Валерий Медведев - Флейта для чемпиона
— Ты попал в отвратительную компанию к Боссу и Гусю!.. Гусь, извини за прямоту! Попал и других в эту компанию втягивал!.. Было?
— Было! Было! — зашумели все, но уже не так шумно.
— Я почему к Боссу в компанию рвался? — признался Ларионов. Потому, что я считал и считаю, что чем больше нас среди них, тем меньше их среди нас!
Опять наступила тишина.
— А ведь Ларионов прав, — неожиданно сказал Тарас.
— Ты лучше расскажи, как вчера поздно ночью возвращался домой пьяный! — затараторила Светлана. — Как ты шёл и шатался из стороны в сторону и как пел: "А я хочу женатым быть…" Ты шёл вчера поздно ночью? Ты пел?
— Шёл!.. И пел!.. — улыбнулся Вениамин.
— Ты шатался из стороны в сторону?
— Шатался.
— Так… От вина или от водки? — вопрошала Светлана.
— Не от вина и не от водки. Вчера вечером я был пьян от счастья. Девушка, которую я полюбил… Вот Степанида сказала, что она меня любит!.. А тебя, Светлана, мне жалко.
— Это почему?
— Потому что ты никогда в жизни не будешь пьяна ни от вина и ни от счастья.
— Это уж точно! — кивнул Тарас.
— Браво, Ларионов! — зааплодировала Татьяна.
Елена растерянно перелистывала "Историю звёздной болезни".
— Но режим-то нарушал? Нарушал! Нарушал! Тут уж не отвертишься. Спать ложился позже, чем надо, а вставал и того раньше. И на танцульках стал пропадать со Стеллкой.
И на это обвинение Вениамин дал честный и прямой ответ:
— Пропадал я со Стеллкой, то есть со Степанидой, не на танцульках, а на спортивных танцах, если вы о таких слышали, а насчёт режима… режим я нарушал. Что было, то было… Надо было тренироваться днём, а я тренировался и днём, и ночью.
Все одобрительно зашумели.
Елена беспомощно рылась в бумагах:
— Да, вот ещё… ещё…
— Сниматься отказался в кино, — мстительно подсказала Светлана. — Государственное мероприятие хотел сорвать!
— А если сценарий халтурный?! — возразил Ларионов. Но Светлана ещё не собиралась складывать оружие:
— Ларионов, а почему ты Цветкова за деньги тренировал? По рублю за тренировку брал?
— Я… за деньги? Ты с ума сошла!
— Не сошла, не сошла, ты тренировал, а деньги за тебя Масюков брал. Вот!
— Масюков?! Да не может быть! — удивился Ларионов. — Да если бы я знал об этом… Ребята! Да я… Где Масюков? — Вениамин поискал глазами Масюкова, сжав кисти рук в кулаки. — Ну, попадись он мне! Это же… Это же просто подло!..
Шум голосов, возмущённых и разгневанных, поддержал Ларионова. И в шум этот вплела Татьяна Цветкова звонкую нить своего голоса:
— Ну что, Гуляева, как это ты проповедовала? — передразнила: "В каждом человеке знаешь сколько бывает человеков. Самое меньшее — это два. Каждый человек сам себе двойник! А бывает и тройник! И четверик! Вот он зазнается, вот он раскается, вот он покается!.." Суди их, Ларионов, суди всю судейскую коллегию.
— Это не я говорила, не я, не я, и идея не моя! — защищалась Лена. — Это Фокиной идея! Фокиной! Фокиной!
— Здравствуйте, моя! Это всё Масюков придумал. И безумная идея эта его!.. — отчаянно возразила Надя.
Татьяна облегчённо выдохнула не без юмора:
— Сейчас всё на Нильса Бора свалят! А я что говорила? В настоящем человеке нет никакого двойника, ни тройника! В настоящем человеке бывает только один настоящий человек! Суди их, Ларионов, торжественно приказала она.
— И этот настоящий человек — Ларионов! Качать Ларионова! — призвал всех Гена.
Светлана схватила усилитель и истерически закричала:
— Не качать! Не качать! Может быть, и есть люди, у которых нет внутри двойника, но не может быть, чтобы ничего аморального не было. Пусть Ларионов всё-всё про иконы и про милицию объяснит. И ещё пусть объяснит, почему он встречался то со Стеллкой, то со Степанидой?! Пусть объяснит, тогда я поверю, что на свете есть такие люди, как Ларионов.
Ларионов рассмеялся:
— Степанида и Стеллка — это одно и то же лицо.
— Значит, она никакая не сестра? — пискнула Светлана.
— Никакая не сестра, — сказала Степанида.
— А как же это тебе удалось её так изменить в такую симпатичную сторону? — недоверчиво спросила Светлана.
— Со мной сколько раз в детской комнате милиции разговаривали и про моральный облик, и про передовую молодёжь, и про равнение на передовых… Всё мимо. Вениамин сказал мне в первый же вечер: если человек умеет делать очень хорошо что-то плохое, значит, он так же хорошо может делать и хорошее! — сказала Степанида.
