Юрий Яковлев - Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Вид у него был печальный и растерянный. Он медленно шел, не замечая носильщиков и пассажиров. Он и меня не заметил.
- Дядя Аполлон!
Он поднял тяжелую голову.
- Это ты, Валера?
- Что же вы не калымите? - неуверенно спросил я.
От моих слов его передернуло, он как бы очнулся, и брови его поднялись в недоумении.
- Ты о чем, Валера? Кто тебе сказал такую чушь собачью?
- Он, - ответил я и почувствовал горький прилив стыда.
- И ты решил проверить? Правильно! У нас люди часто на слово верят, когда о других говорят плохо... Хочешь знать, зачем я на вокзал езжу... каждый день? Жду своего Командира. Он должен вернуться с лечения. И все не едет. Завтра снова приду к поезду, если не возражаешь.
Молоденький носильщик, катя мимо нас свою тележку, подмигнул дяде Аполлону и сказал:
- Тебе, дядя, к нам надо идти работать. С твоей силищей цены тебе не будет!
- Вполне вероятно, - пробормотал мой спутник. И мы побрели домой.
Да, каждый день, как на работу, новый жилец ездил на вокзал к поездам кавказского направления в надежде встретить своего Командира. И каждый раз возвращался один, расстроенный и опустошенный.
Тогда он подзывал меня и начинал вспоминать о своей былой военной жизни. Он приглаживал уцелевший венчик волос, воодушевлялся и восклицал:
- Война! Война! Мне, например, трудно было на войне с моим большим кумполом, - он Хлопал себя ладонью по голове и лукаво улыбался. - Ни одна пилотка не налезала. А касок вообще таких не штамповали... Но бог миловал, ранения в голову не имею... Что немаловажно!.. Стоял ясный, солнечный день. Весной сорок четвертого мы форсировали реку Прут возле села Старый Бодраж...
Как я потом заметил, все свои рассказы о войне дядя Аполлон обычно начинал словами: "Стоял ясный, солнечный день", как будто всю войну только и были ясные, солнечные дни.
- Помню белые глинистые берега, сухой, как солома, прошлогодний камыш... Я только переправился с ротой ПТР, как фашисты открыли минометный огонь. И я за здорово живешь получил осколок мины в ногу.
Дядя Аполлон принялся сквозь штанину нащупывать старую рану и, только убедившись, что шрам на месте, продолжал рассказ:
- Меня отнесли в хату, разрезали ватные штаны, забинтовали ногу индивидуальным пакетом и дали глотнуть из кувшина румынского вина, чтобы не так больно было. А потом на перегруженной лодке переправили обратно в Старый Бодраж и на волах привезли в тыл...
- А "Иван-виллис"?
- Ба! - дядя Аполлон уставился на меня своими маленькими живыми глазками. - "Иван-виллис" здесь ни при чем. Он появился позднее, под занавес. До этого у нас были американские машины "виллис". Мы их получали по лендлизу. Ты, конечно, не знаешь, что такое лендлиз. Хитрая штука! Американцы вроде бы воюют вместе с нами. Только мы кровь проливаем, а они нам свиную тушенку в банках шлют. Технику тоже присылали: истребители "спитфайеры", машины "студебеккеры" и "виллисы". Хорошие машины, проходимые, выносливые. Правда, неустойчивые, легко переворачивались... Разумеешь?
- Разумею, - отозвался я, хотя тогда мало что разумел в свои десять лет.
Но дядя Аполлон верил, что я все понимаю, и продолжал свой рассказ:
- А в конце войны наши сами научились делать маленькие фронтовые машины "газики". Похожи они были на американские, вот и прозвали их на фронте "Иван-виллис". Имя русское, фамилия американская. И никаких лендлизов. Свои машины, а не взятые в долг у заморского дяди. Что немаловажно! И вот, значит, стоял ясный, солнечный день...
Но дослушать до конца историю дяди Аполлона и его машины в тот раз не удалось: как всегда, некстати появился управдом Пушкевич.
- Товарищ Голуб, - мрачно сказал он, - почему ваш автомобиль не прошел техосмотр?
- Разве обязательно? - растерянно спросил дядя Аполлон.
- Вы лучше меня должны это знать, - процедил, глядя в землю, Пушкевич. - Каждое транспортное средство положено ежегодно представлять на техосмотр.
- Транспортное средство... - со вздохом повторил дядя Аполлон. Слово какое-то нечеловеческое.
- В доме должен быть порядок, - буркнул Пушкевич и с осуждением посмотрел на дядю Аполлона. - Пенсионер, а дурью маетесь.
И ушел. И долго еще виднелась его сутулая спина.
- Знаешь, что такое пиксида? - тихо спросил меня дядя Аполлон.
Я не знал и покачал головой.
- Пиксида - склянка для яда. Это мне одна аптекарша объяснила.
