ВЛАДИМИР СИНЕНКО - ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ
Рабочие расходились по домам. Федор утешал дружинников:
— Репетиция удалась. Пусть знают, что мы организованы, что мы — сила!
ДВА ФЕДОРА
В середине мая приехал в Харьков на гастроли Федор Шаляпин.
Сергеев с Корнеевым, Егором Щербаком и Брониславом Куридасом — членами Общества рабочих при Народном доме — посетили знаменитого певца в номере «Гранд-отеля».
Шаляпин встретил депутацию приветливо:
— Охота, значит, послушать мое пение? Что ж... Сам когда-то сапожничал, токарил и театром болел. Контрамарок десять?
— Не о себе хлопочем, Федор Иванович, — стал объяснять Сергеев. — Билеты в оперный театр рабочим не по карману. Дайте дешевый концерт в Народном доме — он вмещает тысячи полторы людей.
Артист колебался. Поступиться деньгами? Глотка у него не медная... Но ведь рабочие...
— Ладно, господа фабричные! Концерт — в эту субботу, билеты устроим недорогие. Но рядов десять партера продадут подороже местной знати.
Настала суббота. В партере — заводчики, помещики, гласные думы, полицмейстер Бессонов. Но тылы партера, амфитеатр, балконы, галерея заполнены рабочими. Студентам тоже продана часть билетов.
Рабочие, столько рабочих! Не потому ли у Народного дома на Конной площади усиленные наряды полиции, снуют озабоченно шпики?
Саша Васильев и Даша Базлова, фельдшерица с Сабуровой дачи, сидели в амфитеатре, у самого выхода в фойе. Васильев сказал:
— Сегодня Артему нужен особо надежный ночлег.
Дашу волновало оказанное ей доверие, но выглядела она спокойной. Ее комната — в отделении буйнопомешанных, и посторонним туда доступа нет.
— Но где же он, где? — шептала она. — Покажи.
— Успеешь.
Девушка нахмурилась. Только и разговору в городе: Артем, Артем... А что тут правда, что выдумка?
Шаляпин вышел на сцену. Шквал аплодисментов. Артист поклонился:
— Счастлив петь для таких слушателей. И прошу передать мой привет тем товарищам, которые не смогли быть сегодня здесь.
В партере переглядывались и морщились. «Товарищи»... Их раздражал этот выходец из низов. Но когда Шаляпин спел арию Мельника из «Русалки», партер бушевал вместе со всеми:
— Бис! Бис!..
А Федор Иванович пел уже «Тройку», потом «Блоху». Мощный, проникающий в душу голос лился словно с неба и заполнил огромный зал Народного дома. Овации сотрясали здание.
Устав от пения, Шаляпин стал читать стихи Скитальца. «Узник»...
Ржавый ключ, как будто зверь.
Мой замок грызет сурово,
И окованную дверь
Затворили на засовы...
Полицмейстер заерзал в кресле. И это артист императорского театра?
Я один — в руках врагов!
Кто расскажет там, на воле.
Как за братьев и отцов
Честно пал я в чистом поле?
Федор Иванович лукаво улыбался:
А эти вирши Скитальца я посвящаю одному из устроителей сегодняшнего вечера. Не кузнец, а кузнечище третьеводни посетил меня в нумере! Впрочем, и его товарищ — молотобоец был ему под стать.
Не похож я на певца:
Я похож на кузнеца.
Я для кузницы рожден,
Я — силен!
Пышет горн в груди моей:
Не слова, а угли в ней!
Песню молотом кую...
Что тут поднялось в зале! Казалось, рухнет потолок. Все искали глазами Щербака. Егор Васильевич смущенно привстал.
Шаляпин спел «Демона», больше восхваляя бунт, а не любовь:
Я царь познанья и свободы...
Сашка Рыжий крикнул из глубины зала:
— «Дубинушку»!
Полицмейстер искал глазами подчиненных. А зал уже пел вместе с Шаляпиным запрещенные куплеты песни:
Но настанет пора — и проснется народ,
Разогнет он могучую спину.
И, стряхнув с плеч долой тяжкий гнет вековой,
На врагов он поднимет дубину...
«Дубинушка» оборвалась, и вдруг зазвучала «Марсельеза». Федор Иванович пел со всеми.
На сцену посыпались скромные букетики, а паровозники — Бронислав Куридас и Егор Щербак — вынесли из-за кулис огромный венок с надписью: «Другу Народного дома Ф. И. Шаляпину от харьковских рабочих».
Котельщик Куридас с волнением обратился к артисту:
— Благодарствуйте. Никогда не забудем этого вечера.
Раскланиваясь, Шаляпин прижимал руку к груди:
— Тронут! Я и в других городах устрою подобные концерты.
Все засмеялись, артист скрылся, а на аплодисменты неожиданно вышел член комитета «впередовцев» учитель Григорий Мерцалов:
— Граждане! Городская организация РСДРП открывает захватным порядком революционный митинг... Слово товарищу Артему! Пусть его послушает и буржуазия, и представители царской деспотии.
