Владимир Киселев - Девочка и птицелет
Я сказала, что хочу прочесть им новое стихотворение, которое сегодня написала. Но я его не записывала на бумаге, а просто прочла наизусть:
Улицы розданы
Детям, словно клад.
Тянутся сколзанки
От угла до угла.
Детям кататься
Не надоест,
А взрослые боятся
Скользких мест.
Не пришлось бы каяться…
Асфальт шершав
К асфальту тянется
Их душа.
А может, доверимся
Гладкости льда?
Давайте проедемся!
Проедемся? Да!
Только и сегодня
Учитель мой
Сколзанки обходит
Стороной.
Папа и мама переглянулись. Мама сказала:
— Неужели это ты сама придумала?
— Конечно, сама.
— Молодец! — похвалила меня мама.
А папа сказал, что не все взрослые боятся поскользнуться, и снова многозначительно посмотрел на маму.
Мы собирались ужинать, но в это время папу по телефону вызвали в редакцию. Мама встревожилась, но папа сказал, что, очевидно, предстоит какая-то срочная командировка.
Мама проводила папу до двери. Они почему-то шли к двери, держась за руки, как ходят первоклассники на экскурсию. А когда мама вернулась, она сказала мне, что завтра мы с ней пойдем в бассейн.
Я очень люблю плавать. Плавать меня научила мама, когда мне было лет пять, еще до школы. Мама прекрасно плавает, у нее первый разряд, и она только немного не дотянула до нормы мастера.
Я, как и мама, плаваю брассом — это стиль не такой быстрый, как кроль, но при брассе не так устаешь, и я могу проплыть сколько угодно. Этим летом мы с мамой и папой были в Крыму. Я с мамой плавала почти за полтора километра и ничуть не уставала. Я все время держу голову под водой и приподнимаю лицо, только чтоб вдохнуть воздух. И глаза у меня все время открыты. Я не смогла бы плавать с закрытыми глазами, как не смогла бы, например, ходить с закрытыми глазами по улице. А папа плавает кролем, быстро устает и часто ложится на спину.
Мы с мамой поговорили о плавании, о том, что летом опять поедем в Крым или на Кавказ, но обе мы думали о папе и ждали его возвращения.
Папа вернулся нескоро. Но когда он пришел, он так хлопнул дверью и так размахивал руками, что мне показалось — он пил водку.
— На фельетон пришло опровержение, — сказал папа, усевшись на тахте. Из министерства. С подписью самого министра. И газета должна будет, — тут папа помолчал, подняв палец, — опубликовать это опровержение. А мне предложили подать заявление об уходе с работы. По собственному желанию…
Я думала, что мама скажет: «Я ведь говорила». Но вместо этого мама села рядом с папой на тахту, провела рукой по его растрепанным, повлажневшим волосам и улыбнулась весело и задорно.
— Молодец! Я горжусь тем, что ты написал этот фельетон! И Лялька тоже. Мы говорили с ней об этом, когда тебя не было.
А ведь мы ничего подобного не говорили.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Если бы меня поставили во главе Советского правительства, то первое, что бы я сделала, это запретила бы посыпать опилками пол в магазинах. В разных статьях пишут, что из опилок можно делать лучшие вещи, чем из дерева, что они ценное сырье для химической промышленности, а их рассыпают под ногами, топчут, а потом выбрасывают. Я не жадный человек, но, когда я хожу по опилкам, я не могу понять, почему с ними поступают так бесхозяйственно.
Я стояла в нашем гастрономе в очереди в колбасный отдел. Очередь была довольно длинной. В этом магазине всегда к шести часам — к концу рабочего дня — собирается много покупателей, а днем, часа в два-три, тут бывает совсем пусто. Я много раз думала, что нужно ходить в гастроном днем и не тратить времени напрасно, но все как-то не получалось.
Я стояла в очереди и рассматривала мокрые и грязные опилки под ногами, а передо мной стоял тот самый дяденька с усами, который всегда сидел на балконе, устроенном как стеклянная клетка. Дяденька опирался на очень толстую, но, по-видимому, легкую бамбуковую палку с черной ручкой.
Сквозь очередь протиснулись два высоких, одинаково одетых парня — оба они были без шапок, в очень коротких красивых пальто с вязаными в резинку воротниками, как на свитерах, на обоих пушистые красные шарфы и черные узконосые туфли.
— Не давайте без очереди! — потребовала у продавщицы толстая пожилая женщина. Она стояла впереди нас.
