Валерий Медведев - Непохожие близнецы
Антошка, конечно, сразу согласился, и две недели ему никто не мешал играть на рояле. Перед приездом бабушки мы с Антошкой перенесли попугая в её комнату. Главное, сам же этот Антон чуть со смеху не умер, когда бабушка сказала прямо с порога попугаю:
- Здравствуй, Кокошенька!
А он ей в ответ:
- Судар-р-р-рыня, позвольте вам выйти вон.
Бабушка, конечно, чуть в обморок не упала, а Кокошка ей предложил сыграть в подкидного дурр-рака. Неотложку вызвали, а Антон перестал со мной разговаривать. А разве я виноват, что попугай оказался таким способным учеником и совсем уж не такой хорошей птичкой, как он о себе всё время трещал во всеуслышание. А потом, что я такого сделал плохого? Я же фразу: "Позвольте вам выйти вон" - из Чехова взял, а Чехов - классик, его во всех школах проходят. В крайнем случае, если этот Кокошка и дальше будет ругаться, а он теперь всё время ругается и не хочет отучиваться, его можно в Англию послать, я своими глазами читал, что англичанка Дороти Нил основала общество "Компания против обучения попугаев бранным выражениям". Общество насчитывает 220 членов и 180 попугаев. Правда, я это вычитал не для себя, в общем-то и не для попугая Коко, и не для Антошкиной бабушки. Я это для Танечки Кузовлевой вычитал, чтобы она бы узнала об этом и сказала: "Какой этот Алексей Завитайкин любознательный парень! Всем-то он интересуется!.."
- Здравствуйте, Антоша. - Я это сказал точно так, как эту фразу мог бы произнести мой брат Саша.
- Здравствуйте... - ответил Антоша, не зная, как меня именовать, несмотря на все мои старания походить не на себя, а на брата.
- Саша, - подсказал я.
- Здравствуйте, Саша, - сказал Дерябин, успокаиваясь, но не совсем, и продолжая смотреть на меня с недоверием.
Тогда я решил его добить с помощью общества Дороти Нил.
- Вот, - сказал я, протягивая Антону вырезку из журнала, - мне, конечно, неприятно, что мой брат испортил вам попугая, но выход есть...
Антон внимательно прочитал заметку, покрылся от радости красными пятнами и сказал:
- Можно показать бабушке?
- Конечно, вырезал специально для вашей бабушки.
Спрятав заметку в карман, Антон расчувствовался и совсем потерял бдительность, и вообще я уже мог переходить к письму, но я решил окончательно расположить его к себе и сказал:
- Вы можете сыграть что-нибудь лирическое... из классики?.. Мой брат признаёт только джаз, а я его терпеть не могу.
Лучшей фразы, вероятно, нельзя было и придумать, потому что Антон снова покраснел от удовольствия.
- А что вам сыграть из классики? - спросил Антон, устраивая на коленях поудобнее свою доску.
"Начинается, - подумал я про себя. - С Мешковым меня подвело незнание английского языка, а сейчас меня подведёт моё полное незнание классической музыки".
- Мне э... э... - замычал я. - Мне э... э...
- Эпиталаму хотите?
Я решил, что эпиталама - это что-то такое не очень длинное, и поэтому охотно согласился.
Пальцы Антона запрыгали по беззвучным клавишам довольно надолго. Потом вдруг остановились. Я зааплодировал и прошептал:
- Прекрасно! Прекрасно!
- Нет, нет, - испугался Дерябин, - это ещё не конец. Это просто пауза... в моей трактовке. Тут ещё будет аллегро модерато... и тутти...
"Тутти-мутти", - чуть было не сказал я вслух, но удержался. Дерябин снова заиграл и снова остановился.
- Прекрасно! Прекрасно! - сказал я ещё раз, надеясь на то, что это уже настоящий конец, а не очередная пауза в трактовке Дерябина.
- Вам правда понравилось? - спросил меня Антон. - А какое место больше всего?
Я хотел сказать, что больше всего мне понравилась пауза, но опять удержался.
- Правда, - сказал я с пафосом, - и особенно вот это место. - И здесь я показал сначала на середину, а потом на самый конец доски, где Антошкины пальцы бегали быстрее всего.
- Я могу повторить, - сказал Антон.
- Спасибо, - сказал я, - хватит... А теперь услуга за услугу! У меня к вам небольшая просьба... о небольшой помощи в одном деле... - Мне показалось, что при слове "помощь" Дерябин вздрогнул.
- Какая помощь? - спросил он, стараясь почему-то не смотреть мне в лицо.
- Вы не можете подбросить одно письмо к нам на кухню?..
- Какое письмо? - спросил, краснея, Дерябин.
- Вот это, - сказал я, доставая второй раз из-за пазухи письмо, адресованное моему папе. - Конечно, мне проще всего было бы попросить брата Лёшу, но вы же знаете, что это за человек. Разве ему можно сказать по секрету, что я влюбился в Таню Кузовлеву. Ведь он такое может выкинуть...
И я протянул Антону Дерябину письмо, написанное красными как кровь чернилами.
Прочитав письмо, Дерябин долго с подозрением смотрел на меня, потом вдруг спросил:
- Желание славы, значит?
