Карл Иммерман - Мюнхгаузен, История в арабесках
Применить эти общие замечания к учителю очень легко. Природа одарила его самосознанием, не вязавшимся с его ничтожным служебным положением, и эту связь он воссоздал наподобие воздушного замка при помощи тщеславных мечтаний о спартанском происхождении.
Эти речи еще больше удивили Мюнхгаузена, чем остальные, слышанные им в тот вечер. Он отправился к себе в комнату, понюхал воздух, что он часто делал, чтоб узнать, пригоден ли он по своему составу для его целей, сел на кровать и позволил разуть себя слуге Карлу Буттерфогелю, который принес между тем воду для умывания и успел надеть на своего господина ночной колпак.
- Карл, - сказал Мюнхгаузен, - мы попали с тобой в сумасшедший дом. И старый барон, и барышня, и учитель - все свихнулись. Каждый из них каким-то чудодейственным образом имеет ясное представление о положении остальных; но особенно удивительно то, что они отлично рассуждают о безумии. Все же будь осторожен, потому что такие душевные состояния могут обостриться при малейшем поводе.
- Буду, - ответил Карл Буттерфогель, снимая брюки со своего господина. - За барышней я давно заприметил; она иногда так замысловато стреляет в меня глазами. Но почему, ваша милость, мы ушли оттуда, где эти три барина содержали нас в такой холе и делать вам ничего не надо было, как только позволять себя изучать? И зачем мы залезли в этот проклятый замок, где и мышь досыта не наестся. Я валяюсь в темной дыре, куда не светит ни луна, ни солнце, и будь я мазуриком, если я за эти три дня хоть раз мяса понюхал! Да еще клопы у меня в логове; каждое утро встаю такой искусанный, точно меня шесть охотничьих собак теребило. Уедемте отсюда, ваша милость, и чем раньше, тем лучше, как ни охотно я вам служу, а долго я здесь не выдержу.
- Я останусь здесь до тех пор, пока того потребует причина, которая меня сюда привела, - с достоинством изрек барон.
- Причина это та, что вы упали с лошади, - сказал Карл Буттерфогель, ну а теперь она кончилась.
- О, глупец и слепец! - воскликнул гневно Мюнхгаузен, - ты только и видишь, что падение с лошади, и не замечаешь...
- Чего, ваша милость?
- Ничего! - сердито возразил барон, бросился на кровать, так что сколоченные учителем козлы затрещали, и тотчас же заснул.
Карл Буттерфогель стоял посреди комнаты с платьем своего господина на руках и сказал, когда услышал его храп:
- Очень нехорошо, что барин не хочет мне сказать, зачем мы торчим в этой распроклятой дыре? Жалованья не видать: жди, говорит, пока я сгущу воздух, как они там в Париже делают. И при этом даже полного доверия тебе нет! Я ведь уже знаю, что с рожденьем у него нечисто; так почему же он не говорит мне, что он здесь затевает?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДИКИЙ ОХОТНИК
ПЕРВАЯ ГЛАВА
Старшина
Во дворе между амбарами и прочими службами стоял с засученными рукавами пожилой Старшина и внимательно смотрел на весело пылавший костер, разложенный на земле между камнями и колодами. Он поправил стоявшую рядом маленькую наковальню, приготовил молот и клещи, пощупал концы больших колесных гвоздей, вынутых им перед тем из кармана кожаного передника, и положил их на дно повозки, колесо которой собирался чинить; затем он аккуратно повернул колесо вверх тем местом, где оторвался обод, и укрепил его в этом положении, подставив для устойчивости несколько камней.
Посмотрев еще несколько мгновений на пламя - причем его светлые и острые глаза ни разу не моргнули, - он быстро въехал клещами в огонь, вытащил оттуда раскаленный докрасна кусок железа, положил его на наковальню и хватил по нему молотом так, что искры засверкали; затем он приложил все еще красный кусок к колесу там, где не хватило обода, прижал его двумя могучими ударами и вбил гвозди в надлежащие места податливого от накала железа.
Еще несколько сильных и метких ударов придали прилаженному куску надлежащую форму. Старшина оттолкнул ногой подставленные под колеса камни, ухватил повозку за дышло, чтобы испытать исправленное колесо, и, несмотря на тяжесть, потащил ее без всякого напряжения поперек двора, от чего куры, гуси и утки, спокойно гревшиеся на солнце, с шумом разлетелись перед дребезжащей повозкой, а несколько свиней, хрюкая, выскочили из вырытых ям.
Два человека, из которых один был лошадиным барышником, а другой рендантом, т.е. сборщиком податей, сидели за столом под большой липой перед домом, потягивая из стаканов и наблюдая за работой крепкого старика.
- Право, Старшина, - воскликнул барышник, - из вас вышел бы отличный кузнец.
