Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Газету задерживала первая полоса. Ждали какого-то приказа. Несколько раз Корзинкин подзывал товарищей, просил записать его материал, несвязно бормотал насчет какого-то Волчьего лога... Товарищи успокаивали его номер почти готов; завтра на свежую голову он продиктует свои сто строк, а пока надо лежать спокойно, врач скоро прибудет.
Вот он и лежал спокойно. И только память его металась, лихорадочно работала, возвращала его к Волчьему логу, и перед ним возникал носатый майор в разодранном тулупе, с автоматом на шее. Он попался Корзинкину на пути в штаб полка и грубо остановил его:
- Из какой части?
- Я из редакции... Здравствуйте.
- Тьфу, черт! - Майор выругался, сплюнул на снег и хотел было идти дальше, но, что-то прикинув в уме, сказал: - Понимаешь, какое дело, интендант. Рота осталась без командира!
- Понимаю, - отозвался Корзинкин. - Очень жаль...
- Выручи, а? В роте-то всего семь человек. Соглашайся, редакция!
Корзинкин молчал. Потом наклонился к майору и доверительно сказал:
- Я... понимаете... никогда этим делом...
Майор не дал ему договорить.
- Не имеет значения! - сказал он. - Когда с бойцами командир, они чувствуют себя увереннее. А что делать, они сами знают. Ребята стреляные. Да вот они, посмотри! Богатыри!
Корзинкин огляделся и увидел роту.
Бойцы стояли на снегу усталые, серые, с ввалившимися глазами. Шинели были местами прожжены огнем, к сапогам темными наростами намерзла окаменевшая глина. Строй был какой-то жидкий, лишенный всякого ранжира, но на лицах бойцов можно было прочитать, что они переболели всеми страхами войны и их уже ничем не возьмешь.
- Соглашайся! Нет времени на раздумья!
- Понимаете... я с удовольствием... Не знаю, что получится, бормотал Корзинкин.
- Получится! - отрезал майор. - Здесь немцы не должны пройти. И все!
Корзинкин махнул рукой и отвернулся: не отвяжешься от этого носатого! Он подумал: "Хорошо, что рота маленькая!" Ему и в голову не пришло, отчего рота маленькая.
Майор вскочил на подножку "эмки", измазанной белой краской, и умчался в сторону леса. Только оставшись с этими незнакомыми людьми наедине, Корзинкин понял, какую ответственность он принял на себя. Если бы он оставался просто бойцом, даром что на петлицах медное колесико и шпала интенданта третьего ранга! Корзинкин опасливо поднял глаза. На него испытующе смотрели все семеро красноармейцев. И ему показалось, что у всех у них одинаковые глаза. Их было семеро, но они были ротой, и у них был свой ротный командир - Корзинкин. Это солдатское чувство передалось Корзинкину, и ему захотелось, подражая настоящим командирам, гаркнуть: "Равняйсь! Смирно!" Но он молчал, потому что это для него пока было недосягаемым.
В это время длинный худой боец со впалыми щеками подошел к Корзинкину:
- Будем рыть щели, товарищ командир?
- Да, да, - поспешно согласился Корзинкин и с благодарностью посмотрел на бойца. - Как ваша фамилия?
- Ткаченко, - представился боец и крикнул: - Пошли, ребята!
Семь лопат со звоном застучали по промерзшей земле.
Этот стук со звоном сейчас отдавался в ушах раненого Корзинкина. Он доносился совсем из другой жизни, не имеющей отношения к редакционному вагончику с "буржуйкой", мокрыми оттисками полос и запахом типографской краски.
Еще до начала боя, когда "большие саперные" вгрызались в каменистую землю, Корзинкин сделал для себя удивительное открытие: он хорошо знал это место, жил неподалеку на даче с бабушкой, а в самом логе играл с ребятами в казаки-разбойники. Тогда в склонах лога ребята рыли пещеры, в которых даже в жару тянуло пронизывающим холодом... Теперь они тоже роют - только не пещеры, а узкие щели, чтобы спастись от гусениц немецких танков. Откровенно говоря, Корзинкин не очень-то представлял себе реальность появления танков. И не очень-то верил, что тихий Волчий лог - место его детских игр - может стать полем боя, с грохотом выстрелов, с кровью на снегу.
- Товарищ командир, может быть, один окопчик вынести вперед? - вдруг предложил невысокий плотный боец с черными бровями, сросшимися на переносице. И, чтобы пояснить свою мысль, добавил: - Если пойдут танки, чтобы пропустить, а потом бросить бутылку в моторную группу...
- Правильно, - согласился Корзинкин, - будьте любезны...
Это мирное "будьте любезны" вдруг резануло самого Корзинкина, и он, собравши всю строгость, на какую только был способен, сказал:
- Рыть... впереди...
- Есть!
- Как ваша фамилия?
- Прокофьев.
Корзинкин спрашивал фамилию бойцов скорее по своей корреспондентской привычке, чем по обязанности командира знать бойцов своей роты. "Надо будет записать", - подумал Корзинкин, но тут почувствовал, что неловко вынимать блокнот и записывать.
- Мы с Мишей Спировым на пару, - сказал Прокофьев.
- Да, да, - согласился Корзинкин.
