Георгий Скребицкий - Лесной прадедушка (Рассказы о родной природе)
— А скажите, пожалуйста, — вдруг спросила меня рассказчица, — не знаете ли вы, сколько лет гагары жить могут?
— Не знаю, правда.
— Жалко, — сказала она. — А то я третью весну всё нашу Куйку обратно жду — думаю, не вернётся ли откуда-нибудь. Да нет, уж, видно, больше не вернётся. Ну, прощайте пока, заезжайте ещё, когда будете близко рыбу удить.
Она взяла пустую крынку и пошла к дому.
А я поплыл обратно на озеро.
Уже начало как следует припекать. Дул лёгкий попутный ветерок.
Я решил больше не ловить рыбу, поставил парус и поплыл домой.
Вокруг меня, всё в солнечном блеске, сверкало и переливалось озеро. У поверхности играла рыба. А возле островов, у самых камышей, вытянув шеи и высоко подняв остроносые головы, плавали рябухи-гагары. И, глядя на этих птиц, я невольно думал: нет ли среди них той самой Куйки, которую так любовно растили Коля и его мать?
ГОЛУБОЙ ДВОРЕЦ
Бывают такие люди: простые, радушные — встретишь человека впервые, а кажется, будто ты давным-давно знаешь его, давно уже дружишь с ним.
Вот таким именно и был старый лесник Пётр Захарович, по прозвищу «мил человек».
А прозвали его так за то, что это была его любимая присказка. И по правде говоря, больше всего она подходила именно к нему самому.
Я познакомился с Петром Захаровичем совершенно случайно. Шёл как-то летом с охоты поздно вечером; лес чужой, путь до деревни, где я остановился, неблизкий. Устал я. А уж начало смеркаться.
«Не заночевать ли, — думаю, — прямо в лесу? Развести костёр, вздремнуть тут же, под ёлкой. А как начнёт светать, поохотиться на утренней зорьке — и в деревню».
Только вот беда — уж очень комары донимают. Так и лезут в лицо. Пожалуй, за ночь совсем съедят. Что же делать?
Иду, раздумываю. Вдруг вижу — в стороне огонёк блеснул. Я — туда. Выхожу на поляну. Посредине её деревянный домик — лесная сторожка. В окне свет горит.
Вот тебе и ночлег. Наверное, пустят на ночь в избушку.
Захожу: просторная комната, у окна стол, лампа горит, на столе самовар, а за ним в уголке старичок сидит, чай пьёт. Увидал меня, говорит:
— Откуда-то гость ко мне пожаловал? Заходи, мил человек. Чайком с мёдом, с малиною угощу.
— Спасибо, дедушка. — Я поставил в угол ружьё, повесил на гвоздь сумку, куртку и подсел к столу. — Я, дедушка, в вашем лесу первый раз. Вчера только в деревню Дубки в отпуск приехал. Хочу поохотиться, порыбачить.
— Так-так, — кивнул старик. Он налил мне чаю, пододвинул деревянную чашку с мёдом, кузовок с малиной. — Пей, мил человек, на здоровье, отдыхай, устал небось.
Выпили мы по стаканчику, по второму, разговорились. Вернее, я больше слушал, а Пётр Захарович рассказывал про свой лес, где какая дичь водится, куда сходить по грибы, по малину.
— Да чего тебе, мил человек, в деревне сидеть. От Дубков и лес и речка не так уж близко. А у меня всё под боком. Сходи завтра в деревню, возьми своё добро и ко мне возвращайся. Живи хоть месяц, хоть два, сколько душе пожелается. И тебе на охоту ходить способнее, и мне, старику, веселей.
Так я и сделал. На следующий же день отправился в Дубки, забрал свои вещи и переселился к деду в сторожку. Весь отпуск у него прожил. Какое это было чудесное время! Дни выдались все как на подбор — ясные, солнечные, настоящие летние дни.
Вставали мы с Петром Захаровичем вместе с солнышком, пили чай, брали немного еды и отправлялись на целый день в лес.
Дедушка захватывал с собой кузовок. Он его сам сделал. Ловко так смастерил, с перегородкой на два отделения. Одно — для грибов, другое, поменьше, — для ягод.
Я же брал с собой ружьё или удочку. Так мы сразу распределили обязанности: я должен был заботиться о дичи и рыбе, а Пётр Захарович — о ягодах и грибах.
Выйдем, бывало, на зорьке в лес. Воздух прохладный, чистый, пахнет свежескошенным сеном. Все поляны седые от обильной ночной росы. А до кустов, до деревьев лучше и не дотрагивайся — чуть заденешь плечом, сразу дождь на тебя польётся.
— Не беда, мил человек, — улыбнётся, бывало, дедушка. — Солнышко выйдет — разом высушит.
