Александр Кононов - На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)
Никаноркин восторженно улыбнулся: вот это был человек - доктор!
Стрелецкий бросил на него и Шумова загадочный взгляд:
- Ступайте за мной, голубчики!
И мягко зашагал из учительской.
Никаноркин тотчас же принялся шептать на ходу Шумову:
- Ты скажи, что это ему показалось, слышишь? Ты кинулся помогать доктору, да я подскочил, помешал, вот как было дело, понял? А кулаков ты не сжимал, понятно?
Персиц шел позади, слушая этот шепот с тревогой. И ему, видно, стало невмоготу. В коридоре он вдруг сказал надзирателю жалобным голосом:
- Мне надо на урок. Я боюсь... пропустить: у нас сейчас арифметика.
- И нам надо на урок! - подхватил нахально Никаноркин. - Мы тоже боимся. У нас арифметика.
- Боитесь? - спросил Стрелецкий, играя цепочкой часов, висевшей из его жилетного кармана. - Это хорошо, что вы боитесь. Ступайте пока что, голубчики. Мы еще поговорим. Да, по-го-во-рим! Шумов, зайдешь ко мне после урока!
И Стрелецкий пошел бесшумными своими шагами в конец коридора.
Как-то все не удавалось в последнее время Виктору Аполлоновичу. Ему, человеку столь опытному и даже по-своему одаренному в расследованиях всяких провинностей - в другом месте он давно бы выдвинулся, - вдруг ему перестали удаваться самые простые дела.
По фуражке, изрядно поношенной, которую он поднял морозной ночью, преследуя старшеклассников, не так уж трудно было разыскать ее владельца. Правда, никаких букв на подкладке околыша не оказалось. Редкий случай! Обычно ученики обязательно вписывают туда либо начальные буквы имени своего и фамилии, либо полностью расписываются химическим карандашом и делают это с любовью к делу, с завитушками, с росчерками... А тут - ни следа...
Но это Виктора Аполлоновича не смутило. Он начал розыск. Во время уроков он медленно прошелся по безлюдной раздевалке. Верхние крючки вешалок шестого и седьмого классов были все накрыты фуражками. Надзиратель, впрочем, уже знал: в двух старших классах больных сегодня по журналам не значится. Следовательно, пришел на уроки и собственник потерянной фуражки.
Наивная хитрость!
Будто неизвестно, что магазин Ямпольских - с отделением головных уборов - открывается рано утром, задолго до уроков!
Ну, так и есть: на вешалке седьмого класса среди поношенных фуражек висит совсем новенькая, с иголочки, даже герб не успел потускнеть.
А скажите, пожалуйста: зачем семикласснику покупать себе новый головной убор? Не сегодня-завтра он студент; он уже мечтает о голубом околыше или о молоточках путейца, технолога.
Было даже особое франтовство у старшеклассников: чем заношеннее фуражка, тем больше шику - сразу видно, что подходит человеку пора расставаться с училищем. Кому при этом придет в голову обзаводиться обновкой с надоевшими желтыми кантами?
И вот - пожалуйте: совсем новехонькая! Надзиратель провел большим пальцем по гербу: на пальце осталось несколько золотистых пылинок.
Теперь оставались две задачи: установить, чья это фуражка, и второе по ее владельцу выловить остальных безобразников. А тогда уж посмотрим Виктор Аполлонович тихо посмеялся, - посмотрим, кто с тройкой по поведению станет путейцем или технологом, хе-хе-хе!
Надо отдать справедливость Виктору Аполлоновичу: за такие расследования он брался совершенно бескорыстно, просто из любви к делу.
Бородатый швейцар, придав себе на всякий случай геройский вид, став "смирно", смотрел почтительно, как прохаживался вдоль вешалок господин надзиратель.
Но вот и звонок. Конец занятий. На лестницу хлынула привычная лавина говора, смеха, беготни.
Семиклассники, впрочем, шли с преувеличенной солидностью. Солидно они и одевались - на виду у надзирателя, - не торопясь и независимо переговариваясь петушиными басками.
Выпуклые глаза Стрелецкого блеснули злорадно: новую фуражку надел небезызвестный Бронислав Грабчинский, рекордист по фигурному катанию на коньках и стойкий троечник по всем предметам, кроме поведения.
"Ну, теперь троечку выведем и по поведению для полноты картины", подумал Стрелецкий, встретившись взором с Брониславом Грабчинским.
- Новую фуражечку купили? - спросил надзиратель с преувеличенной ласковостью.
- Совершенно верно изволили заметить, - вежливо ответил Грабчинский.
- Старую потеряли? Когда, вчера?!
Глаза Стрелецкого впились в лицо рекордиста по фигурному катанию.
Но лицо у того не дрогнуло:
- Да нет, Виктор Аполлонович, закапал случайно стеарином. Да как густо! Ну, неприлично было бы в такой фуражке по улице... вы понимаете... честь училища...
