Шамиль Ракипов - Откуда ты, Жан?
И вот он уже в Казани. Привокзальная площадь, мощённая булыжником, подсохла. Из лежащих в саду кучек почерневшего снега просачивается вода в низину, где в сверкающих на солнце лужицах купаются воробьи, чуть поодаль воркуют голуби.
Тамара, засмеявшись, потянула Ваню за рукав шинели.
— Куда? — не понял он, оглядываясь.
— Никуда. — В её сияющих глазах появились искорки: очень весёлой и привлекательной показалась он ему в эту минуту.
— Знаешь, о чём я подумала? — спросила Тамара чуть склонив голову. — Если сумеешь угадать…
— Что подаришь?
— Всё, что пожелаешь!
— Ты стала смелой.
— Потому что… Потому что всё равно тебе не угадать.
— Приблизительно догадываюсь. Хочешь полететь сейчас в небо. Нет? Тогда хочешь сказать, давай-ка пойдём прямо к нам…
— Ко мне? — удивилась Тамара.
— Нет, ко мне, — пояснил он.
— Ты уж того… лишнего придумал. Рановато нам. — И, встав на цыпочки, чтобы не замочить блестящих туфель, она прошла вперёд, через ручей. Ваня посмотрел ей вслед — на её чёрные косы, на её красивые ноги, обтянутые светлыми чулками. Тамара, словно чувствуя этот взгляд, обернулась и густо покраснела. Он подошёл к ней и взял её под руку.
— Глядя на голубей в той луже, я вспомнила, как мы в детстве ходили на Волгу смотреть ледоход, — сказала Тамара. — Помнишь?
— Как же не помнить? Будто вчера это было.
— Там ещё ты сказал мне какие-то хорошие слова.
— Что я тебя люблю?
— То было позже. Во всяком случае, у прощального костра я уже почувствовала… Так вот я снова хотела бы на Волгу.
— Не сегодня, в другой раз. Ведь я и дома ещё не был.
— Давай завтра. Если не раздумаешь…
Они стояли на трамвайной остановке. Долго ждали трамвай. Наконец, решили пойти пешком. Не доходя Булака, на углу прежнего Сенного базара, он задержался посмотреть афиши. Тамара, оказывается, уже знала, что идёт в кинотеатрах, и поэтому афиши её не занимали.
— А вот интересней всего, — сказал он. — Смотри: Николай Филиппович выступает с лекцией в музее «Об археологических исследованиях в Татарии». Пойдём?
— Конечно.
К ним подошла старуха с можжевёловой палкой и протянула целую горсть нательных крестиков.
— Купи, солдатик, святой крестик. Купи близким своим: жене молодой, сестре милой, матери родной. Купи чадам своим: сыну или дочери кровной, — тараторила она не переставая. — Быть целым и невредимым поможет крест святой, всесильный. Купи, солдатик, рубль всего стоит-то. А мне на пропитание…
Ваня сунулся в нагрудный карман, думал просто дать ей рублёвку, и вдруг уставился на старуху.
— Только на хлеб насущный, — промямлила та, почувствовав что-то неладное. — Из психбольницы вышла я. На дорогу ничего не дали. А ехать надо…
— Почему так обманываете? — не сдержался Ваня.
Старуха попятилась.
— Боже упаси… пресвятая дева Мария. С чего бы мне врать?
— Я хорошо знаю, из какой вы больницы, Глафира Аполлоновна.
— Свят, свят, свят, — перекрестилась старуха. Придержав белыми пальцами свои очки, она посмотрела сквозь разбитое стекло внимательнее:
— Подожди, подожди-ка. Чей же ты будешь, солдатик?
— Иван я, Кабушкин.
Тут её белые пальцы дрогнули.
— У-у, палач! Не прибили тебя там, на фронте? Прибьют, бог даст, ещё прибьют, окаянный. А ты, красавица, беги от него. С антихристом счастья не увидишь. Нечестивец он, богохульник.
— Нет, нет, он мой жених! — воскликнула Тамара и, прижавшись к Ване, потянула его в сторону. — Пойдём от сумасшедшей.
Они уже выходили на большую улицу, а старуха всё ещё стояла на углу и, грозя можжевеловой палкой, выкрикивала им вдогонку свои проклятия.
Часть четвёртая
Служба продолжается
Кабушкин недолго гостил в Казани. Отпуск его ещё не кончился, а почтальон уже принёс повестку явиться к военкому.
Иван знал: это был отец Тамары. Солидный, награждённый двумя орденами…
При виде повестки Кабушкина охватило какое-то отчаянное чувство — не то лёгкий испуг, не то удивление: почему военком приглашает его к себе? Неужто прознал об их с Тамарой любви? Правда, любовь эта была очень чистой, светлой, может быть, даже неземной. Попроси Тамара достать с неба звезду или добыть для неё за лесами-горами спрятанную волшебниками живую воду, и Ваня тут же отправился бы исполнять её желание.
