Алексей Пантелеев - Ленька Пантелеев
У полуразрушенного кирпичного здания, где совсем недавно работала какая-нибудь маленькая фабрика или мастерская, переулок от одного тротуара до другого был завален дровами, рельсами, железными бочками... Здесь же лежал, опрокинутый набок, фаэтон с лакированными оглоблями, на фаэтоне стояла никелированная кровать, на кровати возвышалась целая гора матрацев. То тут, то там торчали из этого сложного сооружения и другие предметы, которые очень странно было видеть на улице: кухонный стол, этажерка, конторское бюро, цинковое корыто, десятичные весы...
В одном месте стена баррикады была разворочена, похоже, что сюда стреляли прямой наводкой из пушки.
Вокруг никого не было. Грохот артиллерийской канонады доносился издалека. Набравшись храбрости, Ленька приблизился к баррикаде, заглянул в пролом и застыл от ужаса.
На мостовой лежали - кто на спине, кто боком, кто скорчившись - мертвые люди. Один из них, в полосатой матросской тельняшке, широко раскинув ноги, сидел на тротуаре, привалившись затылком к кирпичной стене фабрики. На лбу и на щеке его застыл ручеек крови, остановившиеся глаза смотрели куда-то вверх, туда, где над Ленькиной головой на телефонных проводах чирикали воробьи. А над кучерявой головой матроса чуть заметно белела нескладная, наполовину стертая надпись, выведенная наискось по стене куском штукатурки:
Перхуровцы гады ваша песенька спета
Да здравств...
Под ногами у Леньки валялись ружья, патроны, гильзы, пулеметные ленты. В другое время его мальчишеское сердце не устояло бы перед соблазном набить полные карманы этими драгоценностями. Но сейчас ему ничего не хотелось. "Домой, скорей домой, к маме", - думал он, убегая из этого страшного места.
На перекрестке двух улиц он налетел на телеграфные провода, которые причудливыми клубками висели в воздухе и петляли по мостовой. Мальчик упал, запутался, с трудом выбрался из железной паутины и повернул обратно.
Сжимая под мышкой потяжелевший бидончик с бордосской жидкостью, он брел наугад, сворачивал то направо, то налево, петлял, выходил на те самые улицы, где только что был... Таким образом он очутился у развалин какой-то большой церкви или монастыря. За оградой мелькали черные фигуры. Два монаха - один толстый, с пухлым белым лицом и с реденькой бородкой, другой совсем молоденький, худенький, наверно, еще не монах, а послушник, - вооруженные один ломом, а другой киркой, копошились на груде кирпича, стекла и развороченного железа, извлекая из-под обломков здания какие-то книги в кожаных переплетах, серебряные подсвечники, чаши...
- Батюшки, - окликнул монахов Ленька, - скажите, пожалуйста, простите, - вы не знаете, где тут "Европа"?
Толстый очень сердито, а послушник - по-мальчишески весело, с любопытством посмотрели в его сторону.
- Тут, братец ты мой, Аз-зия, а не Европа, - сквозь зубы ответил толстяк.
- Нет, правда, - упавшим голосом сказал Ленька. Но монахи не ответили ему и продолжали работать. Ленька постоял, помолчал и пошел дальше.
Горло у него давно пересохло. Он умирал от жажды.
На углу улицы, на сохранившемся обломке древней монастырской стены он прочел пожелтевшее и побуревшее от кирпичной пыли извещение Добровольческого штаба:
"...имеются точные сведения о подходе к Ярославлю
сильных подкреплений из регулярных войск... В уездах все
больше и больше разрастается восстание крестьян, по
точным сведениям, в 3-х уездах свергнули и свергают
власть большевиков... По донесениям из волостей, в
настоящее время к Ярославлю массами подходят
крестьянские повстанцы"...
"Всё врут... гады", - сердито подумал Ленька и, оглянувшись, сорвал объявление, скомкал его и бросил.
Свернув еще раз за угол, он попал на широкую, застроенную высокими домами улицу, прошел мимо заколоченного газетного киоска и остановился перед витриной магазина. Голова у него кружилась, ноги не хотели идти. Облокотившись на поручень витрины, он тупо смотрел на большую, расколотую сверху донизу кремово-белую вазу, на которой красным и черным были изображены крохотные китайские домики с загнутыми по краям крышами, косоглазые китаянки с плоскими зонтами, сидящие по-восточному длиннокосые и длинноусые китайцы...
Что-то вдруг осенило мальчика.
