Марк Ефетов - Граната в ушанке
В этот день Борису трудно было работать. На поворотах заносило, а на прямой, чуть только он выключал сцепление, машина начинала вилять - того и гляди, развернётся поперёк шоссе, как в тот день, когда он торопился на карьер с Женькой и лейтенантом Калягой.
С каждой поездкой становилось всё тяжелее и тяжелее.
Мелкая сетка дождя закрывала видимость, и машину приходилось вести почти вслепую: справа и слева водяной туман, а впереди видно на несколько метров в полукруге, что отмахал на ветровом стекле "дворник".
Ещё и полсмены не прошло, а Борис уже взмок - чувствовал, что рубаха прилипает к лопаткам, а щёки горят, как на солнце.
К концу дня он совсем умаялся.
Но эта усталость, знакомая только шофёру в такой вот сырой день, когда дорога превращается в болото, чем-то радовала Бориса. Напряжение, которое требовала от него работа, в то же время избавляло его от мыслей. Нет, он не мог ни на минуту отвлечься в сторону, вспомнить находку в карьере, пластмассовый патрончик Убийволка. Мыслям этим теперь не было места в голове. Вести машину было так сложно, что думалось только о дороге:
- Не выключай сцепления!
- Выворачивай, выворачивай баранку!
- Тормози легче!
- Держи, держи машину - сползёт в кювет!
- Трогай врастяжку, осторожненько...
И так всё время.
Тяжела бывает шофёрская доля - так тяжела, что не сравнить её ни с какой работой. И это же вождение машины бывает такой радостью, такой лёгкостью, когда летит под колёса лента дороги, бьёт ветер в стекло, мчишься, как на ковре-самолёте.
Бом-бом, бом-бом! - ударили в рельс, и впервые, пожалуй, за все месяцы работы на карьере Борис воспринял этот звон, как радостную музыку. Он спрыгнул с подножки самосвала прямо в вязкую землю и, не разбирая дороги - лужи так лужи, - затопал в дощатую будку, отметить путёвку. При этом он думал о том, как бы скорее успеть домой - помыться, переодеться, забежать на вечерний приём в военкомат - и сразу же к Бочину. Нет, это не может быть совпадением. Убийволк, наверно, из этой же части, где служил его отец. Найти бы его родных, письма этого Убийволка, его однополчан.
Не прошло и десяти минут с тех пор, как зазвенел рельс, а Борис шёл уже обратно к выходу с карьера, сразу опустевшего и без людей ставшего какой-то мрачной и тёмной ямой.
В тот день на правой ноге он ощущал сбившуюся портянку. Но в горячке работы всё откладывал остановку, чтобы разуться и переменить портянку, натёршую уже пятку. А теперь остановился у брошенной резиновой покрышки, распоротой по брюху, и принялся стаскивать сапог.
До чего же иногда хорошо бывает от простого, кажется, дела: избавить ногу от тесной обуви! Ох, как хорошо! Теперь скорее домой - бегом, чтобы нагнать эти потерянные минуты. Борис побежал, стараясь сохранить равновесие на раскисшей, скользкой земле. И вдруг:
- То-о-ва-а-рищ Сергиенко-о!
Что это? Или почудилось ему? Ведь в карьере никого нет. Прозвенел рельс, и всех как ветром сдуло.
Борис быстро обернулся и крикнул:
- Эге-гей!
"Эй!" - ответило эхо.
И снова издалека голос, зовущий Сергиенко.
Борис пошёл обратно в карьер. Он шёл напрямик на голос, и ноги вязли в липкой земле. Вытаскивать их было тяжело - того и гляди, сапог в грязи останется.
У крутого подъёма, который вёл из котлована на дорогу, что-то чернело. Тучи висели так низко, что было сумрачно, как поздним вечером. В этой темноте не разобрать было, животное там или машина. Но вдруг совсем рядом вынырнул из темноты человек. Он шёл, так же вытаскивая поочерёдно ноги, словно к каждому сапогу было привешено по гире.
- Товарищ Сергиенко, пособите!
Перед Борисом стоял совсем молодой парень с румяно-белым лицом и взмокшими от пота жёлтыми волосами.
- Откуда ты взялся? - спросил Борис.
- Со второй автобазы. Великонос, значит, моё фамилие.
- Ну, а сюда, на карьер, чего нос сунул? К нам со второй не ездят.
- Не ездят, товарищ Сергиенко, не ездят. Вы только не серчайте, я всё расскажу. У нас завтра экзамен на права. Курсы там у нас водительские. Я курсант, значит. В техникум держал - тю! На слесаря хотел, разряд получить, - не вытянул. А тут, значит, завтра вождение. Все наши ребята говорят, значит...
- Ты погоди, погоди, нос! Зарядил своё "значит" и "значит"! В карьер-то ты как попал?
- Я ж говорю: ребята говорят, значит, что экзаменовать будут на этой дороге и, самое главное, значит, спуск в карьер и подъём. Сделаешь получай водительские права. Завтра на работу, двадцатого получка. А забуксуешь - двойка.