Старшина вымыл руки и лицо в ведре, стоявшем подле маленькой наковальни, затем залил огонь и сказал:
- Дурак, кто платит кузнецу то, что может заработать сам.
Он поднял наковальню, как перышко, и отнес ее вместе с молотом и клещами под маленький навес между домом и амбаром, где висели, лежали и стояли верстак, пила, стамеска и прочие инструменты плотничьего и столярного ремесла, а также дерево и доски всякого рода.
Пока старик возился под навесом, барышник сказал сборщику:
- Поверите ли вы, что он собственноручно чинит все стропила, двери, пороги, ящики и сундуки в доме, а при случае изготовляет и заново. Я думаю, что при желании он мог бы сойти за столяра и справить настоящий шкап.
- В этом вы ошибаетесь, - сказал Старшина, который между тем, сняв передник, вышел из-под навеса в белой полотняной блузе и услыхал конец фразы. Он подсел к столу; служанка принесла ему стакан, и, налив гостям, он продолжал:
- Для балки, для двери, для порога достаточно пары здоровых глаз и крепкого кулака; но столяру этого мало. Однажды я позволил высокомерию соблазнить себя и захотел, как вы сказали, справить настоящий шкап на том основании, что, плотничая, я держал в руках рубанок, долото и линейку. Я мерил, рисовал и резал дерево; пригнал все одно к одному, а когда захотел составить и склеить, вышло шиворот-навыворот. Стенки косились и разлезались, отверстие спереди было слишком велико, а ящики болтались в гнездах. Вы можете видеть эту штуковину, если хотите; я поставил ее на чердаке, чтобы она предостерегала меня от искушения, так как человеку всегда полезно иметь перед глазами напоминание о собственных слабостях.
В это время из находившейся напротив конюшни раздалось веселое ржание. Барышник откашлялся, сплюнул, выбил огонь, пустил облако дыма в лицо сборщику, с затаенным желаньем посмотрел в сторону конюшни и задумчиво опустил глаза. Затем он снова сплюнул, снял с головы лакированную шляпу, вытер рукавом лоб и сказал:
- Все еще душно.
После этого он отцепил от пояса кожаный кошелек, бросил его на стол, так что монеты в нем забряцали и зазвенели, отстегнул ремешки и отсчитал двадцать золотых, при виде которых глаза сборщика засверкали; Старшина даже не взглянул на них.
- Вот деньги! - крикнул барышник, ударив кулаком о стол. - Получу я за это гнедую кобылу? Видит бог, она не стоит ни одного геллера больше.
- В таком случае оставьте деньги при себе, чтобы не иметь убытка, спокойно возразил Старшина. - Двадцать шесть, как я сказал, и ни одного штивера меньше. Мы с вами давненько знакомы, г-н Маркс, и вы могли бы знать, что настаивать и торговаться со мной бесполезно, так как я не отступаюсь от своего слова. Я назначаю свою цену и никогда не запрашиваю; пусть хоть ангел с трубой сойдет с неба, он не получит гнедой дешевле двадцати шести.
- Тьфу, пропади пропадом! - воскликнул барышник со злобой. - Да что такое торговля, если не запрос и уступка? Я собственного брата три раза переспрошу; не будь запроса на свете, то и всякому делу конец.
- Напротив, - возразил Старшина, - дело потребует меньше времени и уже по одному этому будет выгоднее; вообще от торговли без запроса обе стороны только выигрывают. Я всегда замечал, что при запросе люди горячатся и под конец никто уже не знает, что говорит и делает. Нередко, чтобы положить конец грызне, продавец уступает товар ниже той цены, которую он про себя наметил, да и покупатель иной раз попадает впросак в разгаре надбавок. Если же об уступке не может быть речи, то оба сохраняют спокойствие и оберегают себя от убытка.
- Вы только что рассуждали так благоразумно, что теперь, наверное, лучше взвесите мое предложение, - вмешался в разговор сборщик. - Как сказано, правительство хочет перевести зерновой сбор со здешних дворов на деньги. Весь убыток ляжет на него; ведь зерно остается зерном, а деньги сегодня стоят столько, а завтра столько; но такова уж его воля: оно хочет избавиться от возни со складами. Поэтому не откажитесь подписать новый, выписанный в деньгах документ, который я привез для этой цели.
- Ни в коем случае, - с живостью ответил Старшина. - У нас существует здесь старое поверье, что, кто отягчит свой двор каким-либо новым бременем, тот в наказание будет бродить по этому двору после смерти. Сбывается ли это, сказать не могу, но одно я знаю наверняка: много столетий Обергоф вносил зерно в божью обитель, так пусть удовольствуется этим и казначейство, как довольствовался монастырь. Разве у меня на ниве деньги растут? Хлеб растет. Так откуда же я вам возьму деньги?