Он быстро оглянулся и увидел на противоположной стороне улицы большой четырехэтажный дом или, вернее, то, что осталось от дома. Угловая часть его была разрушена снарядами, в двух или трех местах по фасаду зияли огромные бреши. Над всем вторым этажом тянулась когда-то черная железная вывеска, начала и конца которой сейчас не было, сохранилось только шесть золотых букв:
ИЦА ЕВР
Ленька стоял на мостовой перед гостиницей и, задрав голову, с ужасом разглядывал эти страшные руины. Что такое? Неужели это тот самый дом, где они живут? Или, может быть, все это случилось, пока он бегал по городу?!
Дверь в ресторан была открыта. В вестибюле никого не было, только пыльный седой медведь стоял в полумраке, протягивая зачем-то черный железный подносик с кусочками штукатурки на нем.
Хватаясь руками за бархатные перила, забыв об усталости, Ленька мчался по широкой лестнице, на стенах которой бородатый Сусанин по-прежнему завлекал поляков, а наполеоновские солдаты все еще убегали из России...
В коридоре он услышал взволнованный голос матери. Она говорила кому-то:
- В длинных черных брюках... Стриженный под машинку... В руках у него был графин...
- Мама! - закричал Ленька. И сразу увидел мать, а рядом с нею - Нонну Иеронимовну и какого-то незнакомого старичка в белой панамке. Тиросидонская стояла, опираясь на зонт, и с гневом смотрела на приближающегося мальчика.
- Ха-рош! - воскликнула она.
- Ага! Нашелся? - обрадовался старичок.
- Безобразник, ты где был? - накинулась на Леньку мать.
Он ждал этого. Он знал, что его будут бранить. Но сейчас ему все равно.
- Пожалуйста, прошу вас, - говорит он, опускаясь на постель, - дайте мне пить!..
- Нет, ты все-таки изволь отвечать мне, негодный мальчишка: где ты пропадал? В конце концов это переходит всякие границы. Мы искали тебя по всему дому, перебудоражили всю гостиницу...
- Ну, где? Ну, ты же знаешь, - бормочет Ленька. - Гыжика искал.
- Какого Рыжика? Где ты его мог искать? Он давно здесь, давно принес воду... Между прочим, ты знаешь, сколько времени ты его искал?
- Дайте же пить! - умоляет Ленька.
- На, на, пей, разбойник, - говорит, появляясь откуда-то, Тиросидонская.
Ему подают большую эмалированную кружку, в которой колышется, ходит кругами черная, пахнущая свежестью вода. Зубы его стучат о железо. Горло сводит судорогой.
- Где же ты все-таки околачивался? - спрашивает учительница.
- Представьте, оказывается этот противный мальчишка полтора часа искал Рыжика!
- Искал Рыжика?!
Ленька допил воду. Голова его клонится к подушке.
- Оставьте, не мучьте меня, - говорит он, закрывая глаза. - Никого я не искал. Я ходил за водой.
- Куда??!
Ленька не видит, а скорее чувствует, как мать всплескивает руками.
- Боже мой! Нет, Нонна Иеронимовна, вы подумайте! Один! В город! На Волгу! За водой!! И с дифтеритом! У него же дифтерит!
- Ха-рош! - повторяет учительница, но на этот раз не так свирепо, пожалуй, даже с некоторым одобрением. - Ну и как? Достал?
- Нонна Иеронимовна! - хнычет Ленька. - Оставьте меня, пожалуйста. Я спать хочу.
Голова его глубже вдавливается в подушку. Ему кажется, что на минуту он засыпает. Замелькали перед глазами дома с мертвыми окнами, падающий фонарный столб, бородатый офицер в пенсне, фаэтон с поднятыми к небу оглоблями...
Но вот он чувствует, как на лоб ему легла знакомая теплая ладошка.
- Нонна Иеронимовна, милая, взгляните, пожалуйста, - слышит он встревоженный голос матери.
- Что такое?
- Вам не кажется, что у него жар?
Другая, шершавая, не по-женски грубая рука трогает Ленькину голову.
- А ну вас!.. Полно вам, тетенька! Какой там жар! Устал безобразник, набегался, вот его и размочалило. Оставьте его, пусть поспит часок-другой.
- Постойте, а где же кувшин? Ведь он уходил с кувшином.
"Ни за что не скажу, - думает Ленька, стискивая зубы. - Она с ума сойдет, если узнает".
- Газбился, - говорит он, уткнувшись носом в подушку.
- Та-ак, - смеется Нонна Иеронимовна. - Хорош водонос, нечего сказать!..
- А это что такое? Что это еще за банка? Нонна Иеронимовна, посмотрите.
- Оставьте, - говорит Ленька и, нащупав рукой бидончик, прижимает его к себе. - Не трогайте, пожалуйста. Это богдосская жидкость.
- Батюшки! А это что такое? Александра Сергеевна, взгляните! Что это там течет?
Ленька быстро садится и открывает глаза. Из карманов его сыплются, жиденькой струйкой текут на стеганое одеяло, а оттуда на пол зеленовато-коричневые зернышки.
