ВЛАДИМИР СИНЕНКО - ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ
Помещение не вентилировалось. От паров серной и азотной кислоты у всех к вечеру разламывало голову. Возвращаясь ночью в свою каморку на Литейном, Федор жадно дышал воздухом, насыщенным осенней влагой.
Газеты скупо сообщали: в Харькове сильные беспорядки, объявлено военное положение. Через город прошла двадцатитысячная демонстрация рабочих, но войска не осмелились ее тронуть. Баррикады, разгром оружейных магазинов и первые кровавые столкновения...
Дольше оставаться в Петербурге Федор не мог!
Но выехал не сразу. Когда утром 18 октября он пошел покупать свежий калач к прощальному чаю, то увидел расклеенный по городу царский манифест.
Какой-то грамотей читал его вслух.
Люди целовались на улицах и в лавках, словно на пасху. Они поздравляли друг друга с дарованием гражданских свобод и обещанием реформ.
Радовался и Сергеев, взирая на ликующих питерцев. Но в душу невольно закрадывалось опасение. Не маневр ли это, чтобы выиграть время? Царь так просто не откажется от власти!
Выслушав рассказ Федора, Крыленко нахмурился:
— Обман, бумажная уступка. Не стоит ломаного гроша!
Студент-меньшевик Валентин, который жил в комнате Николая, взорвался:
— Вечный скептицизм! Есть ли для вас, большевиков, что-то святое на земле?
— Святое — царский посул? — расхохотался Николай.
— И дураку ясно — самодержавие сдалось. Мы выиграли.
— Да, первый бой в пользу революции, — согласился Федор. — Манифест силой вырван у перепуганного монарха. Но будет ли на деле амнистия политическим заключенным и свобода слова?
— Пойдем на улицу, в университет! — загорелся Валентин.
На Невском — оживленные группы людей с красными лентами в петлицах. Люди верили: это и есть долгожданный путь к республике.
— Хоть и не по дороге в университет, но зайдем за Никанором,— предложил Николай Крыленко. — У бывшего токаря Путиловского завода политический нюх! Весной бежал из ссылки и сейчас проживает нелегально на Забалканском проспекте. Раз амнистия — может выйти из подполья. Так ведь обещано в манифесте? — подмигнул он Федору.
Валентин нервно пожал плечами.
Путь на За балканский — через Владимирский и Загородный проспекты. Но дальше «Пяти углов» не пробились — сплошная толпа. Одни ораторы восхваляли манифест, другие предостерегали от излишнего доверия.
Валентин взобрался на тумбу газового фонаря и, держась одной рукой за столб, тоже стал поздравлять людей с победой.
Вдруг с крыши хлопнул выстрел, и Валентин упал на тротуар. Из-за ворот выскочили городовые и стали разгонять толпу.
— Вот вам и свобода, разини! — крикнул чумазый мастеровой. — Лупите сволочных фараонов!
Загремели беспорядочные выстрелы, послышались женские вопли. Кто в кого стрелял — непонятно, но полиция поспешно ретировалась.
Федор и Николай несли раненого к врачу, проживавшему в ближайшем доме. Когда врач расстегнул окровавленную тужурку, Валентин прошептал:
— За что? В такой светлый день... Убийцы!
Федор и Крыленко тяжко вздохнули.
Доктор пообещал сделать все для спасения их товарища.
Людской поток под красными знаменами подхватил их и понес в сторону Невского. На Аничковом мосту через Фонтанку Крыленко вдруг увидел своего знакомого — Никанора. Тридцатилетний тощий токарь, с каштановой бородкой на продолговатом лице, находился в окружении десятка путиловцев. Выслушав поздравление Николая с выходом из подполья, он хмуро сказал:
— Амнистия, конституция? Дерьмовая милостыня либералам! Они помогут царю потуже затянуть петлю на нашей шее.
— Куда направляется шествие? — поинтересовался Федор.
— А у Казанского собора митинг.
Праздная публика приветствовала демонстрантов, но присоединялись к ним немногие. Очень уж стремительно шагают люди с красными стягами, почти бегут.
Под сводами Гостиного двора — скопление черносотенцев с трехцветными флагами. Купцы, лабазники, трактирщики и содержатели ямских дворов. Федор крикнул им:
— А ваши степенства небось в защиту манифеста?
— Много, дура, понимаешь! — гаркнул краснорожий бородач. —Баловать вас, краснофлажников, разными свободами? А полного самодержавия не хошь? Упросим ужо нашего батюшку отменить свою высочайшую бумагу... Не дадим в обиду ого величество!
— Видали фрукта? — усмехнулся токарь с Путиловского и обернулся к своим дружинникам: — А ну, голуби, грянем нашу «Марсельезу»! Прочистим уши купечеству.