- Точно, - ответил я.
- Как у Пушкина в стихах, значит?
- Как у Пушкина, - подтвердил я.
- Значит, "желаю славы я". - Дерябин поднял вверх руку, как Пушкин в кинокартине про Пушкина, и продолжал декламировать: - "...чтоб именем моим... всё, всё вокруг тебя звучало обо мне!.."
От этих слов у меня всё внутри как на карусели поехало, я же сам всё это чувствовал, только я так сказать не мог. А так-то я ведь всё и делал, чтобы, как это... именем моим... именем Алексея Завитайкина всё... вокруг Тани Кузовлевой... всё, значит, чтобы звучало обо мне...
- Я сейчас спишу, - сказал я, доставая из кармана авторучку и блокнот.
- Между прочим, - сказал Дерябин в то самое время, когда я записывал слова Пушкина, - когда Пушкин влюбился в Анну Керн, он не воровал себя у своих родителей!..
Я перестал записывать слова Пушкина, медленно поднял голову и грозно спросил:
- А что он делал?
- Он написал стихотворение "Я помню чудное мгновенье", - в рифму ответил Дерябин. - Конечно, стихи могут писать не все, но вот, например, вчера какая-то девчонка тринадцати лет поставила мировой рекорд по плаванию. И сразу же прославилась.
Это был какой-то такой намёк, который я не мог простить Дерябину.
- А ты знаешь, - заорал я на Дерябина так, как этого никогда бы не сделал мой брат, - что Моцарт, когда ему было десять лет, он не сидел на брёвнах и не играл на нарисованном рояле, а выступал в Европе с концертами!
Дерябин моего Моцарта проглотил почему-то без всякой обиды и как ни в чём не бывало снова принялся за своё "А вы знаете".
- Я всё знаю, что ты меня спросишь, - сказал я, окончательно переходя на "ты". (А сколько можно "выкать" этому Дерябину-Скрябину.) - Я только не знаю, ты подбросишь письмо моим родителям или нет?
- Понимаете, Завитайкин, - вздохнул Дерябин, - мне, пожалуй, это будет трудно сделать.
- Чего ж тут трудного? Пробежать пятьдесят метров с конвертом в руках и опустить его незаметно в окно?
- Мне будет тяжело не физически, - пояснил Дерябин. - Мне будет морально тяжело.
- Это ещё почему же?
- Потому что... я, видите ли... я тоже влюблён в Таню!.. Конечно, продолжал тихо говорить Дерябин, - мешать вам было бы нечестно с моей стороны... но помогать вам мне... Было бы нечестно с вашей стороны...
Вообще-то мне показалось, что насчёт своей любви к Тане Кузовлевой Дерябин всё выдумал сейчас же. Выдумал, чтобы не участвовать в этой, чего скрывать, рискованной операции. Но уж больно у Дерябина был очень расстроенный вид. А может, и не выдумал? Просто скрывал, и всё. И всё равно эта новость меня очень расстроила.
- И вообще, - тихо и растерянно добавил Дерябин, - как честный человек, я должен перед вами извиниться... Дело в том, что я вам играл вовсе не эпиталаму, а этюд Скрябина!..
Теперь пришлось растеряться и мне, потому что как же я мог отличить эпиталаму от этюда Скрябина, если я не слышал ни одного звука, а только видел, как прыгали по фанере пальцы Дерябина.
- Попугая мне простить не можешь! Роялист проклятый!.. - сказал я противным голосом. - Подожди, я его ещё научу приёмам самбо, он весь ваш дом расшвыряет!
Я не знаю, может, мне почудилось, но Дерябин-Скрябин вдруг как будто бы приподнялся с испуга в воздух и перелетел в одну секунду во двор своей дачи.
Затем он пискнул "детективный ребёнок!" и, как мне показалось, влетел вместе со своей музыкальной доской в окно своей комнаты. А я опустился на бревно и стал постепенно успокаиваться. Когда я немного успокоился, я стал пересчитывать в уме своих врагов: Сергей Мешков, Антон Дерябин, Васька Сусанин, Юрий Корняков, Вадим Лютатовский, Бондаренко, Чучилин, Зотов... Кругом одни враги... Кого же мне попросить подбросить письмо?.. Может, какого-нибудь мальчишку из соседнего дачного посёлка?
- Завитай, скажи, как папину бритву тупишь? - спросил меня кто-то за моей спиной.
Я оглянулся и увидел ещё одного своего врага - Николая Тулькина.
- Ты, может, по ночам меня гипнотизируешь? - спросил ещё раз Тулькин. Ну скажи... а то отец меня уже третий раз выпорол...
Я стал смотреть на Тулькина так, как будто я его действительно гипнотизировал, думая о том, что, с одной стороны, лучшего кандидата для сообщника, чем Тулькин, не придумаешь: Тулькин любит читать книги про шпионов, вон и сейчас у него из-под мышки торчит какая-то зачитанная лапша. Но, с другой стороны, он почему-то ненавидел всех девчонок подряд, может, потому, что у него пять сестер в семье и ни одного брата, и поэтому он вряд ли согласится помогать мне даже в обмен на тайну про папину бритву, которую я, по словам Тулькина, каждую ночь туплю.