— А про иконы, про иконы! — вновь завелась Светлана.
— А что про иконы? Гусь свои иконы подарил Третьяковский галерее. Отец их подреставрировал, между прочим, с помощью Гуся. Вы знаете, какой Гусь художник?! Правда, ему Босс пытался подменить пару подлинных икон копиями, но я думаю, что он их вернёт, — сказал Вениамин.
— С божьей помощью, — заулыбался Гусь.
— Или с помощью милиции, — заулыбался Вениамин.
Весь двор взорвался аплодисментами.
Гусь шутливо раскланялся и даже сделал книксен:
— Большое русское мерси!.. Да хватит об иконах! Я, ребята, чего хочу. Я хочу ту расписку, что дал вам, переписать с олимпийских игр на всю жизнь. Вот, — он вынул из кармана листок бумаги и прочитал всем: — "Я, Гусь, то есть Гусев Виктор Михайлович, даю расписку в том, что я на всю жизнь завязываю всё, что я делал раньше, в чём и подписываюсь… Виктор Михайлович Гусев".
— Разреши и я тоже подпишусь под этим за компанию. — И Степанида тоже расписалась под листком.
— И вообще, — продолжал Гусь, изображая на лице хитрейшую гримасу из хитрейших, — мне ваша мать-начальница Гуляева предлагала на вашем вечере самодеятельности по примеру древних греков сбацать вальс-чечётку, я сначала отказался, а сейчас подумал: а почему бы мне действительно не сбацать эту самую чечётку?.. И ещё, у вас Цветкова какую-то викторину олимпийскую хотела устроить, я и в ней тоже…
— Ты в викторине? — удивился Тарас.
— А почему бы нет? — сказал Гусь. — Вот ведь у этих эль-греков были не одни олимпийские спортивные игры, ведь у них и ещё были… как это они назывались?.. Панафи… панафи… Забыл… Подскажи, Тарас, какие ещё были Олимпийские игры в Греции?..
— Какие, какие ещё? — ответил Тарас, чувствуя какой-то подвох в словах Гуся, — были у них и ещё Олимпийские игры…
— Значит, и ещё и ещё… Эх, ты, знаток… Может, Тарасу кто подскажет, на каких ещё священных праздниках состязались греки?..
Все молчали, смущённо переглядывались, даже изобретатели инициативы проведения олимпийских игр но марафон-прыжкам в высоту. Одна Цветкова знала ответ на вопрос Гуся, но и она молчала.
— Кроме Олимпийских игр, древние греки состязались на панафинейских, немейских, пифийских, истмийских и других священных праздниках, — сказал Гусь и затем коротенько и с полным знанием дела изложил суть и смысл, разницу и единство всех этих состязаний. Затем он почитал стихи наизусть из раннего Эренбурга, из среднего Вознесенского, из позднего Евтушенко… Затем он попросил спросить у него, есть ли жизнь на Марсе и на других планетах… Затем он… впрочем хватит и этого.
Если бы вместо всего этого Гусь заказал бы такую высоту, которую может заказать только шестовик, а именно: установить планку на высоте пять метров шестьдесят сантиметров, и, заказав бы её, взял бы эту высоту безо всякого шеста, а с помощью одних своих ног, то и это бы поразило всех на дворе гораздо меньше, чем поразило их то, что они услышали своими ушами из уст Гуся: и про панафинейские, немейские, истмийские игры и т. д. и т. п., и услышанные ими стихи раннего Эренбурга, среднего Вознесенского и позднего Евтушенко, и обещание Гуся ответить на вопрос, есть ли жизнь на Марсе. Поэтому вопрос Светланы Мухиной:
— А как же: "И как Цезарь с своей Нифертитою, на приёмы в посольство ходить"?
— А как же Отелло, который отравил свою Дездемону мороженым?
И этот вопрос, заданный Надеждой Фокиной, и вопрос Светланы Мухиной вдруг показались почему-то неуместными и даже глупыми. Тем более, что в воздухе, как бы всё ещё продолжали гореть неоновым светом строчки из среднего Вознесенского:
…Рим гремит, как аварийный
отцепившийся вагон.
А над Римом, а над Римом
Новый год, Новый год!
— А как же, а как же, — передразнил кого-то с достоинством Гусь. — А так же. Там, где я был, там ценится, что Отелло отравил Дездемону мороженым, а здесь, где я сейчас, ценится, что Отелло из ревности задушил свою Дездемону…
Впечатление, произведённое и Ларионовым, и Гусевым на всех присутствующих, пожалуй, лучше всех выразил Гиви Мебуке, который с криком "Вах!" выскочил на середину площадки, держась за грудь, как будто бы ему вонзили два кинжала.
— Это что же происходит?! — закричал он в самых расстроенных чувствах. — Это что же я наделал?! — Он попросил Сидякина: — Слушай, мальчик, надень эту пушку себе на плечо и сними меня. У меня, кажется, метров шесть плёнки осталось… Вот так… Средний план…
