Элизабет Мид-Смит - Семь молоденьких девиц, или Дом вверх дном
— Ах ты, глупенькая моя дочурка, — ласково сказал папа. — Нужно же было тебе выдумать такое — бежать из дома. Как же ты всех нас напугала! Тебе следовало прийти ко мне и объяснить, что тебя так сильно встревожило.
Я не в силах была вымолвить ни слова и только крепче сжимала руку Джулии, которая отвечала мне таким же пожатием.
— Я хотела бы как можно скорее вернуться домой, — сказала я. — Там, дома, я все объясню.
— Что все? — прервала меня Джулия. — Ваши родители уже все знают. Наверное, ваш отец уже простил вам ваш легкомысленный поступок.
— Меня главным образом огорчает недостаток доверия ко мне со стороны Мэгги, — сказал папа, заглядывая мне в лицо.
Я не ответила ни слова. Скоро мы уже ехали назад в Эксетер, где сели в первый же поезд на Гезельхарт, и в третьем часу дня я уже снова была у себя дома.
Нас вышли встретить мама, Джек и наши девицы; все радовались нашему приезду и громко приветствовали меня.
— Кажется, еще никогда в жизни я не встречал такой сумасбродной девчонки! — не мог не съязвить Джек, хотя было заметно, что он тоже переволновался из-за моего исчезновения.
Я молчала. И только когда мы все собрались на террасе, я, повернувшись лицом к окружающим, сказала:
— Прошу всех вас не прерывать меня, прежде чем вы не выслушаете то, что я хочу сказать. Вас, Джулия, я попрошу стать тут, возле меня.
— Слушайте, Маргарет, — тревожно шепнула мне на ухо Джулия. — Если вы начнете объяснять то, о чем мы говорили сегодня утром, то я никогда, никогда вам этого не прощу!
Я повернулась к ней и, пристально глядя ей в глаза, тихо ответила:
— Неужели вы будете сердиться на меня за то, что я наконец исполню свой долг и сниму груз тяжести со своей души?
Джулия хотела что-то возразить, но, поняв по выражению моего лица, что я приняла твердое решение признаться во всем, только молча склонила голову.
— Если ты собираешься произнести какую-нибудь длинную назидательную речь, — издевательски заметил Джек, — так поторопись, пожалуйста, а то я вижу, что по аллее приближается экипаж сэра Уолтера Пенроуза — это Вайолет едет к тебе в гости.
Я на минуту задумалась. Если и Вайолет будет присутствовать при моем признании, это будет, пожалуй, чересчур. Но потом решила, что так даже лучше: она наверняка что-то слышала о пропаже письма с чеками; пусть она тоже узнает всю правду.
— Я подожду, пока подъедет Вайолет, — объявила я. — Пусть она тоже выслушает то, что я хочу сказать.
— Но ведь Вайолет не принадлежит к нашему семейству, — с некоторой досадой сказала мама.
— Предоставь Мэгги поступить так, как она считает нужным, — вступился папа.
По-видимому, как мама, так и папа уже поняли, что речь идет о чем-то чрезвычайно важном для меня. Все окружили меня — кто с молчаливой тревогой, кто с нетерпением.
Вайолет подъехала к нашему крыльцу и, быстро выскочив из экипажа, бросилась ко мне с распростертыми объятиями.
— Ах, как вы всех нас напугали! — воскликнула она. — Никогда не забуду, какую ночь я провела, когда узнала, что вы пропали без вести! И как же я рада, что вы опять дома!
— Пожалуйста, Вайолет, не говорите больше ни слова, — прервала я ее. — Подождите минутку. Дайте мне сначала высказаться! — я посмотрела на маму; она взяла Вайолет за руку и отвела ее немного в сторону.
Это было настоящее судилище! И я на нем являлась добровольной обвинительницей самой себя. На минуту я призадумалась, а потом начала:
— Я хочу сообщить всем вам — папе и маме, моим подругам и Джеку — нечто такое, что, наверное, поразит вас и покажет вам вашу Маргарет в настоящем свете, а не такой, какой вы ее себе представляете. Вот уже несколько месяцев, как я хожу среди вас, всеми силами стараясь скрыть от вас свою тайну и выдавая себя за прежнюю Маргарет. Все вы считаете, что я хорошая девушка или, во всяком случае, что я не хуже многих других девиц. А на самом деле я совершенно недостойна вашего уважения! Ах, как я низко пала! Все это время я добивалась только одного — чтобы никто не узнал моей тайны. Но я не думала о том, что от Бога ничего нельзя скрыть. И вот, наконец, Джулия открыла мне глаза и, сама того не подозревая, заставила меня образумиться.
— Маргарет, прошу вас, замолчите! — в сильном волнении вскричала Джулия, крепко сжав мою руку.
