А. Рахманова - Военно-патриотическая хрестоматия для детей
– Не ходи! Отец не велел. Сейчас народ позову!
Стал его Жилин уговаривать.
– Я, – говорит, – далеко не уйду, – только на ту гору поднимусь, мне траву нужно найти – ваш народ лечить. Пойдем со мной; я с колодкой не убегу. А тебе завтра лук сделаю и стрелы.
Уговорил малого, пошли. Смотреть на гору – недалеко, а с колодкой трудно, шел, шел, насилу взобрался. Сел Жилин, стал место разглядывать. На полдни [На полдни – на юг, на восход – на восток, на закат – на запад] за сарай лощина, табун ходит, и аул другой в низочке виден. От аула другая гора, еще круче; а за той горой еще гора. Промеж гор лес синеется, а там еще горы – все выше и выше поднимаются. А выше всех белые, как сахар, горы стоят под снегом. И одна снеговая гора выше других шапкой стоит. На восход и на закат все такие же горы, кое-где аулы дымятся в ущельях. «Ну, – думает, – это все ихняя сторона».
Стал смотреть в русскую сторону: под ногами речка, аул свой, садики кругом. На речке – как куклы маленькие, видно – бабы сидят, полоскают. За аулом пониже гора и через нее еще две горы, по ним лес; а промеж двух гор синеется ровное место, и на ровном месте далеко-далеко точно дым стелется. Стал Жилин вспоминать, когда он в крепости дома жил, где солнце всходило и где заходило. Видит – там точно, в этой долине, должна быть наша крепость. Туда, промеж этих двух гор, и бежать надо.
Стало солнышко закатываться. Стали снеговые горы из белых – алые; в черных горах потемнело; из лощин пар поднялся, и самая та долина, где крепость наша должна быть, как в огне загорелась от заката.
Стал Жилин вглядываться – маячит что-то в долине, точно дым из труб. И так и думается ему, что это самое – крепость русская.
Уж поздно стало. Слышно – мулла прокричал [Мулла прокричал. – Утром, в полдень и вечером мулла – мусульманский священник – громкими возгласами призывает к молитве всех мусульман]. Стадо гонят – коровы ревут. Малый все зовет: «Пойдем», а Жилину и уходить не хочется.
Вернулись они домой. «Ну, – думает Жилин, – теперь место знаю, надо бежать». Хотел он бежать в ту же ночь. Ночи были темные, – ущерб месяца. На беду, к вечеру вернулись татары. Бывало, приезжают они – гонят с собой скотину и приезжают веселые. А на этот раз ничего не пригнали и привезли на седле своего убитого татарина, брата рыжего. Приехали сердитые, собрались все хоронить. Вышел и Жилин посмотреть. Завернули мертвого в полотно, без гроба, вынесли под чинары за деревню, сложили на траву. Пришел мулла, собрались старики, полотенцами повязали шапки, разулись, сели рядком на пятки перед мертвым.
Спереди мулла, сзади три старика в чалмах рядком, а сзади их еще татары. Сели, потупились и молчат. Долго молчали. Поднял голову мулла и говорил:
– Алла! (значит бог.) – Сказал это одно слово, и опять потупились и долго молчали; сидят, не шевелятся.
Опять поднял голову мулла:
– Алла! – и все проговорили: «Алла» – и опять замолчали. Мертвый лежит на траве – не шелохнется, и они сидят как мертвые. Не шевельнется ни один. Только слышно, на чинаре листочки от ветерка поворачиваются. Потом прочел мулла молитву, все встали, подняли мертвого на руки, понесли. Принесли к яме; яма вырыта не простая, а подкопана под землю, как подвал. Взяли мертвого под мышки да под лытки [Под лытки – под коленки], перегнули, спустили полегонечку, подсунули сидьмя под землю, заправили ему руки на живот.
Притащил ногаец камышу зеленого, заклали камышом яму, живо засыпали землей, сровняли, а в головы к мертвецу камень стоймя поставили. Утоптали землю, сели опять рядком перед могилкой. Долго молчали.
– Алла! Алла! Алла! – Вздохнули и встали.
Роздал рыжий денег старикам, потом встал, взял плеть, ударил себя три раза по лбу и пошел домой.
Наутро видит Жилин – ведет красный кобылу за деревню, и за ним трое татар идут. Вышли за деревню, снял рыжий бешмет, засучил рукава – ручищи здоровые, – вынул кинжал, поточил на бруске. Задрали татары кобыле голову кверху, подошел рыжий, перерезал глотку, повалил кобылу и начал свежевать, кулачищами шкуру подпарывает. Пришли бабы, девки, стали мыть кишки и нутро. Разрубили потом кобылу, стащили в избу. И вся деревня собралась к рыжему поминать покойника.
Три дня ели кобылу, бузу пили – покойника поминали. Все татары дома были. На четвертый день, видит Жилин, в обед куда-то Собираются. Привели лошадей, убрались и поехали человек десять, и красный поехал; только Абдул дома остался. Месяц только народился – ночи еще темные были.
«Ну, – думает Жилин, – нынче бежать надо», – и говорит Костылину. А Костылин заробел.
