А Шаров - Человек-Горошина и Простак
- Так что ж, в лунном луче одни пылинки? - вернувшись, спросил Учитель.
- Конечно, нет! - воскликнул я.
Метр Ганзелиус улыбнулся моей горячности.
Уже лежа в постели, он задумчиво проговорил:
- Куда они исчезают - те, кто живет в лунном луче? Сколько раз я пробовал их подкараулить, но среди ночи засыпал... Лунный луч похож на лестницу с миллионом ступенек. ...Значит, поэтому-то они всегда торопятся? Ведь нужно до рассвета вернуться на луну. И еще лунный луч похож на колодец. Можно разбиться, падая в такой глубокий колодец.
Хотя ученые пишут, что луна покрыта мягкой лунной пылью. И эльфы, и гномы, и лунные человечки тоже рассказывают, что она похожа на пуховую подушку. "Там очень хорошо спится", - говорят они. ...Сколько же там их - эльфов, гномов и лунных человечков? С земли плохо видно, но в полнолунье, при ясной погоде, Клест, у которого такое хорошее зрение, насчитал двести сорок четыре тысячи пятьсот семнадцать одних только лунных человечков...
Спокойной ночи! - помолчав, сказал метр Ганзелиус, и я не понял к кому он обращается, ведь смотрел он в окно на луну, которая прижалась к стеклу своим круглым лицом. - Спокойной ночи, сынок! - повторил Учитель, Я изучаю свойства капли росы и узнаю историю короля Жаба Девятого.
Проснулся я от того, что кто-то пристально глядел на меня. Открыв глаза, я увидел Ворона, но не испугался, так как взгляд великанской птицы выражал одну лишь доброжелательность.
Меня, знающего уже, что не все в мире добры друг к другу, очень расстрогала манера Ворона осторожно касаться лапами одеяла, сильно взмахивая крыльями, чтобы так неподвижно парить надо мной.
Занималось раннее утро. В открытую дверь виднелся край солнца, поднимающегося из-за луга, где сверкали каплями росы трава и цветы.
Если бы не перезвон цветов, было бы совсем тихо. Слышалось сонное дыхание Учителя.
Увидев, что я проснулся, Ворон наклонил голову, как бы поздоровался, и вылетел. Скоро он вернулся, неся в клюве ведерко с водой.
Пока я умывался, Ворон снял со стены корзинку, слетал куда-то и выложил на стол хлеб, круг деревенской колбасы и кувшин с топленым молоком.
Удивительно было то, что, когда я вышел на порог и огляделся, кругом, сколько хватило глаз, не оказалось не то чтобы лавки, но вообще ни единого строения.
В комнатке Учителя, у его кровати покачивался колокольчик, стеблем укрепленный в щели пола. Голубь приносил в лапках травинки с крупными каплями росы и стряхивал капли в венчик цветка.
Метр Ганзелиус разбежался и нырнул вниз головой. Нет, я бы никогда не решился вот так прыгнуть в холодную воду.
"Обязательна ли подобная решительность в моем будущем ремесле сказочника? - с тревогой подумал я и тут же дал себе слово: - "Если это свойство необходимо, любой ценой воспитать его в себе!"
Учитель вылез из воды, досуха растерся махровым полотенцем и оделся.
Мы вышли из дома.
- Посмотри на каплю росы, - сказал Учитель, останавливаясь перед высоким колокольчиком. - Кого ты видишь?
- Себя! - сказал я неуверенно, догадываясь почему-то, что ответ огорчит Учителя.
- Одного себя?! - строго переспросил Учитель. - И этот "ты", там, в капле росы, конечно, прекрасен, могуч и мудр?
- Да нет же. "Он", то есть "я", - маленький тощий оборванец с испуганным лицом.
- Это уже лучше! - воскликнул Учитель. - Смотри внимательно, сынок!
Я наклонился над цветком. Капля выросла в сто, даже в тысячу раз. В ее глубине зеленел луг, окутанный утренним туманом. Из тумана выступила Принцесса, но я плохо видел ее, потому, может быть, что слезы печали или радости застилали глаза.
- Там... Принцесса, - запинаясь, сказал я.
Принцессу окружали эльфы с прозрачными крылышками и феи. Поодаль стояли и сидели гномы; иногда они склоняли друг к другу головы и перешептывались.
- Посмотри на другие капли!
Я снова увидел себя, но неясно. И увидел множество эльфов, фей и гномов.
- Принцесс ты тоже видишь? - спросил Учитель.
- Н-нет, - ответил я, вглядываясь изо всех сил. - Там их нет... Вероятно, она единственная?
- Да, она единственная, - подтвердил Учитель. Он взмахнул рукой, и эльфы, феи, гномы исчезли. А может быть, они исчезли потому, что солнце поднялось выше и роса испарилась?
Я испугался за Принцессу и спросил:
- Где она?
- Она там, где должна быть. А должна она быть там, где не может не быть, ответил Учитель.