— Не горячитесь, тетенька, наживете третий инфаркт, — отмахнулся от нее, как от мухи, один из этих парней, такой высокий, что его можно было принять за баскетболиста из сборной Украины, и протянул через головы чеки продавщице. — «Столичную» и четыреста любительской. Нарежьте потоньше.
— Не отпускайте без очереди! — снова закричала толстая женщина. — Мы тоже спешим. За водкой можно и постоять…
— Станьте в очередь, — предложила продавщица тетя Вера. — Слышите, что про вас говорят…
— Как не стыдно, — тоненьким, но звонким голоском пропищала старушка, которая стояла за нами.
— Ты, бабушка, не вмешивайся, — басом сказал второй парень. — Когда будет очередь на кладбище, там будешь распоряжаться.
— Зачем же вы оскорбляете женщину, да еще такую, что вам в матери годится! — возмутился усатый дяденька из нашего дома.
Нагрубивший старушке парень подошел к нам поближе, наклонился к дяденьке и что-то негромко, с угрозой сказал ему на ухо, очевидно, что-то гадкое, потому что я услышала плохое слово. И вдруг парень этот завизжал и не басом, а совершенно детским голосом — громко, на весь магазин, и запрыгал на одной ноге к концу очереди. А за ним отошел от прилавка и его товарищ. Вид у обоих был растерянный, они негромко бормотали какие-то угрозы.
В первую минуту я, как и все остальные, не сообразила, что произошло, хотя и видела, как усатый дяденька легонько опустил свою палку на самый кончик острого носка туфли этого парня, но мне и в голову не пришло, что именно этим был вызван такой странный визг.
— «Вот злонравия достойные плоды», — подмигнул мне дяденька.
— Что это у вас за палка? — спросила я.
— Волшебная, — ответил дяденька и протянул ее мне. Я взяла палку в руку и еле смогла удержать — она была в тысячу раз тяжелее, чем могло показаться по ее внешнему виду. — Это бамбук, заполненный внутри свинцом.
— Для чего же свинец в палке?
— Вместо зарядки. Заведи себе такую же, и ты справишься с любым пареньком из своего класса.
— Вы Колю Галегу знаете? — неожиданно для себя спросила я у дяденьки.
— Колю Галегу? Кто же не знает Колю Галегу? Это известный человек, снова подмигнул мне дяденька так, будто он про меня все знал.
Тем временем подошла наша очередь. Дяденька купил двести граммов голландского сыра, а я купила целый килограмм украинской домашней колбасы и еще полкилограмма венгерского сала, покрытого коркой жгучего красного перца. Мы вышли из магазина вместе с дяденькой и прошли мимо парней в коротких пальто, но они сделали вид, что нас не замечают.
— Ты решила потолстеть? — спросил дяденька.
— Нет, — ответила я, — это охотничьи припасы.
— А ты охотник?
— Да.
— И умеешь стрелять?
— Да, — сказала я менее уверенно.
— Ну что ж… Тогда — ни пуха ни пера.
— До свидания, — ответила я, вместо того чтобы сказать «к черту», как обычно отвечают в нашем классе на такое пожелание, и пошла домой.
Дома мама угощала какую-то очень толстую тетеньку в туго обтягивающем ее фиолетовом креп-сатиновом платье, из которого она выросла, чаем с домашним пирогом, а тетенька говорила, что она не ест теста, что боится потолстеть, хотя, по-моему, ей уже можно было не бояться, и ела пирог ломоть за ломтем, а папа скучным голосом говорил, что фотоаппаратом «Комсомолец» с очень примитивным объективом можно делать превосходные снимки, и показывал фотографии.
После того как папу уволили с работы в редакции, к нам стало приходить очень много людей, которые прежде к нам вообще не заходили или приходили очень редко. А так как каждому нужен был какой-нибудь предлог, то наша коллекция консервных ножей пополнилась интересными экземплярами, среди которых был прекрасный японский нож. Папа уверял, что этим ножом открывали консервы японские самураи, а при случае именно таким оружием они делали себе харакири.
Папин заведующий отделом Дмитрий Максимович и его жена Вера Сергеевна приходили к нам чуть ли не каждый вечер. Дмитрий Максимович в глаза хвалил папу и успокаивал маму, говорил, что это — недоразумение, что справедливость восторжествует и папу восстановят на работе, и при этом, мне кажется, он себя перед папой чувствовал как-то неловко. Вероятно, ему было стыдно, что папу уволили с работы за правильный фельетон и папа этим так расстроен, а у него все благополучно. Я это вполне понимаю. Мне было так же стыдно, когда я получала по физике четверку, а Коля — двойку, хотя мы учили вместе и знали одинаково. Взрослые играют в те же игры, что и дети.
