Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы
— Это минутное дело, сейчас запряжём, — засуетился хозяин.
Не прошло и пяти минут — лошадь была уже запряжена. Мы собрались ехать. Но в это время из избы торопливо, чуть не выбежала какая-то старушка и прямо к Михалычу.
— Что это?.. Не возьму, и не думайте, — запротестовал он.
— Нет, возьмёшь, от меня на память! — решительно сказала старушка. Этот рушник я сама вышивала, ещё когда молодая была.
— Возьмите, не побрезгуйте, — вмешался хозяин. — Мы ведь от всей души.
— А в рушнике-то что?
— Хлеб-соль от нашего дома. — И она приоткрыла край полотенца.
Оттуда выглянул поджаристый бочок деревенского каравая.
— Ну, спасибо, мамаша! — сказал Михалыч.
— Спасибо тебе, родной! — отвечала старушка и своей худой, сморщенной рукой перекрестила Михалыча, потом обняла и поцеловала его. — Дай бог тебе всякого счастья!..
Мы сели в тележку и поехали. Михалыч правил, а мама сидела рядом и держала на коленях круглый ситный хлеб, завёрнутый в деревенское, вышитое петухами полотенце. И как чудесно пахло и от этого пропечённого в русской печи каравая, и от чистого домотканого рушника!
Мы ехали и почему-то все молчали. На душе у меня было так хорошо, как ещё никогда в жизни не было. Перед глазами стояли счастливые, улыбающиеся лица провожавших нас людей, и слышались их почему-то слегка дрожащие голоса.
А Михалыч? Какое у него было довольное и немножко растерянное лицо, когда старушка подарила ему хлеб и полотенце!
«Ах, как всё хорошо! — подумал я. — Вот вырасту большой, обязательно буду доктором. Останусь жить в Черни вместе с мамой и Михалычем. Они будут тогда уже старенькие. А я стану ездить по деревням, лечить больных. И меня так же будут все любить и благодарить, как сегодня Михалыча».
Так в этот день я узнал, что самое великое чудо-появление на свет новой жизни — несёт с собой не только радость, но и страдание.
В этот же день я узнал и другое, что это страдание — ничто перед тем событием, о котором Михалыч с волнением сказал: «Мальчишка! Здоровый, прямо богатырь!»
— Как хорошо, что всё так благополучно кончилось, — тихо сказала мама.
— Да, хороший сегодня денёк!.. — ответил Михалыч и вдруг, весело улыбнувшись, добавил: — А какие пять боровиков сегодня Юра нашёл! Я, признаться, сильно ему позавидовал.
Мы выехали из леса на шоссе. Застоявшаяся лошадь побежала крупной рысью. В лицо пахнул свежий ветерок. День кончился, на западе разгоралась яркая, уже по-осеннему прохладная заря.
ПОПОЧКА
Рано утром Михалыча вызвали к больным вёрст за двадцать или даже больше: заболела дочь у какой-то помещицы. За доктором прислали коляску, запряжённую тройкой вороных лошадей.
Собираясь в дорогу, Михалыч недовольно ворчал:
— Ох уж мне эти важные барыни: дочка чихнула лишний разок, и уже переполох, поезжай невесть куда и невесть зачем.
— Откуда ты знаешь, что у дочки насморк, — возражала мама. — Может, она тяжело больна. Не стали бы из-за пустяков в такую даль лошадей гонять.
— Знаю всё, заранее знаю! — сердился Михалыч. Тут он представил в лицах важную барыню: — «Ах, доктор, я в отчаянии, я всю ночь не сомкнула глаз! Мими вчера чихнула!» Э, да что там говорить! — Он безнадёжно махнул рукой, взял шляпу и уехал.
Вернулся домой Михалыч только поздно вечером. Я уже разделся и был в постели, когда под окном раздался звон бубенчиков, стук колёс. Потом лошади остановились, послышались голоса людей, шаги. Отворилась входная дверь, и я услышал в передней весёлый голос Михалыча:
— А Юра уже спит?
— Лёг, а что? — ответил голос мамы.
— Погляди, какого красавца я ему привёз.
— Откуда же это? — воскликнула мама. — Подожди, я погляжу, может, ещё не спит.
Но глядеть ей не пришлось. Я мигом натянул штаны, рубашку и выскочил в переднюю.
— Вот он, явился! — приветствовал меня Михалыч. — Ну-ка, загляни в кабинет. Я посмотрел в открытую дверь.
— Ой, что это?
На полу стояла металлическая клетка. И в ней, с любопытством оглядываясь по сторонам, сидел большой белый попугай — какаду.
— Это, брат, я тебе привёз, — сказал Михалыч.
— Спасибо! Какой красивый! — закричал я, приплясывая вокруг клетки.
— Да где же ты его взял? — спрашивала мама.
— Вот получил в подарок за то, что сорок вёрст туда-сюда отмахал! весело ответил Михалыч.
— А как больная? Что с ней? — поинтересовалась мама. — Правда насморк?