– Да как же бежать, мы и дороги не знаем.
– Я знаю дорогу.
– Да и не дойдем в ночь.
– А не дойдем – в лесу переднюем. Я вот лепешек набрал. Что ж ты будешь сидеть? Хорошо – пришлют денег, а то ведь и не соберут. А татары теперь злые, за то, что ихнего русские убили. Поговаривают – нас убить хотят.
Подумал, подумал Костылин.
– Ну, пойдем!
VПолез Жилин в дыру, раскопал пошире, чтоб и Костылину пролезть; и сидят они – ждут, чтобы затихло в ауле.
Только затих народ в ауле, Жилин полез под стену, выбрался. Шепчет Костылину:
– Полезай.
Полез и Костылин, да зацепил камень ногой, загремел. А у хозяина сторожка была – пестрая собака. И злая-презлая; звали ее Уляшин. Жилин уже наперед прикормил ее. Услыхал Уляшин, забрехал и кинулся, а за ним другие собаки. Жилин чуть свистнул, кинул лепешки кусок – Уляшин узнал, замахал хвостом и перестал брехать.
Хозяин услыхал, загайкал из сакли:
– Гайть! Гайть, Уляшин!
А Жилин за ушами почесывает Уляшина. Молчит собака, трется ему об ноги, хвостом махает.
Посидели они за углом. Затихло все, только слышно – овца перхает в закуте да низом вода по камушкам шумит. Темно, звезды высоко стоят на небе; над горой молодой месяц закраснелся, кверху рожками заходит. В лощинах туман как молоко белеется.
Поднялся Жилин, говорит товарищу:
– Ну, брат, айда!
Тронулись, только отошли, слышат – запел мулла на крыше: «Алла, Бесмилла! Ильрахман!» Значит – пойдет народ в мечеть. Оли опять, притаившись под стенкой.
Долго сидели, дожидались, пока народ пройдет. Опять затихло.
– Ну, с богом! – Перекрестились, пошли. Пошли через двор под кручь к речке, перешли речку, пошли лощиной. Туман густой да низом стоит, а над головой звезды виднешеньки. Жилин по звездам примечает, в какую сторону идти. В тумане свежо, идти легко, только сапоги неловки, стоптались. Жилин снял свои, бросил, пошел босиком. Подпрыгивает с камушка на камушек да на звезды поглядывает. Стал Костылин отставать.
– Тише, – говорит, – иди; сапоги проклятые – все ноги стерли.
– Да ты сними, легче будет.
Пошел Костылин босиком – еще того хуже: изрезал все ноги по камням и все отстает. Жилин ему говорит:
– Ноги обдерешь – заживут, а догонят – убьют, хуже.
Костылин ничего не говорит, идет, покряхтывает. Шли они низом долго. Слышат – вправо собаки забрехали. Жилин остановился, осмотрелся, полез на гору, руками ощупал.
– Эх, – говорит, – ошиблись мы – вправо забрали. Тут аул чужой, я его с горы видел; назад надо да влево, в гору. Тут лес должен быть.
А Костылин говорит:
– Подожди хоть немножко, дай вздохнуть, у меня ноги в крови все.
– Э, брат, заживут; ты легче прыгай. Вот как!
И побежал Жилин назад и влево в гору, в лес.
Костылин все отстает и охает. Жилин шикнет-шикнет на него, а сам все идет.
Поднялись на гору. Так и есть – лес. Вошли в лес, по колючкам изодрали все платье последнее. Напали на дорожку в лесу. Идут.
– Стой! – Затопало копытами по дороге. Остановились, слушают. Потопало, как лошадь, и остановилось. Тронулись они – опять затопало. Они остановятся – и оно остановится. Подполз Жилин, смотрит на свет по дороге – стоит что-то: лошадь не лошадь, и на лошади что-то чудное, на человека не похоже. Фыркнуло – слышит. «Что за чудо!» Свистнул Жилин потихоньку, – как шаркнет с дороги в лес и затрещало по лесу, точно буря летит, сучья ломает.
Костылин так и упал со страху. А Жилин смеется, говорит:
– Это олень. Слышишь, как рогами лес ломит. Мы его боимся, а он нас боится.
Пошли дальше. Уже высожары [Высожары – местное название одного из созвездий (группы звезд) на небе] спускаться стали, до утра недалеко. А туда ли идут, нет ли – не знают. Думается так Жилину, что по этой самой дороге его везли и что до своих верст десять еще будет, а приметы верной нет, да и ночью не разберешь. Вышли на полянку, Костылин сел и говорит:
– Как хочешь, а я не дойду: у меня ноги не идут.
Стал его Жилин уговаривать.
– Нет, – говорит, – не дойду, не могу.
Рассердился Жилин, плюнул, обругал его.
– Так я же один уйду, прощай.
Костылин вскочил, пошел. Прошли они версты четыре. Туман в лесу еще гуще сел, ничего не видать перед собой, и звезды уж чуть видны.
Вдруг слышат – впереди топает лошадь. Слышно подковами за камни цепляется. Лег Жилин на брюхо, стал по земле слушать.
