София Сегюр - Маленький горбун
– Прости, мамочка, но мне сказали, что меня зовут, и я думала, что папа один.
– Почему ты называешь его папой?
– Мамочка, мой настоящий папа позволил мне называть господина де Нансе отцом, потому что он так добр ко мне.
– Прекрасно! – фыркнула Каролина. – Как смешно это было со стороны моего мужа!
Де Нансе увидел, что дело принимает дурной для Христины оборот, и решил, что ему пора вмешаться.
– Христина слишком благодарна мне за то немногое, что я делаю для нее, соседка. Она думает, что лучше выразит свои чувства, если будет называть меня отцом. Между тем ведь она ваша дочь, и я не могу забыть, что, занимаясь ею, я делаю маленькую услугу вам. Она постоянно напоминает мне о моей милой соседке.
На себялюбивую Каролину лесть всегда действовала безотказно, и потому она тут же пришла в полный восторг, пожала руку де Нансе и ласково поцеловала Христину:
– Хорошо, хорошо, Христиночка, крепко люби твоего приемного отца и называй, как тебе угодно… До свидания, дорогой де Нансе, я буду часто приезжать к вам. Не бойтесь, что я увезу Христину. Нет, нет, если вы дорожите ею, пусть она и остается у вас на память обо мне. До свидания, мой друг.
Де Нансе низко поклонился ей и проводил до экипажа. Она села в коляску, и де Нансе с облегчением вздохнул, думая, что он отделался от этой глупой, тщеславной и пустой женщины, но вдруг она выскочила из экипажа и снова взбежала на крыльцо.
– А как же Паоло, я забыла о нем! Позови мне его, Христина… Боже мой, какая она высокая, – сказала Каролина, глядя вслед убегавшей девочке. – Она, право, до смешного велика для своих лет, она еще выросла с моего возвращения. А вы не боитесь, сосед, что, позволив ей называть вас отцом, вы ужасно состарите себя?
– Я могу не бояться подобного, – с улыбкой ответил де Нансе. – Франсуа уже минуло четырнадцать лет, и я не хочу молодиться.
– А вы кажетесь таким молодым, – заметила Каролина. – Сколько же вам лет?
– Сорок, – ответил де Нансе.
– Боже, какой ужас! Я надеюсь не дожить до этого возраста, – сказала она. – Правда, мне еще до этого далеко, мне только двадцать три года.
Де Нансе невольно улыбнулся.
– Вы, кажется, не верите? – продолжала Каролина. – Все из-за этого глупого роста Христины. Ей можно дать десять лет, между тем ей только восемь.
Де Нансе промолчал, он не мог ничего ответить, не обидев тщеславной женщины. В эту минуту прибежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся Христина:
– Мама, – сказала она, – я нигде не нашла синьора Перонни. Я думаю, он не знал, что ты здесь, и ушел куда-нибудь.
– Какая досада, – заметила Каролина, – как же ему не сказали, что я здесь? Бедный Паоло, он так любит разговаривать со мной. Он находит меня такой умной и интересной собеседницей. Пришлите мне его завтра, а теперь до свидания.
Она вскочила в экипаж и уехала, весело помахивая рукой де Нансе и посылая воздушные поцелуи Христине.
– Как жаль, что Паоло ушел, – сказала Христина, – ведь мы не закончили с ним урок музыки. И он еще не занимался со мной историей.
– Может быть, он вернется, мое дитя, если же он запоздает, приди ко мне, я займусь с тобой историей.
– О, благодарю, благодарю вас, мой отец, я так люблю брать у вас уроки. Но скажите, неужели правда, что вы хорошо обращаетесь со мной хорошо только из-за мамы и любите меня как воспоминание о ней?
– Ах, моя бедняжка, я люблю тебя из-за тебя и делаю все только ради тебя самой. Я говорил с твоей мамой так, чтобы избежать неприятностей. Я боялся, что ей будет больно при виде твоей любви и нежности ко мне, и что она из-за этого увезет тебя в Орм. Подумай, как ужасна была бы разлука с тобой для меня и для Франсуа. И ведь тебе тоже не хочется бросить нас?
– Я думаю, что я бы умерла от печали.
В эту минуту откуда-то, точно с неба, послышался тихий голос:
– Она уехать?
Де Нансе и Христина взглянули вверх и увидели, что из отдушины чердака смотрит голова взволнованного и испуганного Паоло.
– Вот вы где! – сказал де Нансе. – Что вы там делаете? Я думал, что вы ушли.
– Подождать одну минуту, мой синьор. Я сейчас сойти вниз.
Вскоре появился сам Перонни. Казалось, он был доволен, но все-таки немного беспокоился.
– Я убегать, я бояться. Я спрятаться и сидеть тихо-тихо!
– Между тем вы ничего не выиграли, – пожал плечами де Нансе. – Я обещал завтра же отправить вас в Орм.
Лицо Паоло так вытянулось, что де Нансе громко засмеялся, но знаком заставил итальянца молчать, боясь обидеть и огорчить Христину.
– Теперь, мой друг, – сказал он, – продолжайте ваши занятия с Христиной. «Отработайте» ваш срок.
