Галина Галахова - Кеворка-небожитель
— Как для какого? Разве у тебя нет мамы? Родителей? От кого же ты тогда произошел?
— Я произошел от вращения. От него же и погибну, когда вывернусь наизнанку. Так написано про меня в справочнике Ноленса. Давай беситься, немного побесимся, а потом так и быть попробую связаться с твоей мамой — вдруг получится.
Кима неумело подпрыгнула, скаб перевернулся, и они из него вывалились. Перевертыш как очень цепкий ухватился за пространство Олфея, завис там и поглядел по сторонам — где Кима. Он нигде не нашел ее и сразу про нее забыл: слишком уж была она неуклюжая, с ней совсем было неинтересно беситься, она даже не знала, что такое угловой градус, и еще она была какая-то вся рыхлая, совсем неупругая — никакой от нее остроты ощущений.
Кима упала в воду и пошла солдатиком ко дну и шла туда до тех пор, пока не зацепилась платьем за золотую серьгу, которая свешивалась с чьего-то большого уха.
Большое ухо принадлежало Чавоте — водоправительнице подводных гудзонов. Чавота сидела в своем подводном саду и пряла из водорослей пряжу. Она хотела связать себе теплый свитер, потому что последнее время стала мерзнуть в холодном озере — старость не радость!
Озеро Гудзонов по своему размеру вполне могло называться морем, но его назвали озером, потому что в гудзоновском языке было слишком мало слов, а те что были, употреблялись, в основном, для восклицаний. Гудзоны очень любили подарки и всякий раз, когда их получали, радовались и громко восклицали.
В озере жили гудзоны и страхоны, но страхонов почти не осталось, все они были выловлены авезудами. Нелепая вруническая война между аридами и гудзонами грозила уничтожить гудзонов до последнего плавника, поэтому Чавота сильно переживала.
Машинально орудуя вязальной клешней, которую на какой-то юбилей подарил ей рак Кенталь, она напряженно думала — что бы подарить Алуну Алунану, королю аридов, какую отступную дань предложить, чтобы тот образумился и прекратил военные действия.
И вот все решилось само собой: подарок свалился ей с неба прямо в руки — да какой еще необыкновенный!
Чавота ударила хвостом по большой перламутровой раковине, которая лежала в густых водорослях, и по воде побежала крупная рябь — это был сигнал всеобщего сбора.
Из раковины выплыл подводный паук, с интересом уставился на Киму, а потом сорвал у себя со спины водолазный колокол — пузырек воздуха — и с размаху нахлобучил его Киме на голову, а второй водолазный колокол налепил ей на нос — пока дыши на здоровье, а там видно будет! — и был таков.
Множество гудзонов подплыло к чавотиному водорослевому креслу и вытаращило на Киму свои и без того вытаращенные глаза. Кима от испуга закричала в голос и замахала на них руками.
— Кыш, кыш!
— Чаво ты, ну чаво? — Чавота удивленно вскинула глаза. Глаза ее разбежались в разные стороны, добежали до ушей и вернулись обратно.
— Кышшш!
— Чаво на них махаешься? Они тебе плохого ничаво не сделали и не сделают. Они у меня хорошие рыбки, понятно?
Кима замотала головой.
— Чаво мотаешься?
Кима ничего не ответила.
— Да она ничаво по-нашему не понимает — ну ни бельмеса, — сказала Чавота затаившим дыхание гудзонам. — Голодная, видать. Сперва ее накормим, а уже потом понесем в дар Алуну Алунану, который тридцать шестой и летучий, то есть… летающий! — Чавота постучала себя по голове. — Башка-то — дурья! В его королевском загоне такой диковинки еще, кажись, нету. И он, я уверена, заинтересутся нашей диковинкой и прекратит свое дикое безобразие, не до того, ему, шалуну, будет! — Она засмеялась, довольная.
Послушные гудзоны разбежались в разные стороны и через некоторое время натащили Киме целую уйму устрашающего вида рыб, улиток, крабов, моллюсков и рачков. Все это было живое, и прямо у Кимы под носом изо всех сил трепыхалось.
Кима заплакала от страха и отвращения.
Чавота сразу почувствовала, как вблизи нее изменился состав и температура воды. Она поднесла руку-плавник к Киминому подбородку, наруку ей упало несколько горячих капелек, и Чавота от удивления закричала:
— Горячая!
Гудзоны, не веря своим ушам, окружили Киму плотным кольцом и стали до нее дотрагиваться и восторженно лепетать:
— Наша горячая звездочка упала к нам с неба! Она принесла нам тепло, пускай теперь греет нас и согревает! — Они заплясали вокруг Кимы, забили хвостами.