Может быть, как отец, военком хочет ближе разузнать, что за птица её избранник, и потом предостеречь дочь от всяких неприятностей? Конечно, он откровенно может сказать о том, что хотя ты и понюхал солдатского пороху, но всё же не чета Тамаре. Она ещё очень молода, поэтому ошибается в своих чувствах.
Долго беседовал военком с Кабушкиным. В конце сказал:
— Тамара рассказала мне всё о тебе, Иван. Вижу, ты парень с головой. Предлагаю учиться. Солдатскую жизнь знаешь. За год станешь лейтенантом. Ну, по рукам?..
Это был почти приказ. Но последние слова военкома прозвучали как-то очень тепло, по-отечески заботливо, а прищуренные серые глаза смотрели весело и одобряюще.
На прощанье военком крепко пожал руку своему будущему зятю.
— Ну, желаю успехов в учёбе.
Через девять месяцев Кабушкину, окончившему краткосрочную школу, присвоили звание лейтенанта интендантской службы, и он после двухнедельного отпуска должен был продолжить службу в пограничных войсках Минского военного округа.
Ваня приехал к своему будущему тестю-военкому доложить об исполнении его приказа и просить руки Тамары. К сожалению, военкома Кабушкин не застал — его самого послали на учёбу в Москву. Но на свадьбу военком приехал. Поздравил молодых от души, порадовался. Не понравилось ему только решение молодых уехать сразу вместе на заставу, отсрочив на год Тамарины экзамены в мединституте.
После стольких месяцев разлуки Тамара, конечно, не хотела расставаться с любимым. Ирина Лукинична одобряла свою невестку. И на радости сама пожелала побывать с ними в Белоруссии, заявив, что за домом приглядит пока Николай. Так они втроём отправились к месту назначения Вани, откуда было рукой подать до Грабовца — родной деревни Ирины Лукиничны.
Всё складывалось как нельзя лучше. Когда приехали в Цехоновецк, Кабушкин узнал, что здесь находится дивизия, в которой он раньше служил, многих знал. Заместителем командира 330-го полка, где он должен был продолжать свою службу, оказался старый знакомый, добряк, майор Кадерметов. Кадерметов, оказывается, не забыл и юную Тамару, которая не раз навещала Кабушкина в начале его службы в Казани, когда новобранцы были на карантине.
Молодым дали отдельную комнату. Через несколько дней Иван проводил мать в Грабовец к её родным в гости.
Наступило лето с росными утрами, туманами, медовым запахом отцветающей липы. Ваня и Тамара собирались провести его вместе. Первый раз. Но внезапная война спутала все планы.
Тяжёлые бои на границе. Спешные проводы прямо-таки обезумевшей Тамары. Опять бои и… думать жутко — плен… Потом освобождение, партизанский отряд… Всё это как страшный сон. Хорошо ещё, что Иван стал Жаном. Это его партизанская кличка. По сути её и не надо было выдумывать — он просто назвал себя Жаном, как того требовала конспирация, и никому не говорил о своей настоящей фамилии. О том, откуда он, кто его близкие, родные.
Теперь он был уже партизаном с именем. В Минске его знали как бывшего командира Красной Армии, горячо преданного Родине, знали как разведчика и грозного мстителя, на счету которого десятки дерзких операций, выполненных в логове врага, знали как связного партизан, никогда не нарушавшего конспирации…
Он шёл по белорусскому лесу, гулкому и тревожному, как сама война, обдумывая, какую очередную операцию ему предложат сегодня. Вдруг услышал:
— Привет, земляк!
Кабушкин остановился. Перед ним стоял приземистый человек, почерневший от солнца и ветра: широкое лицо, наглухо заросшее бородой, немного прищуренные глаза, чёрные усы. Лет двадцать восемь — тридцать. «Нет, не похож он на знакомого человека! — подумал Кабушкин. — Да и незачем выдавать себя всякому встречному. Не зря говорится: разговор — серебро, молчанье — золото! Человек этот, кажется, новичок в отряде».
Земляк с чёрными усами хитро улыбался и, будто читая мысли Кабушкина, сказал ему:
— Я пришёл из того леса, только вчера. И скоро вернусь обратно.
— Мне-то что, хоть сегодня возвращайтесь, — ответил Кабушкин, не останавливаясь.
— Мы не чужие, Жан, — спокойно продолжал незнакомец. — Так, кажется, тебя называли ребята… Вспомни-ка… Хотя бы наших в дивизии… Первых её командиров — Кадерметова, Зашибалова…
— Моя дивизия — партизанский отряд, в который вы пришли, товарищ…
— Нельзя быть таким забывчивым, товарищ лейтенант. Особенно разведчику. Надеюсь, командир отделения Гильфан Батыршин учил другому…