Мы уходили от дома далеко в лес, бродили по заросшим черникой сухим болотам. В таких болотах нога тонула, будто в перине, в глубоком мху, а в воздухе крепко пахло пьянящим запахом багульника. Потом мы выбирались на лесные поляны, сплошь заросшие душистым клевером и белыми глазастыми ромашками. Мы заглядывали в густые малинники и рвали тёмно-красные спелые ягоды. Рвать их приходилось очень осторожно — иначе они осыпались на землю, оставляя после себя на концах ветвей короткие белые «пальчики».
Нередко мы посещали и старую вырубку. На ней тут и там торчали широкие полусгнившие пни. На этих пнях на солнцепёке грелись юркие ящерицы и сидели, распустив крылья, красивые бабочки, с тёмными, почти чёрными крыльями, — траурницы и ярко расписные «адмиралы».
При нашем приближении ящерицы тотчас исчезали в расщелинах пней, а бабочки взлетали и кружились над вырубкой.
Иногда возле старого пня нам удавалось найти совсем перезревшую ягоду земляники. Она походила на густую, засахаренную каплю варенья и пахла так аппетитно, будто и впрямь была только что сварена здесь на солнышке.
Потом мы шли в прохладные березняки и осинники, искали в траве среди прошлогодних листьев подберёзовики с тёмно-коричневыми бархатными шляпками и красноголовые подосиновики. Очень часто во время наших скитаний я совсем забывал про охоту и про рыбалку. Мне нравилось, больше чем удить или стрелять, ходить вместе с дедушкой и наблюдать за тем, с каким вниманием, с какой любовью осматривал он всё, что нас окружало.
Пётр Захарович знал всех птиц, мог определить их по голосу, по внешнему виду, знал, какая из них где гнездится, чем кормит птенцов, какую пользу приносит лесу, помнил все барсучьи и лисьи норы, мог точно сказать, где водятся белки, куницы, где летом держатся лоси со своими лосятами. Он знал лес не хуже, чем свой собственный дом. Да, пожалуй, лес-то и был его настоящим домом.
Сколько раз мы с ним забирались в самую глушь и бродили там до глубокой ночи. Дедушка никогда не плутал в лесу, всегда безошибочно находил дорогу к сторожке.
Ходим, бродим, бывало, весь день, наберём ягод, грибов, а вот дичи нет.
— Не беда, мил человек, — улыбнётся дедушка. — На что нам мясо. Мясо, вещь вредная. Мы сейчас картошку почистим, с грибками наварим, самое хорошее кушанье.
Всё живое: зверей, птиц, ящериц, лягушек — любил и берёг Пётр Захарович.
Старик зорко следил за тем, чтобы никто из ребят, пришедших по ягоды, по грибы, не ломал кустов и деревьев, не разорял птичьих гнёзд, вообще не вредил лесу.
Сам Пётр Захарович выполнял свою работу, как говорят, не за страх, а за совесть.
С утра до ночи пропадал он в лесу. На десятки километров знал каждое дерево. И всё, бывало, хлопочет: то молодые саженцы проверяет, следит — не напали ли на них вредители, то сушняк соберёт да и сожжёт, чтобы в нём не развелись короеды, то пойдёт старые деревья осмотрит — не треснул ли где ствол, не поломало ли ветром сучья.
А уж за птицами, за всякой живностью так наблюдает, будто это не простой лес, а заповедник.
Но, заботясь обо всех обитателях леса, Пётр Захарович имел особую привязанность к крохотным лесным труженикам — муравьям.
Целыми часами дедушка мог сидеть возле муравейника и следить за этими занятными существами.
— Нет, ты приглядись-ка получше, — бывало, говорил он, — это вот работники! С утра до ночи трудятся: кто соломинку тащит, кто листочек несёт, а кто на охоту отправился за слизняками, за гусеницами. Сколько погани разной уничтожат, не сочтёшь. Большую пользу лесу приносят.
Если Пётр Захарович видел, что муравей не может справиться со своей ношей, старик брал прутик или травинку и осторожно помогал маленькому труженику преодолеть препятствие. При этом Пётр Захарович ласково приговаривал:
— Ты не бойся, дурашка, я ж тебе вреда не сделаю, я ж помогаю тебе.
И должен сказать, что нигде я не видел таких огромных, никем не тронутых муравейников, как в лесу у Петра Захаровича. Это были настоящие лесные дворцы, сказочные терем-терема.
Да разве одни муравейники говорили о том, с какой душой выполняет дедушка своё любимое дело.
Нигде ещё не встречал я такого множества разных птиц и всякой другой живности, такого будто всегда улыбающегося леса. Этот старый весёлый лес всем своим видом напоминал мне самого дедушку.
Незаметно пролетел мой отпуск в лесной сторожке. Пришло время возвращаться в город. Я простился с Петром Захаровичем, обещая будущим летом опять приехать на отпуск в его лесную избушку.
Увы, в следующее лето началась война. Наступили тяжёлые годы. Люди даже забыли о том, что такое покой и отдых.
Только спустя десять лет мне вновь довелось побывать в знакомых местах.
