Лилиан Браун - Кот, который приезжал к завтраку
Глава пятнадцатая
Квиллер встретил вторник с чувством, что это будет решающий день. Так оно и вышло, хоть и не совсем как он ожидал. По тому, как он себе рисовал перспективы дня, Харриет, наверное, согласится всё рассказать, на почте его будет ждать открытка, а Коко отыщет ключ к разгадке. Для начата был весьма недурен и завтрак: французские гренки с яблочным маслом и ломтиками бекона, а потом яйцо-пашот с жарким из мелко нарезанной солонины. Потом у сиамцев возникло настроение сыграть в домино — и у игрока Коко, и у преданной зрительницы Юм-Юм.
Коко начал как обычно, сбрасывая лишь четыре-пять костяшек каждым взмахом хвоста и ограничивая тем самым игру короткими словами: лак, дай, лайка, гад, клей, бил, век, лаз, залежи, клика.
Окрас у них был в общем негативный, и это заставило Квиллера призадуматься. Он сказал:
— Приободрись, старина! Шире мах!
После этого появились слова более подходящие случаю: гадка лежка, как «Четыре очка», гладка глава, как Эксбридж, лжива лавка, как антиквариат Нуазетты. Некоторые пары объединялись в тандем: клейкий злак, жалка балда. Если Коко знал, что делал, то последнее означало: устал, с него хватит.
Квиллер выдал сиамцам угощение, перед тем как отправиться на ланч с наследницей Эплхардтов. Доехав до Сосен в наемном экипаже, он обнаружил, что она ждёт его на крыльце главного здания. Когда усаживал её в экипаж, понял — она дрожит, как дрожала в воскресенье, бросив матери вызов. Он предположил, что они перекинулись словцом-другим. Миссис Эплхардт была чрезмерно гостеприимна, пока дочь не проявила признаков неповиновения. Теперь, без сомнения, считалось, что он дурно на неё влияет: берегись журналистов!
Когда отъехали от Сосен, он сказал Элизабет:
— Этот цвет вам очень к лицу.
— Спасибо, — улыбнулась она. — Мне нравятся все оттенки фиолетового, но мама считает их не слишком респектабельными — что бы это ни значило.
— Я замечал, что женщин возвышенных и обладающих индивидуальностью тянет к фиолетовому, — ответил он, думая об Эвфонии Гейдж, которая была одной из самых оригинальных и независимых жительниц Пикакса.
Элизабет надела бледно-фиолетовое платье, подпоясанное плетеным шнурком. Её русалочьи волосы были заправлены под шляпу из тропической соломки, которая выглядела так, будто её заливал дождь и топтала лошадь.
— Это шляпа моего отца, — горделиво поведала она. — Он называл её своей гогеновской шляпой.
— У вас своеобразный вкус на одежду, — сказал он. — Эти длинные платья, которые вы носите… — У него истощился запас слов. Что он мог о них сказать?
— Вам они нравятся? Они из Индии, Африки и с Явы. Домотканый хлопок и цветной батик. Люблю экзотические ткани. Мама говорит, я выгляжу уродкой, но это единственное, чем я могу себя выразить.
Они подъезжали к гостинице «Домино», и он заметил:
— Две здешние гостьи прочли в газете о несчастном случае с вами и сказли, что вы были их ученицей, Эдит и Эдна Мозли.
— Как замечательно! Хочу их повидать!
— К сожалению, сегодня утром они переправились, чтобы ехать домой — в Бостон, кажется.
— Почему они не дали мне знать, что были здесь? — сказала она. — Когда мама записала меня в академию, я психически была в очень плохом состоянии. А они оказачись так добры! Вы тоже очень добрый, мистер Квиллер. Вы не женаты — я не ошибаюсь?
— В настоящее время не женат… но я помолвлен, — быстро добавил он.
— Какая она? — спросила Элизабет.
— Она умна, мила, с ней хорошо, у неё мелодичный голос. Она заведует публичной библиотекой Пикакса.
— Я бы хотела быть библиотекарем, — задумчиво сказала она, — но у меня нет систематического образования. Мама убедила меня, что для колледжа у меня недостаточно характера и выдержки.
Они доехали до центра, и она пришла в негодование.
— Как они могли осквернить такой красивый остров?! Эти ужасные магазины! Эти вульгарные качалки!
Чтобы смягчить её ужас, он беззаботно сказал:
— Мне чудится, что все эти пятьдесят качалок заняты и качаются в унисон вроде ноющего хора, создавая электромагнитные волны, от которых рухнет весь курорт.
Она успокоилась и усмехнулась.
— Худшее ещё впереди, — продолжал он. — Вестибюль увешан черными пиратскими флагами, а есть мы будем в Корсарской комнате, вход в которую охраняет пират-головорез.