— Нет, на этот раз не угадал, — так же весело отвечал Михалыч. — У неё страшная болезнь…
— Какая?
— Запор. Один день желудок не работал.
— Вот уж правда чудаки! — улыбаясь, покачала головой мама. — Ну, и что же ты ей посоветовал?
— Посоветовал выпить английской соли и есть поменьше. Думаю, болезнь не опасная, не умрёт.
— Но при чём же тут всё-таки попугай? Расскажи, пожалуйста, — попросила мама.
— А вот при чём. Осмотрел я, значит, больную. Потом её мать предлагает мне закусить. Я отказываюсь. И слушать не хочет. «Что вы, что вы, двадцать вёрст ехали и ещё двадцать обратно. Целый день не евши…» Ну, вижу, не отделаюсь, да и, признаться — здорово проголодался. Пошли в столовую, сели за стол. Только стали есть, вдруг слышу сзади: «Попочке дадите?» Оборачиваюсь. А вот этот красавец в тёмном углу в клетке сидит. Пригорюнился, насупился, такой грустный. После обеда я подошёл к нему. А он и сам ко мне тянется, голову наклоняет. На одной ноге стоит, лапой за жёрдочку держится, а другой показывает, чтобы я ему шейку почесал. В пять минут мы с ним подружились. Гляжу — хозяйка сзади стоит, улыбается. «Вы, говорит, я вижу, большой любитель животных!» — «Да, признаться, очень всякую тварь люблю. А ребята мои ещё больше». — «Как, у вас и ребята есть, и они тоже животных любят?» — даже обрадовалась хозяйка и начала меня упрашивать, чтобы я отвёз этого попугая в подарок тебе и Серёже. Я, конечно, наотрез отказался. Но она, видать, дама напористая. «Иван, — кричит какому-то работнику, — возьми клетку с попугаем да пристрой покрепче в пролётке, чтобы не свалилась дорогой». Иван клетку схватил, понёс. А хозяйка ко мне: «Доктор, милый, не сердитесь на меня, старуху. Разрешите сделать этот подарок вашим детям. У нас попугаем никто не интересуется. Дочь взрослая. Сын в Петербурге. Ну, а мне и без попугая всяких забот по хозяйству хватает. Он у нас совсем в загоне. Иной раз, грех сказать, дня по два без еды, без питья сидит».
— Ох, бедненький! — вздохнула мама.
— «А птица, говорит, такая умная, — продолжал рассказывать Михалыч, такая привязчивая. Если к ней относиться с любовью, она не отойдёт ни на шаг, так и будет следом, как собака, ходить. Летать наш попочка, к сожалению, не может, крыло давно уже сломано».
— Хорошо, что ты его взял, — одобрила мама.
— Я тоже так думаю, — сказал Михалыч. — Зачем ему там мучиться, если он никому не нужен. У нас, по крайней мере, вздохнёт свободно. Ишь как беднягу укачало в дороге!
Действительно, попугай дрожал, сидя на жёрдочке.
— Только как-то неловко вышло: такой дорогой подарок от совсем незнакомых людей, — сказала в раздумье мама, глядя на попугая и на красивую клетку, где он сидел.
— Ну, не совсем задаром, — ответил Михалыч. — Во-первых, то, что я сорок вёрст прокатился, тоже что-нибудь да стоит, а потом, я сказал, что хоть за клетку я должен расплатиться. Иначе и попугая не возьму.
— Сколько же она взяла? — сразу насторожилась мама.
— За пятнадцать рублей она её когда-то купила. Пятнадцать рублей я и отдал.
— Ну, этот подарок не очень дёшево обошёлся, — с явным неудовольствием ответила мама. — Да, забавная птичка… Однако пора всем спать. Если хочешь покушать, ужин тебя ждёт.
— Нет, я не голоден и сильно устал. Прямо спать лягу.
Очень не хотелось мне так скоро расставаться с попугаем. Но я увидел, что мама почему-то сделалась немножко не в духе, поэтому даже не попросил позволения перетащить клетку с птицей сейчас же в мою комнату.
— Алексей Михайлович верен себе, — ворчала, раздеваясь, мама, — всегда сумеет куда-нибудь свои денежки пристроить. Без этого ему и жизнь не в жизнь.
— Но ведь ты же сама сказала — нехорошо даром такой подарок брать? — не выдержав, возразил я.
— Спи, пожалуйста, не твоё дело! — рассердилась мама и продолжала ворчать: — Нет, каково! Целый день у больных просидел, а вместо гонорара попугая домой привёз да ещё сам же за него пятнадцать рублей заплатил!
Долго ещё мы с мамой никак не могли заснуть: я — от радости, мама — от негодования.
ВОТ ТАК СЮРПРИЗ!
Моё пробуждение было совсем необычным.
Я вскочил в полусне с кровати, не понимая, что происходит. За окном начинало светать. В комнате было ещё темновато, но мама тоже почему-то проснулась. В доме полнейшая тишина. И вдруг из кабинета Михалыча донёсся дикий, нечеловеческий крик.