Больше он ничего не сказал, но с тех пор я про себя стал называть управдома аптекарским словом "пиксида".
Дядя Аполлон говорил о войне так, словно она только на днях закончилась, - для него война всегда была рядом. Для меня же она была далеко-далеко. Словно от войны нас отделяло разное время.
Иногда, задумавшись, дядя Аполлон сообщал мне:
- А в Будапеште теперь идут дожди...
Откуда он знал, какая погода в далеком, неведомом Будапеште? И почему она его интересовала?
Когда же мы с ним спускались к озеру, он обязательно вспоминал озеро Балатон.
- Балатон поболее вашего будет, разумеешь? Другого берега не видно. И места красивые.
Он с такой любовью говорил о далекой венгерской земле, словно она была для него родной.
Но оказалось, что дядя Аполлон родом из Ленинградской области, до войны жил в городе Луге, на Ярославской улице, у глубокого ручья.
Чем больше я узнавал дядю Аполлона, тем загадочней он становился для меня.
2
Первое время "Иван-виллис" был у жильцов нашего дома предметом общих насмешек. Как только не величали его, беднягу! Козел! Колымага! Развалюха! Металлолом! Жильцы безжалостно насмехались над автомобилем и над дядей Аполлоном, особенно в те дни, когда он, краснея и потея, тщетно пытался завести старую машину.
Но люди привыкают ко всему. Привыкли они и к "Ивану-виллису". Однако главная перемена в отношении к старой машине и ее чудаковатому хозяину произошла после случая, о котором я хочу рассказать.
Если бы о нем рассказывал сам дядя Аполлон, он начал бы неизменными словами: "Стоял ясный, солнечный день", хотя история эта случилась ночью. В нашем доме тяжело заболел мальчик Игорек из седьмой квартиры. Надо было немедленно везти его в больницу. Но как вызвать "скорую помощь", если наш дом стоял на отшибе и телефон был на другом конце улицы и чаще всего не работал.
И тогда я предложил:
- Надо разбудить дядю Аполлона.
И тут же испугался собственных слов: вдруг машина не заведется и мы потеряем драгоценное время? А решается жизнь человека!
Но когда беда стучится в дверь, люди хватаются за любую соломинку. Меня послали за хозяином "Ивана-виллиса".
Я мигом скатился по лестнице и забарабанил в дверь моего друга.
- А? Что? Тревога? - пробормотал дядя Аполлон, стоя в дверях в исподнем и глядя на меня невидящими со сна глазами.
- Дядя Аполлон! Скорее! - крикнул я. - К машине! Маленький Игорек... умирает!
Слово "умирает" сразу разбудило дядю Аполлона. Он засуетился, тяжело запрыгал на одной ноге, попадая в штанину, запыхтел, наматывая портянку, застучал каблуком, втискивая ногу в сапог.
- Настоящий солдат должен одеваться в одну минуту... что немаловажно, - пробормотал он и выбежал на улицу, на ходу натягивая брезентовый плащ со слоновым ухом. - Сейчас мы его заведем!
Он произнес последние слова и осекся, как бы на мгновение утратил уверенность. Но все же бежал к машине, а я, как верный оруженосец, семенил следом.
Стояла глухая мутная ночь. Над озером курился туман. Лицо обволакивала влажная прохлада. И ни наверху, ни внизу на воде не было звезд. Мы подбежали к машине. Дядя Аполлон достал заводную ручку и долго не мог попасть в маленькое отверстие. Наконец попал. Тяжело вздохнул. Поплевал на руки. Изо всех сил крутанул ручку, и мотор весело заворчал. "Иван-виллис" ожил. Как говорят шоферы, "завелся с пол-оборота". Дядя Аполлон только что не закричал от радости. Но сдержался.
- Где больной? - спокойно спросил он и, довольный собой, замурлыкал под нос любимую песню:
И на груди его сияла
Медаль за город Будапешт...
Он держался так, словно ничего особенного не произошло, словно его "Иван-виллис" всегда заводился по первому требованию. Но я знал, что случилось чудо.
Двигатель громко работал. К машине бежали люди. Мать несла на руках маленького, закутанного в одеяло Игорька из седьмой квартиры. Машина с удивительной легкостью сорвалась с места и покатила, покатила, желтыми пучками света прокладывая себе дорогу в ночи.
Уже замер рокот мотора, а жильцы дома не расходились, все смотрели вслед "Ивану-виллису", и каждый считал, что мальчик уже спасен.
На рассвете "Иван-виллис" вернулся на буксире. Сердобольный самосвал довез его до дома.
Постепенно я проникся любовью к старому автомобилю. В моем представлении он из малоподвижной, вечно дремлющей машины превратился в существо живое и весьма любопытное. Конечно, я еще очень мало знал о нем. Да и жизнь дяди Аполлона продолжала оставаться для меня загадкой.