А за кулисами Шаляпин и Сергеев. Два Федора, оба рослые и басистые. Певец дружески похлопал по спине молотобойца, который приходил к нему в гостиницу договариваться насчет концерта:
— Двигай; Артемий, к рампе! И я послушаю.
Артем вышел и глянул в притихший зал. Полицмейстер сразу узнал в нем того самого парня, что требовал пропустить демонстрантов с паровозостроительного, и двинулся к выходу — распорядиться о задержании. Но где там, не люди — стена, пробиться невозможно.
Федор вмиг оценил обстановку. Здесь люди разных общественных слоев. Но враги сейчас бессильны в своей ненависти.
— Рабочие, подобно вьючному скоту, везут на себе богачей. А тираны твердят: никаких политических требований! Дескать, спор хозяина и труженика можно уладить одними подачками. Прибыль дают, мол, машины и станки, а не люди. Верно ли это? Когда бастуют водопроводчики, вроде и трубы есть, и насосы в наличии, а пить- то нечего, и денежки не сыплются в мошну хозяев! Когда бастуют железнодорожники, вроде и паровозы есть, и рельсы на месте, а движения на дороге нет! Так долго ли вы, товарищи, будете терпеть нищету и унижения? Власть имущим покорность на руку. Но если вы люди, требуйте прав и свободы!
Занавес опустился перед взволнованным залом.
Васильев и Даша Базлова еле пробрались за кулисы. Растолкав друзей, Саша отвел Артема в сторону:
— Базлова, хозяйка новой конспиративной квартиры.
— Давно мечтаю обосноваться на Сабурке! — признался Федор, разглядывая Дашу. — Идеальное место для подпольных дел!
— Конечно... — подтвердила девушка, взволнованная оказанным ей доверием.
Федор медлил уходить. Оглянувшись на Шуру Мечникову, стоящую за его спиной, он нахмурился и сказал:
— Слышите свистки? Дом оцеплен полицией. Вам, девчата, незачем рисковать. Идите пока вдвоем, а я догоню. Дорогу знаю.
Дружинники расступились. Даша и Мечникова беспрепятственно миновали полицейский кордон.
Девушки шли по Конюшенной. Удастся ли Артему вырваться?
Люди из Народного дома растекались по улицам, переулкам. Вскоре Даша и Шура остались одни. Ночь темная, едва освещенная тонким серпом молодого месяца, проглядывавшего сквозь перистые облака.
Шаги... Девушки обернулись. Какой-то прощелыга. На ногах рваные опорки, на голове помятый котелок. Бредет, пошатываясь, и горланит:
Золотая наша рота
Тянет беса из болота...
Голос противный, скрипучий. Даша и Шура прибавили шагу, но босяк стал догонять. Рослая Базлова успокоила Шуру:
— Пусть только тронет! Не с такими справляюсь в отделении буйнопомешанных, — и, полная решимости дать отпор бродяге, сжала кулаки.
Босяк приблизился. Луна осветила премерзкую ухмылявшуюся рожу. Острые усики и бородка, под глазом огромный синяк.
— Чего тебе? — спросила Базлова. — Только тронь меня, пьянчуга, и я кликну городовика! Будка за углом.
— Вот как раз этого-то делать и не надо, — куражился тот. — Разрешите, мамзель, взять под ручку. В обхождении с красотками имею понятие...
Мечникова пригляделась и всплеснула руками:
— Артем?! В таком виде... Где же костюм, что мы тебе купили?
— Говорил, зря тратитесь. Так оно и вышло!
И, весело рассмеявшись, рассказал, как ему удалось объегорить полицию и жандармов.
Спешное переодевание произошло за кулисами в Народном доме.
Володя Кожемякин сунул Федору опорки, модник Васильев отдал свою поношенную визитку, а Николай Чинов поменялся с ним головными уборами. Шаляпин с досадой смотрел на нехитрый маскарад, а затем усадил подпольщика перед зеркалом и озабоченно поскреб ногтем свой округлый подбородок.
— Картуз долой! — вдруг воскликнул он и, сорвав со Щербака котелок, бросил его на пол, растоптал, а потом напялил на голову Федора. — Вот именно. А теперь...
Шаляпин склонился над Федором и стал накладывать грим.
— Полиции я сроду не любил, даже боялся... Перед кем только не приходилось шапку ломать! Да и сейчас любой жандармский ротмистр оскорбить может. Концерт нынешний не простят...
Шаляпин отступил на два шага, довольно усмехнулся. Глянул на себя в зеркало и Сергеев. Ну и превращение! Под глазом радужный синячище, нос горького пьяницы.
— Хорош, хорош! — одобрительно бормотал певец. — Мать родная не узнает. А теперь катись отсель, да поживее! — И добавил: — Должен сказать тебе, Артемий, — ты златоуст, право, златоуст!