Я почувствовал, что очень устал, и сел на траву. Метр Ганзелиус вспрыгнул ко мне на ладонь:
- Когда тебе показалось, что ты видишь одного себя, я вспомнил историю короля Жаба Девятого, - сказал он и, помолчав, продолжал: - Король этот царствовал за тридевять земель и тридесять морей от наших мест. Первые восемь королей Жабов титуловались по порядку - Жаб Первый, Жаб Второй... Жаб Восьмой, а потом, сколько их ни было - сто, а может быть, и двести - назывались "Жаб Девятый", потому что они умели считать только до девяти. Этот Жаб Девятый был злой, с уродливым лицом и кривобокий. Впрочем, слово "кривобокий" он запретил произносить, заменив его словом "вогнутовыгнутый".
У Жаба Девятого Вогнутовыгнутого были подданные и придворные, как у каждого короля. И еще жил в королевстве знакомый нам с тобой колдун Турропуто. У Жаба Девятого была плохая память, поэтому всех придворных он повелел именовать одним именем "Альфонсио". Служил при его дворе палач - Альфонсио Любезный и первый министр - Альфонсио Предусмотрительный.
Придворные думали только о том, как бы угодить королю, и понимали повелителя с полуслова; стоило королю сказать Альфонсио Любезному: "Будь любезен!" - и тот уж знал, что ему делать.
Король не любил много говорить, потому что зачем говорить, если тебя понимают и так, и еще потому, что страдал икотой.
В праздники он выходил на балкон к народу и читал поэму, которую сам сочинил:
Я очень велик!
Ик,
И прекрасен мои лик!
Ик.
Однажды призвав всех врачей и аптекарей королевства он приказал им составить лекарство, излечивающее от икоты.
- Такого лекарства на свете нет, - ответили они.
- Будь любезен... - шепнул король Альфонсио Любезному. Когда стража уводила врачей и аптекарей, Жаб Девятый сказал вслед:
- Кому, ик нужны врачи и аптекари, которые излечивают смертельно больных бедняков, но не могут помочь своему доброму королю, страдающему ик-отой.
Через некоторое время король призвал мудрецов, обитавших в королевстве, и приказал им высказать самое мудрое из того, что они знают.
Первый мудрец сказал, что он уединился в темной пещере, где ничто не мешало ему думать, и, пробыв там двадцать лет, понял, что если прибавить к девяти единицу, то получится десять.
- Совершенно правильно, - подтвердил второй мудрец; он провел в темной пещере не двадцать, а сорок лет. - Кроме того, я постиг, что при умножении девяти на десять непременно получается девяносто.
А третий мудрец, который провел в темной пещере шестьдесят лет, ничего не успел сказать, потому что, едва он раскрыл рот, король сердито крикнул Альфонсио Любезному:
- Будь любезен! Зачем мне подданные, знающие то, что неизвестно даже мне, их доброму повелителю, - сказал Жаб Девятый, когда стража уводила мудрецов.
Еще через некоторое время король призвал ко двору рапсодов, - так в древние времена именовались поэты.
Едва лишь первый рапсод, седой старик, успел прочитать первую из ста песен, сложенных им за долгую жизнь в честь народа и короля, Жаб Девятый перебил его:
- Знаешь ли ты мою поэму: "Я очень велик... Ик... И прекрасен мой лик... Ик!" А раз ты знаешь мою поэму, то должен сознавать... ик... что она самая совершенная, правильная и прекрасная из всех поэм, когда-либо сочиненных в моем королевстве или могущих быть сочиненными.
Рапсод хотел было что-то возразить, но покосился на Альфонсио Любезного, который, улыбаясь, весело, подобно малому ребенку, играл острым топором, и молча склонил седую голову.
- Если ты все это сознаешь, - с торжеством воскликнул Жаб Девятый, - то должен понимать, что нет никакого смысла ни в твоем ...ик ... существовании, рапсод, ни в существовании других рапсодов. Будь любезен! - закончил Жаб Девятый изрядно утомившую его речь.
Прошло еще некоторое время, и король приказал первому министру пригласить ко двору кузнецов, лесорубов и других мастеровых людей.
Но кузнецы, лесорубы и другие мастера вместо того, чтобы выполнить повеление Жаба Девятого, построили плот, погрузились на него вместе с женами и детьми и ночью отчалили от берегов королевства.
В последнюю секунду на плот вскочил первый министр Альфонсио Предусмотрительный, поступивший так по причине своей предусмотрительности.
Утром Альфонсио Любезный доложил повелителю, что в королевствве не осталось ни одной живой души, кроме Их Величества Жаба Девятого Вогнутовыгнутого, его смиренного слуги Альфонсио Любезного, да еще колдуна Турропуто.
- Будь любезен! - по привычке пробормотал Жаб Девятый, казнить было больше некого, и Альфонсио Любезный отрубил собственную голову.