- Тю, значит? - спросил Борис.
- Тю, - улыбнулся парень. - Помогите, товарищ Сергиенко. Забуксовал.
- А ты откуда меня знаешь? - спросил Борис.
- Да у нас на курсах все вас знают. Вы же на доске Почёта в автотресте. А мы там занимаемся вечерами.
- Ну, пошли, значит, - сказал Борис. - Поглядим, как ты там забуксовал.
При этом он подумал: "Тут дела на четверть часа, не больше. В военкомат и к Бочину успею вполне".
Машина Великоноса стояла как-то боком, словно пьяный, прислонившийся к забору. Правые колёса по ступицы были в жирной земле.
Борис достал из-под сиденья застрявшей машины лопату и начал энергично копать жидкую землю.
- А ты, - сказал он парнишке, - наломай веток. Только молодые деревца не трожь. Кустарник, и тот, что похуже.
Потом они вдвоём работали так, что рубахи прилипли к телу, и уже не разобрать было, где пот, а где дождь.
Темнота сгустилась совсем, и отблеск фар сверкал теперь на мокрой земле, будто не земля это была, не грязь, а уголь антрацит.
Борис всё-таки выпрямил машину, вывел её на дорогу и тут только облегчённо вздохнул.
- Спасибо, товарищ Сергиенко, - сказал Великонос. - Подвинься теперь - поедем. Я, значит, поведу.
- Никуда ты не поведёшь. - Борис захлопнул дверцы кабины. - Становись на подножку и смотри на повороте - там очень круто и скользко. Когда выведу на шоссе, дам баранку, а пока сам поведу. Тут опасно. Можно сорваться.
- Да не... - начал было Великонос и осекся. Он посмотрел на Сергиенко и понял, что тот из тех людей, что два раза одно и то же не говорят и решений своих не меняют.
И вот они поехали вверх к шоссейной дороге, которая вела из карьера в город. Теперь Борис сидел в кабине совсем по-другому, весь напряжённый, стиснув челюсти, сжимая волнистый круг руля. А Великонос держался одной ногой на подножке, другая была на весу, и кричал в дверцу с опущенным стеклом:
- Лево руля... Ещё трошки! Так, чуточки. Ешшо...
Тут на подъёме кто-то пролил горючее, и лужа расплылась всеми цветами радуги. Аккумулятор старенькой учебной машины сдал, и фары светили тусклым жёлтым светом, будто за круглыми стёклами были керосиновые лампы. В трёх шагах уже ничего не было видно. Борис ехал, слушая команду Великоноса, а ещё больше веря своему чутью. Сквозь ветровое стекло автомашины он почти ничего не видел. И он не увидел, как соскользнул с дороги на повороте, вероятно, на какой-нибудь сантиметр-два. А тут больше и не надо было. Машина потеряла управление. Борис успел только крикнуть Великоносу: "Прыгай!" - и всё полетело вверх тормашками. Произошло это быстрее, чем можно рассказать. Борису показалось, что ярко вспыхнули фары, а потом стало темно, совсем темно.
ЖЕНЯ ВОРЧИТ
Разные есть люди. Говорят даже: сколько людей, столько характеров. Во всяком случае, у братьев Замараевых характеры были совсем разные. И это показала история с розыском отца Бориса Сергиенко.
Уже на обратном пути из Новгорода Женя ворчливо говорил младшему брату:
- Перун! Покровитель мореходов! И как только я мог пойти на поводу у мальчишек! В жизни себе не прощу!
В автобусе братья сидели рядом, откинувшись на высокие спинки. Их равномерно покачивало, монотонно шумел ветер, и так же монотонно жужжал Женин голос:
- Нет, надо же такому случиться, чтобы я, как школьник, бросил всю свою научную работу, раскопки, занятия и помчался в какой-то Новгород! Вот так. И главное - зачем? Ни за чем!
Володя молчал. Он знал, что во время таких приступов раздражения у брата лучше с ним не разговаривать.
Только перед самой Москвой, когда уже проехали Химкинский речной порт, Володя спросил:
- Жень, а ты помнишь, что обещал Борису Сергиенко разузнать всё насчёт этого Убийволка? Ты ему многое обещал...
- Ну, обещал. К чему ты клонишь?
- А ни к чему, - сказал Володя. - Просто так.
Он уже понимал, что Женя, как говорится, палец о палец не ударит.
Так оно и вышло. Старший брат потребовал от Володи, чтобы он поклялся никому ни слова не говорить о путешествии в Новгород, и, получив такое обещание, постарался начисто забыть об этой, как он считал, неприятной истории.
А всё-таки выяснилось, кто такой Убийволк.
Нет, археологи, хотя они и нарисовали у себя на дверях лаборатории всяких чертей, карты и прочее такое, что должно было обозначать: "Мы, как сказочные чародеи, всё можем", в действительности дальше одной фамилии Убийволк не пошли. Записку, зажатую меж двух стёкол, Владимир Петрович взял с собой в Москву.