– О, Дио! Отработать! Разве это работа – давать уроки такой очаровательной синьорине, такой послушной и понятливой…
– Замолчите, замолчите, Паоло, – со смехом замахал руками де Нансе, – не то вы совсем испортите мою дочку, она возгордится…
– Испортит меня? – воскликнула Христина. – Почему? Я исполняю только ваши советы и советы нашего доброго Паоло. Если я что-нибудь делаю хорошо, то должны гордиться вы оба, а не я, особенно вы, папа, ведь вы же учите меня быть такой, как говорит Паоло, то есть кроткой и послушной. Вы учите меня также молить Бога, чтобы он сделал меня похожей на Франсуа, то есть доброй и благочестивой.
– Видите, видите, синьор? Это ангел, а не ребенок! – закричал Паоло, сжимая руки.
В порыве восторга он бросился к Христине, высоко-высоко поднял ее на воздух и поставил снова на землю, раньше чем она успела закричать от страха.
– Вы испугали меня, синьор Паоло, – с упреком сказала Христина.
– Извинить, синьорина, – ответил он. – Это от радости, от восхищения.
Немного смущенный, итальянец направился к дому, де Нансе и Христина последовали за ним.
Глава XXI. Морис у де Нансе
Франсуа продолжал навещать Мориса раза по два в неделю. Здоровье бедного мальчика нисколько не улучшалось, его ноги и спина не выпрямились, плечо по-прежнему выдавалось вперед, лицо было изборождено шрамами. И вместо того, чтобы набираться сил, он делался все слабее. Сознание своего уродства и равнодушие Адольфа до того печалили больного, что он не мог справляться со своей грустью.
Морис часто бывал у де Нансе, где его всегда встречали ласково и дружески, Христина была с ним приветлива и ласкова, глубоко жалела его, но не выказывала той дружбы, о которой Морис мечтал. Несколько раз бедный мальчик говорил ей, что имеет такое же право, как и Франсуа, на ее привязанность, так как был тоже несчастным калекой.
– Франсуа не несчастный, – возразила Христина, – он не упал духом и подчинился Божьей воле. Кроме того…
– «Кроме того» что, Христина? Скажи!
– Нет, я лучше промолчу, – ответила она. – Только никто на свете не может сделать для меня того, что сделали Франсуа и его отец. Я тебе уже говорила об этом. Я также говорила, что сделаю все, чтобы показать, как я жалею тебя и искренне желаю тебе добра.
В этот день Морис несколько раз принимался просить Христину любить его так, как она любит Франсуа, но она мягко говорила ему, что это невозможно. Оставшись наедине с де Нансе, маленькая Дезорм пожаловалась ему на то, что Морис стал очень требователен.
– Каждый раз, когда он говорит мне такие вещи, – сказала девочка, – я начинаю его любить меньше и находить смешным и назойливым. Он просит больше, чем смеет. Я не знаю, что ему отвечать, поэтому мне очень неприятно, когда он приходит. Что делать, милый мой отец? Боюсь, что я начну ненавидеть Мориса.
– Нет, моя маленькая, он тебе надоедает, но ты не станешь ненавидеть его, потому что всегда будешь помнить о том, что он друг Франсуа.
– Нет, не друг, – покачала головой Христина, – Франсуа бывает у него только из жалости.
– А ты из сострадания будешь ласково принимать его, Христина, – сказал де Нансе. – Молись и проси Бога, чтобы он сделал тебя милосердной, помни также, что главное в жизни – быть доброй к людям.
Христина горячо поцеловала де Нансе и прибавила:
– Я буду думать о вас и Франсуа и стараться подражать вам. Когда придет Морис, вы увидите, дорогой отец, какой доброй я буду с ним.
Дня через два после этого разговора Франсуа снова был у Мориса и застал его в слезах. На вопрос маленького Нансе, о чем он печалится, Морис ответил дрожащим от волнения голосом:
– Мамочка только что сказала мне, что всем нам нужно переехать в Париж. Уже больше года они с папой не были в городе, и им необходимо отправиться туда по делам… Кроме того, дедушка, мамин отец, сильно болен… Он при смерти и зовет маму и папу… Мама сказала, что мы уедем через несколько дней и что в Париже Адольф сейчас же поступит в гимназию. Тогда, – прибавил Морис, – я стал просить мамочку оставить меня здесь, не подвергать неприятностям и насмешкам, которые мне придется переносить в Париже, но она беспокоится о моем здоровье и боится расстаться со мной, между тем ей непременно нужно побывать в Париже из-за дел и болезни дедушки. Значит, мне тоже придется уехать, как бы это ни было для меня тяжело. Если бы еще папа мог поехать один, но маме тоже нужно быть в городе, и я отлично понимаю, что Адольф здесь совсем не учится, даром теряет время, что ему пора поступить в гимназию. Только если мама уедет, мне тоже нельзя будет остаться. А для меня так ужасно уехать из деревни, переменить мою спокойную жизнь. Мамочка видела, как я горюю, и сказала, что она принесла бы мне жертву, то есть рассталась бы со мной, оставив меня здесь, если бы где-нибудь вблизи жили наши родственники или близкие друзья, которые взяли бы меня к себе на месяц, на два, конечно, дав слово каждый день писать ей о моем здоровье. Правда, я болен, болен даже сильнее, чем она думает, потому что я скрываю от нее большую часть моих страданий, чтобы не тревожить ее. Я умру от этой ужасной поездки в Париж. И, к несчастью, у нас нет здесь никаких родственников или друзей, которые могли бы взять меня. Ах, Франсуа, Франсуа, если бы ты знал, как мне тяжело, каким несчастным я себя чувствую!