Сидевший за столом заказов Дерек взглянул на Элизабет, потом, вопросительно, — на Квиллера, а потом снова на даму в необычной шляпе.
— Привет, мистер К.! Вы хотите в свою обычную угловую кабинку? — спросил он, тихонько добавив: — Ого-го! Ничего себе!
Когда уселись, Элизабет сказала:
— Этот человек в вестибюле такой высокий!
— Это Дерек Катлбринк, фигура известная в Пикаксе, актёр Театрального клуба… Коктейль, мисс Эплхардт, или аперитив?
— Пожалуйста, называйте меня Элизабет, — попросила она.
— Только если вы будете называть меня Квиллом.
Минутку поколебавшись, она попросила шардоне с колой, а он сказал, что возьмёт то же самое, только без вина.
— А теперь мне до смерти хочется что-нибудь узнать о вашем имени — Джеймс Макинтош Квиллер с «в». Это имя, которое вам дали при рождении?
— На самом деле… нет. Перед моим рождением мать читала Спенсерову «Царицу фей» и дала мне имя Мерлин Джеймс. Можете себе представить, как ровесники издевались над первоклассником Мерлином в средней школе. Поэтому, поступив в колледж, я сменил имя. Моя мать была Макинтош.
— А, это уже совсем другое, — сказала она. — Сначала я должна объяснить законы нумерологии. Каждая буква алфавита имеет соответствующий номер, начиная с единицы дня буквы «А». Когда вы доходите до пяти для Джеймса, то опять начинаете с единицы. Чтобы зашифровать имя, вы даете каждой букве цифровой эквивалент, складываете их и сокращаете до однозначного числа. Это понятно?
— Пожалуй, да, — пробормотал он, хотя мысленно перенесся на сорок лет назад к мисс Хис с её зубастой улыбкой.
— Когда я зашифровала имя, которое вы мне назвали, в результате появилась цифра два, а инстинкт подсказывал мне, что вы не соответствуете двойке. У меня было чувство, что вы — пятерка! Поэтому, если вы чуточку подождете, я сейчас зашифрую имя, данное вам при рождении. — Царапая что-то в блокноте, она бормотала: — Мерлин сокращается до восьми… плюс три для Джеймса и три для Квиллера… Сумма равняется четырнадцати, а это число сокращается до пяти! Я это знала! Вы — пятёрка! — победно вскричала она.
— Это хорошо или плохо?
— Это означает, — возбуждённо сказала она, — что вы любите свободу, приключения и перемены. Вероятно, вы много путешествовали, потому что легко привыкаете к новой обстановке и у вас есть живой интерес к новым местам и новым людям. А кроме того, у вас есть изобретательность, которая должна быть полезна при вашей работе.
— При всей моей скромности, — признал Квиллер, — должен сказать, что вы правильно подметили. Но откуда вы узнали, что предыдущее число неправильно? Не так уж хорошо вы меня знаете.
— Это ваша аура, — серьёзно сказала она. — У вас аура пятёрки.
— А какое число у вас?
— Я — семёрка, как и ваш Коко. Составляя кошачьи гороскопы, я столкнулась с удивительным фактом: Као Ко Кун сокращается до семи, и то же самое происходит с Коко, а в случае с Юм-Юм, или Фрейей, каждое имя даёт одно и то же число — один. Это означает, что она терпелива, независима и обладает сильной волей. Коко аристократичен, склонен к науке и тонок умом, но достаточно скрытен.
— Замечательно! — сказал Квиллер.
В задумчивости он проглотил миску гумбо, меж тем как его сотрапезница отщипнула половинку от сандвича с курицей без майонеза. Постепенно он навел её на разговор о приготовлении трав, о лечебных травах, а потом о ядовитых.
— Островитяне, возможно, знали ядовитые растения, — сказала она. — Они изготовляли свои собственные лекарства. Вы когда-нибудь бывали в Тёмной деревне?
— Так аборигены называют поселок Провидение?
— Да, и это любопытное место. Отец часто возил нас через село. Если бы вы заказали после ланча экипаж, я бы могла править.
— Правда, что их возмущают чужие?
— Чаще всего. Но мы всегда вели себя тихо и уважали их частную жизнь. Островитяне любили отца. Он часто разговаривал на берегу с рыбаками и покупал часть их улова.
Она погрузилась в задумчивое молчание, и он какое-то время дал ей возможность повспоминать. Неожиданно она спросила:
— Квилл, хотите называть меня Лиз? Никто, кроме отца, никогда меня так не называл. Он был моим лучшим другом и единственным, кто когда-либо меня слушал.