— Нет, Джулия, я должна высказать все до конца, — твердо возразила я. — Я должна оправдаться перед собственной совестью. А вам, Джулия, я обязана тем, что у меня наконец открылись глаза, и я могу приступить к этому трудному, но неизбежному признанию. Папа, — продолжала я с глазами, полными слез, — я буду все время смотреть на тебя, пока не расскажу без утайки все подробности моего проступка.
И я начала свою исповедь. Откуда у меня брались слова, я и сама не понимаю; как возникла такая отчаянная решимость — не знаю; наверное, меня поддерживала глубокая уверенность, что я поступаю так, как велит нам христианский долг.
Мои слушатели стояли вокруг меня в полном безмолвии; во время своего рассказа я по очереди бросала беглые взгляды на лица окружающих и замечала, как менялись их выражения: Вайолет побледнела, а глаза милой Веды наполнились слезами; Люси притихла, а Адель многозначительно переглянулась с сестрой, которая ответила ей кивком и еще крепче сжала мою руку. Что касается Джека, то его щеки побагровели, он стоял не шевелясь, с опущенными глазами. Лицо моей мамы было мертвенно-бледным, казалось, она была готова упасть в обморок.
Один только отец помог мне довести мою исповедь до конца: его лицо все время сохраняло обычное спокойное выражение, только глаза пронизывали меня до глубины души, и в них светилось безграничное сочувствие к моему чистосердечному раскаянию.
Да, я рассказала все, без малейшей утайки! Рассказала, как во мне зародилась ревность, когда я видела, что мои родные, как мне казалось, слишком ласково относились к приезжим девушкам; как во мне росла недоброжелательность и даже ненависть к ним; как я унизилась до того, что позволила себе подслушать их разговор, укрывшись в беседке. Потом я рассказала про письмо Джека. Да, мне поневоле пришлось раскрыть тайну брата, иначе я не смогла бы объяснить побудительную причину моих последующих поступков; я коснулась и того, как я очутилась во власти Джулии, и как мне было ненавистно подчинение ее воле.
Тут я прервала свой рассказ и, обернувшись к Джулии, сказала:
— Но хотя я и ненавидела Джулию, именно она своим великодушным поведением пробудила мою совесть; она, никогда раньше не сказавшая ни слова лжи, не задумываясь солгала, чтобы выгородить меня. Она дала ложное объяснение истории с чеками, вложенными в пропавшее письмо. Но теперь, — заключила я, — я хочу, чтобы всем вам была известна истина; совесть вынуждает меня покаяться перед вами: да, я действительно утаила письмо с чеками, адресованное Джулии, и все это время я вела себя самым недостойным образом, стараясь оградить себя от справедливых нареканий…
Голос мой оборвался, накопившиеся слезы душили меня. А бедная Джулия, уже некоторое время тихо плакавшая возле меня, на моих последних словах раскрыла свои объятия, и я, обессилев, припала к ее груди.
Теперь мне остается добавить лишь несколько слов. В тот вечер я долго беседовала со своим отцом. Не буду повторять здесь то, о чем со мной говорил отец; его слова слишком дороги мне, они драгоценны и святы. Скажу только, что он, нисколько не умаляя моего проступка, а напротив, строго осуждая его, все-таки заверил, что прощает меня — ввиду моего чистосердечного признания.
— Подобно тому, как простил своего сына тот отец, о котором говорится в притче? — спросила я.
— Да, — ответил папа, — но тебе недостаточно моего прощения, ты должна еще покаяться перед твоим Небесным Отцом.
В этот вечер я легла спать с облегченной совестью. Перед сном я долго плакала, но то были слезы, которые смывают с души накопившиеся дурные помыслы. На другое же утро я проснулась спокойной и счастливой тем, что я дома, среди своих, и у меня уже нет причин сторониться окружающих или терзаться мыслями о том, что меня могут уличить в дурном поступке. С моей души как будто свалилась страшная тяжесть, и я была готова снова восхищаться природой и домашним уютом, которыми я была окружена.
Все, о чем здесь рассказано, произошло два года тому назад. Джулия, Адель, Веда и Люси все еще по-прежнему живут в нашем доме. С Сесилией я так же дружна, как и раньше, даже еще больше полюбила ее. С Вайолет Пенроуз мы время от времени встречаемся. Но так как каждое дурное дело, даже искупленное покаянием, неминуемо оставляет след, так и мой проступок, хотя и совершенный больше под влиянием гордости и ревности к американкам, чем с какой-либо злой целью, все-таки нарушил дружеские отношения, которые устанавливались между мной и милой Вайолет. Мне кажется, сама Вайолет не разлюбила меня, но леди Пенроуз отнеслась к этому делу иначе; она написала письмо моему отцу, в котором сообщила, что разочаровалась во мне и считает, что ее дочери не следует часто видеться со мной.