- Когда купили новую?
- Когда, когда... - задумчиво протянул семиклассник, как бы вспоминая.
- Сегодня?! У Ямпольских! - воскликнул надзиратель.
- Да нет, что вы! Недели две тому назад, не меньше!
Стрелецкий проговорил, отделяя каждый слог:
- У ме-ня на пальце остался след от герба вашей фуражки!
- Какая недобросовестность!
- Что?!
- Недобросовестная бронзировка герба, - проговорил с сожалением, как бы извиняясь за Ямпольских, семиклассник.
- След от герба только в том случае остается, если фуражка совсем новая!
Грабчинский с тем же видом сожаления пожал плечами:
- Я очень аккуратен. Я никогда не берусь за герб руками. Я берусь за козырек. Вот герб и сохранил свою, правда крайне непрочную, бронзировку.
Надзиратель и ученик снова встретились взглядами. Все было ясно. Они понимали друг друга.
- Разговор не кончен, - предупредил Виктор Аполлонович и, круто повернувшись, ушел.
На следующий день надзиратель не пожалел времени - отправился во время уроков на квартиру к отцу Бронислава Грабчинского.
Отец, частный поверенный (были в ту пору такие адвокаты, второсортные, без высшего образования), принял Виктора Аполлоновича с польской любезностью, достал из буфета коньяк, а о фуражке сказал как бы мимоходом:
- А, да. Сын мой, быдло этакое, проше пана, облил свою шапку чем-то... Маслом гарным? Нет, стеарином. На них, на молодых, ну прямо горит все.
Глаза у адвоката были блеклые, непроницаемые.
"Врет!" - решил Стрелецкий.
- А старую фуражечку куда изволили спрятать?
- Ха! Спрятать... В тот же день мой Бронька сбыл ее старьевщику вместе с моими старыми брюками.
"Сговорились, успели!"
Надзиратель закусил губу:
- Не помните ли, какому?
- Какому старьевщику? - Адвокат расставил руки, подумал; злой огонек вдруг мелькнул в его глазах: - Но, проше пана, я же не сыщик! Я частный поверенный!
Да, вот так и сорвалось! При одном воспоминании об этом Стрелецкий бледнел от злобы. Не промахнулся ли он сам в чем-нибудь? Нет! Все было им продумано, как всегда. Он ни в чем не промахнулся.
Страху в людях не стало, вот в чем все дело. Раньше - всего год тому назад - этот же самый частный поверенный испугался бы, запутался, заврался... И попался бы! Начались бы извинения, мольбы... А сейчас?
Ну, подождите, голубчики! Вы еще хлебнете горя. Теперь еще этот Шумов! Разбой! Кулаки вздумал сжимать. Ну, я тебе сожму! Я тебя согну! И другой... как его... Никаноркин. Он похитрей. Поскрытней, половчей. Но тоже, видите ли, "из народа".
Рот у Виктора Аполлоновича стал щучий, до того он крепко сжал губы. Таким бы, как Шумов, Никаноркин, да мало ли их набилось в училище после пятого года, - им бы рогожи плести, дороги мостить, землю ковырять, так нет, "к свету", видите ли, стремятся! Ну ничего, мы вас просветим. Будут перемены - и скоро! Слышно, приедет новое начальство в большом чине, с твердой рукой, верный слуга государев, - он порядок-то наведет, подтянет вожжи! А это главное: подтянуть вожжи, вернуть людям страх!
Пока Виктор Аполлонович предавался этим думам, трое учеников приготовительного класса возвращались на урок арифметики. Не очень-то они спешили. Постояли у окна. Интересно, чьи это сани у подъезда?
Разглядывая сани - парную упряжку, - Никаноркин не переставал шептать Шумову:
- Не сжимал ты кулаков, слышишь, чумовой? Можешь меня назвать свидетелем, я видал, как было дело, слышь? И Персица можешь назвать, он был с самого начала. Верно, Самуил?
Самуил Персиц судорожно повел шеей и ответил:
- Верно.
Гриша молчал сердито.
Вспомнив про рубль, он сунул руку в карман: монета была на месте лежала себе рядом с перочинным ножом, среди колких крошек сухого хлеба, неизвестно каким образом туда попавших.
18
Сразу же после урока Гриша пошел к комнатке с коричневой дверью.
По дороге он опять остановился у окна. Не одного его привлек вид из окна. Некоторые малыши даже на подоконник взобрались, чтобы лучше было видно.
На улице у самого крыльца стояла запряженная в маленькие сани пара сытых лошадок; на козлах сидел нестроевой сутулый солдат в шинели с синими погонами. Так, значит, это сани доктора. Чьи же еще?
Вот какой почет ждал Вячеслава Довгелло!
И действительно, скоро Гриша увидел, как доктор заботливо помог Вячеславу сойти с крыльца, сам усадил его в санки, сел рядом, застегнул меховую полость и крикнул что-то кучеру-солдату.
