ну! Разговоры! Вы знаете, все преувеличивают! Всё на свете преувеличивают! И вообще, сердится — это еще ничего. Вот когда перестанет сердиться! Тогда я сразу заявление: «В связи с тем, что муж перестал на меня сердиться, прошу срочно освободить меня от занимаемой должности»!
Они посмеялись, и Наталья Михайловна перешла к делу. Как быть с этим «умпа, умпа, умпа-пара…»? Тьфу! Вот напасть еще!
— Это же семьветровские, — сказала Елена Васильевна, стараясь оправдаться. — Они с ясельного возраста вместе, а мы для них новички-приготовишки, вот они нас и испытывают… И они постоянно живут на ветру и поветриями… Посмотрите на девчонок: чуть новая мода — сразу шьют, перешивают… Новый цвет волос — пожалуйста, все рыжие или все белые… У них в крови: как все, так и я! Не жизнь, а набор эпидемий! — улыбнулась Елена Васильевна, вспомнив Костю Костромина.
Но всё это Фролова лучше Елены Васильевны знала.
Сколько они бились с Семью ветрами, пока она в горкоме была! И вожатых засылали, и дворовые команды организовывали, и патрули — всё без толку.