Шествие миновало Гостиный двор, и черносотенцы с пением «Боже, царя храни» зашли ему в хвост. Монархистов было больше, чем рабочих и студентов.
Пустынная площадь у Казанского собора. Взойдя на паперть, демонстранты растеклись в обе стороны под колоннаду.
Пьяные погромщики надвигались угрюмой стеной. Блестела позолота рам на портретах царя, богатые оклады икон, а над плешивыми и чубатыми головами трепыхались на ветру трехцветные флаги, реяла парчовая бахрома тяжелых хоругвей. Георгий-победоносец, попирающий змея, изможденные лики Христа.
— Бла-го-вер-но-му им-пе-ра-то-ру Ни-ко-лаю...
Затем, дико заорав: «Бей политиков!», они ринулись на демонстрантов. В руках револьверы, гири на веревочке, ломики.
Сошлись с воем, в котором звучала годами накопленная злоба. Звенело стекло портретов, с треском раздирались полотнища знамен. Отняв у какого-то детины трехцветный флаг, Федор ахнул его древком, а затем оторвал белую и синюю полосы. Взмыло еще одно красное полотнище. Рядом крушил врагов Никанор.
Кто выстрелил первым? Вероятно, те и другие одновременно.
Черносотенцы дрогнули и побежали. На площади перед собором остались тела убитых и раненых с обеих сторон.
...Вечерело. Невский — огромное людское море. Волны его с гулом катились к Адмиралтейству, над головами рабочих плыла дерзкая песня:
Мы не иконы понесем,
Пойдем мы не с портретом,
А бомбы, ружья, динамит
Вам загремят ответом!
Окна Зимнего мертво чернели. Царь был в Петергофе. Полиция не мешала шествию. Но когда люди стали расходиться, городовые и войска осмелели, начались кровавые столкновения. Трепов, этот «генерал-пушка», как его прозвали питерцы, патронов не жалел.
Вот она, «свобода» безнаказанно расстреливать и калечить! Вот истинная цена манифесту, лживым посулам царя!
Вскоре Федор Сергеев покинул Петербург. Уже в пути Сергеев услышал чьи-то насмешливо-злые строки:
Царь испугался, издал манифест:
Мертвым — свобода, живых — под арест.
Федор благополучно прибыл в Харьков. Но уже 11 ноября оттуда в столичный департамент полиции, под грифом «секретно», полетела паническая депеша ротмистра Аплечеева:
В Харьковском комитете РСДРП снова обнаружился знаменитый оратор, нелегальный «Артем»... Отличаясь необыкновенной способностью убедительно говорить, он пользуется большим расположением рабочих... В Петербурге, по его словам, участвовал в депутации, просившей разрешения хоронить убитых в октябрьских беспорядках. Призывал к борьбе рабочих и вооружению для всеобщего восстания...
Заканчивая донесение, ротмистр бил тревогу:
С прибытием в Харьков, «Артем» возобновил собрания, из которых состоялось уже два: первое — в губернской земской управе, где «Артем» собрал забастовавшую прислугу больниц Александровской и Сабуровской, а 10 ноября — в заводе Гельферих-Саде.
Петербург ответил экстренной телеграммой:
Упоминаемого в № 4532 донесении нелегального «Артема» немедленно обыщите, арестуйте и передайте начальнику губернского жандармского управления для дознания.
Где же пресловутая свобода слова и собраний?
Легко сказать: арестуйте! И Аплечеев огрызнулся депешей:
Артем квартиры не имеет, из рабочего района не выходит, наблюдению не поддается, при случае арестую.
Сообразив, что эта отписка лишь разозлит департамент, он через час отправил более подробную. Она подчеркивала беспомощность харьковской охранки:
Секретно
Вследствие телеграммы Вашего Превосходительства от 21 сего ноября доношу, что нелегальный «Артем» проживает в г. Харькове без постоянной квартиры, что значительно затрудняет арест... По имеющимся сведениям, «Артем» намерен скоро выехать, поэтому на вокзале за появлением его ведется тщательное наблюдение.
Насчет отъезда своего заклятого врага ротмистр Аплечеев беспардонно лгал. Федор не собирался покидать Харьков.
РЕСПУБЛИКА НА САБУРОВОЙ ДАЧЕ
Господин Якобий, главный врач лечебницы на Сабуровой даче, был верноподданный монархист и самодур.
Мог ли он терпеть в штате больницы этого мастерового Тимофеева? Шапки перед начальством не ломает, спину не гнет, только сбивает с толку служащих. Он и его сообщники перенесли свои преступные собрания в конференц-зал — святая святых больницы. Там звучат возмутительные речи, поносится царский дом. Пора, давно пора изгнать из вверенного ему заведения неблагонадежных!