Стуча зубами от непроходящего озноба, Корзинкин лежал под двумя тулупами и мучительно думал, как он опишет свой первый бой. Получалась какая-то невнятная картина, совсем не похожая на то, как описывают бои в книгах и в корреспонденциях. В самом появлении врагов не было ничего похожего на войну. Просто по дороге шли человек двадцать в белых халатах. Они шли не в ногу, как-то растянуто. Это могли быть и наши... И вдруг за спиной Корзинкина мальчишеский голос произнес:
- Немцы!
Корзинкин оглянулся и увидел голубоглазого бойца, которого все в роте называли Володечкой. В его глазах не было ни испуга, ни удивления, только настороженность.
И тогда Корзинкин, командир роты Корзинкин, сказал, потому что не умел командовать:
- В окопы! Будем стрелять!..
И вынул из кобуры тяжелый черный пистолет ТТ. И оттого, что в его руке впервые появилось оружие, простое, гражданское слово обрело силу грозной военной команды.
Потом раздалась пулеметная очередь, и строй как-то надломился, сжался, стал ниже. И вдруг белые халаты обрушили на роту прерывистые грохочущие огни. И Корзинкин услышал совсем рядом какой-то совсем детский вскрик Володечки:
- Мамочка моя...
От этого крика что-то на мгновение оборвалось в сердце Корзинкина. Но потом сердце сразу почерствело. Корзинкин прицелился в бегущего немца и выстрелил. Немец сломался и завалился на бок.
- Мамочка моя, - повторил Корзинкин последние слова Володечки и снова выстрелил. - Мамочка моя...
Белых халатов становилось все меньше. Они падали и сливались с снежной целиной, как бы растворяясь в ней. Враг стал отходить. Утихли выстрелы. Послышался стон раненного в ногу Прокофьева. Под отвесной стеной лога, как спящий, с закрытыми глазами лежал Володечка. Над ним ссутулился худой Ткаченко.
- Товарищ командир, - сказал он, - если будете писать в газету про Володечку, напишите, что у него были золотые кудри. Как у Есенина. Но их состригли под машинку.
Хмурый боец со шрамом на щеке надрывно произнес:
- Поставили нас на верную смерть.
И тогда Корзинкин, тихий Корзинкин с Малой Дмитровки, заорал:
- Молчать!
Он не узнал своего голоса. Ему даже показалось, что это не он, а решительный носатый майор в рваном полушубке заорал: "Молчать!" Вот и все, что мог Корзинкин рассказать самому себе о первом бое.
Немцы еще дважды атаковали Волчий лог. От осколка гранаты погиб молчаливый Каханов. Был ранен в голову Ильин. Вот тебе и казаки-разбойники! Носатый майор не появлялся, не приводил подкрепления, не приносил боеприпасов, не подбрасывал ведро с пшенной кашей. Может быть, он сам погиб в бою? А кроме него, никто не знает, что есть такой Волчий лог и что его обороняет рота. Маленькая рота. Можно сказать, крохотная. Но если ее сомнут, откроется дорога на Москву, на Малую Дмитровку, где в желтом двухэтажном доме живут мама, тетя Лиза и сестра Лелька.
Самый страшный бой был впереди. Разве можно спокойно лежать на топчане и не написать о нем в газету? Сейчас же! Левой рукой, раз правой не пошевельнуть. Корзинкину подумалось, что он не сотрудник газеты, а собственный корреспондент роты, послан своими ребятами в редакцию, чтобы написать о погибших. Нельзя же, чтобы человек погибал бесславно!
Корзинкину вдруг стало жарко. Он приподнялся на локте и сбросил на пол тяжелые тулупы. Вычитывающий полосу сотрудник подбежал к нему:
- Что с вами?
- Ничего, - хрипло сказал Корзинкин. - Надо продиктовать материал... в номер... Волчий лог... В бою геройски погибли... Пишите, пишите, пожалуйста...
Корзинкин, обессиленный, упал на топчан. Он не слышал, как его накрыли тулупом, предложили воды, посоветовали уснуть. Он снова был там. Он услышал звук непрерывный, нарастающий, как грохот камнедробилки. Он почувствовал запах, похожий на запах примуса. И в шершавых нитях снега блеснул круглый свет фары. Круглый, как шаровая молния, что ли... Он услышал знакомый голос Ткаченко: "Танки". Теперь в памяти время как бы растягивалось, и можно было подумать и рассудить. Корзинкин вспомнил, как в начале дня, когда еще рыли щели, хмурый боец со шрамом, не видя его поблизости, сказал: "Командир-то у нас липовый!" Тогда Володечка заткнул ему рот рукавицей: "Молчи!" А Корзинкин слышал, и горячий липкий стыд обволок его. Еще когда появились танки, он вспомнил майора, который уговаривал его принять командование ротой: "Соглашайся! Нет времени на раздумье!" Да, он, Корзинкин, всю жизнь был репортером, мотался по белу свету с блокнотом, но так и не научился командовать. И сейчас, когда камнедробилка приближалась и шаровая молния плясала над белой дорогой, он не знал, какую команду надо подать своим бойцам, своей роте. И подал команду самому себе: встать, прижаться к отвесной скале Волчьего лога, пропустить первый танк и потом - бутылки... в моторную группу...