Гудзоны любили тепло, а в глубинных водах озера царил холод. Вылезать на берег и греться на альдебаранском солнце им не давали ариды, которые за ними теперь постоянно охотились — на войне как на войне! Вот и сейчас послышались страшные удары, это ариды лупили по воде носами, они мечтали разрушить старухино царство, но до царства им было не дотянуться — оно лежало слишком глубоко.
Чавота вздохнула.
— Хотелось бы оставить это чудо себе, но как хвостом не крути, а врагу надо всегда отдавать самое лучшее, что у тебя есть. Тогда и мир будет крепче. Мне это еще Цытирик говорил, когда он не был Великим. Послушаемся ученого ума. Пойдем, подарочек со мной, подарим тебя Алуну, хотя летучий такого редкостного подарка, не при нем будет сказано, не заслуживает.
Придворные сразу помрачнели и притихли, но Чавота была непреклонна.
— Скорее, — торопила она, — упакуйте ее в букс. Мы не пожалеем всех наших богатств ради мира, и пусть враг попробует отказаться!
Чавота кликнула из рачевни самого старого и пучеглазого рака Кенталя, привязала себе на спину букс с Кимой, сидевшей внутри, потом накинула раку под усы водорослевый оранжевый поводок и уселась на Кинталя верхом по-дамски.
— Поскачу! — сказала она. — Заодно посмотрю на войну, может, там подучусь. Я в этих войнах ничавошеньки не понимаю, но всякое бывает — а вдруг мы победим? Тогда и подарок не понадобится!
Гудзоны, провожавшие свою водоправительницу на поверхность, восхищенно закричали ей вслед:
— Ура нашей мудрой Чавоте! Счастливого пятенья! — и дружно замахали на прощанье хвостами и плавниками. — И скорейшего возвращения восвояси-водоросляси!
Рак стал пятиться наверх и пятился туда очень долго, покуда они не прибыли на театр военных действий — всплыли там в самый неожиданный момент и до смерти напугали аридского принца Чурики, который горделиво прохаживался у самого берега туда-сюда, широко распушив за спиной голубые крылья, и гортанным, клекочущим голосом удивительного тембра подбадривал своих летающих:
— Так их, так их — бей-колоти по чем попадя, чтобы знали как высовываться и задирать нам крылья!
Ариды уже совсем выбились из сил и ужасно хотели есть и спать, но спать было негде, а есть было нечего, кроме мертвых гудзонов, которые плавали здесь и там кверху брюхом. Но они, ариды, по правилам Лабиринта, могли питаться только двухголовыми.
Чувствуя, что его армия может заснуть в любую минуту и тем самым упустить близкую победу, Чурики кричал изо всех сил. Его крик будил и подбадривал воинов, а на гудзонов-смертников наводил уныние и неверие в свои силы.
Тем временем медленно, как бы нехотя, вылез на берег, тяжело отдуваясь и отплевываясь во все стороны, огромный усатый-полосатый рак Кенталь с ношей на спине.
Увидев страшное побоище, Чавота всплеснула руками и загудела ужасным морским инфразвуком. Охранявшие принца Чурики ариды в крайнем испуге дружно взмыли в небо. Особенно их напугала Кима — таких страшилищ они отродясь не видели.
Принц Чурики от страха зашатался, возмущенно повел крыльями и зафыркал:
— Вот еще чего — никак мешать мне, тетушка, вздумали? Всю стражу мою распугали, подите вы отсюда прочь, милая тетечка, вместе со всей вашей страшенностью. Все равно вы не умеете командовать и сдавайтесь. Да побыстрее!
Чавота когда-то баюкала Чурики на своих руках-волнах: в детстве он был очень капризным, и Алун Алунан часто просил Чавоту помочь ему — хорошенько покачать его капризную детку, пока тот не заснет.
— Давай, Чурики, замиримся, все — ничья, никто не победил! Предлагаю тебе почетный мир, — сказала Чавота, с причитаниями считая тела погибших гудзонов.
— Шутить изволите? — ухмыльнулся Чурики. — Мне же осталось совсем немного, чтобы добить ваше войско до последнего плавника!
— Малыш, ну что нам делить: вы в небе живете, мы обитаем в воде. У нас так мало общего.
— Если вы будете мешать, уважаемая тетенька, мне ничего не останется как проткнуть вам ваше уважаемое брюхо, — и принц нацелил на Чавоту свой острый синий нос.
— Сделай, дорогой, одолжение — проткни старуху. Меня этим ты ни капли не удивишь. А ведь когда-то я от всей души носила, качала тебя на руках-плавниках на большой волне, тогда у твоего летучего отца еще все были дома…
Кима, привязанная к спине Чавоты, не понимала, о чем они говорили и спорили, ее кумеккер утонул в озере. Однако по тону их разговора ей давно стало ясно: красивый мальчишка-птица ужасно грубил безобразной старухе-рыбе.
