П. Хорлоо - Мальчик из Гоби
Потом он попросил чуть слышно:
— Дай воды, мама!
— Сейчас, сынок, сейчас, — заторопилась она, мешая молоко.
У входа в юрту залаяла собака.
— Это папа, сынок! — обрадовалась измученная женщина. — Он привел лекаря!
Бросив недружелюбный взгляд на Зорига, стоявшего у двери с опущенными глазами, Шарав крикнул:
— Что ты там копаешься? Почему не идешь за аргалом?
— Ему нельзя идти, у него жар, — вступилась Норжма, чинившая овчинный дэл сына. — Я сама схожу.
Шарав подскочил к Зоригу и хлестнул его ремнем по голове:
— Сам виноват, негодяй! Сам рвался в эту школу. Вот и получил по заслугам.
Зориг заплакал, и Норжма не выдержала. Она давно таила обиду на мужа. Не могла больше видеть, как обижают ее сына.
— Хватит тебе измываться над нами! — крикнула она. — Будь ты проклят! Больше ты нас не увидишь! — И, взяв Зорига за руку, она вышла из юрты.
Высоко подняв голову, Норжма решительно зашагала прочь.
— Куда мы идем, мама? — спросил Зориг.
— Я отведу тебя в школу, — ответила мать.
— А меня не выгонят?
— Я буду просить. К Шараву мы не вернемся. Без него и мне будет лучше, а ты сможешь спокойно учиться. Эх, сынок, если бы ты только знал! Зачем ты послушался Шарава? Душа у него черная, как сажа, а повадки волчьи…
Они шли по заснеженной степи, кругом не было ни троп, ни дорог. Холодный ветер неистово дул им в лицо, но они ничего не чувствовали, кроме радости избавления от мук.
— Мама! Посмотрите туда! Видите — скачут два всадника! — воскликнул вдруг Зориг.
— Кто бы это мог быть? — Норжма недоуменно подняла брови.
Всматриваясь в даль, Зориг сказал:
— Один из них похож на нашего учителя Долгорсурэна.
Мать и сын остановились. Всадники мчались к ним.
XIII
Поезд, направлявшийся в Москву, прибыл на станцию Сайн-Шанд. Через несколько минут он тронется дальше. Среди пассажиров, отправлявшихся в дальний путь, — Зориг и Тугэлдэр.
С того дня, как Зориг впервые переступил порог школы, прошло десять лет, сейчас он был уже взрослым юношей. Ему припомнилось прошлое, и он усмехнулся: «Да, не всегда я вел себя, как подобает мужчине. Однажды даже убежал из школы». Он взглянул на мать и улыбнулся. Мать начала волноваться задолго до отправления поезда. Ей все казалось, что поезд внезапно тронется и она не успеет проститься с сыном.
— Дай я тебя поцелую, — в который раз повторяла она.
— Что вы так спешите, мама? У нас еще есть время. — Зориг подставил щеку.
— А я все боюсь, как бы не пошел поезд, — сквозь слезы повторяла Норжма.
Какое счастье, что она ушла тогда от Шарава! Останься она с ним, сын ни за что не кончил бы школу и она не поступила бы на работу. А теперь все хорошо! Зориг едет в институт, а она работает при школе. Ах, какие все-таки подлецы эти Шарав и Молом! Недаром они переметнулись к врагам.
Раздался свисток. Зориг подошел к матери:
— Ну вот, теперь, мама, пора.
— Счастливого пути, сынок! Учись, набирайся знаний и поскорее возвращайся домой, — говорила Норжма, целуя сына.
— До свиданья, мама. Не скучайте. Я скоро вернусь. Постарайтесь, чтобы ребятам в школе жилось хорошо.
— Будь спокоен. Они мне все равно что родные дети. Пока я с ними, у них в общежитии всегда будет чисто, тепло и уютно.
— Ну, счастливого пути! Учись! Вернешься — поделишься с нами новыми знаниями, — сказал стоявший рядом Долгорсурэн. — А это письмо отдай Лене. Встретишься с ней в Москве, скажи, что все пионеры нашей школы шлют ей привет. Скажи, что ребята хорошо знают ее, хотя лично с ней не знакомы, всегда ждут ее писем и с удовольствием их читают. Ну, будь здоров!
— Спасибо, дорогой учитель! А ваше поручение выполню сразу же, как только приеду в Москву, — улыбнулся Зориг.
Учитель еще раз крепко пожал ему руку и поцеловал в лоб.
Зориг и Тугэлдэр сели в вагон.
Вокруг простирались необъятные степные просторы. Стада джейранов вихрем проносились перед поездом через железнодорожные пути. Зориг с волнением думал о том, что скоро он увидит Улан-Батор. А там — и Москву!
Перевалив через Хоолт, поезд подошел к Баян-Урхаю. «Улан-Батор, Улан-Батор!» — радостно переговаривались пассажиры. Вскочив с места, Зориг подбежал к окну и увидел светлые здания Улан-Батора, раскинувшегося в долине прозрачной Толы. В лучах восходящего солнца, словно хрусталь, сверкали окна высоких красивых зданий. На одном из них над стеклянным куполом развевалось красное знамя.
— Это университет? — спросил Зориг.
— Да, — ответил сосед Зорига по купе. — Ну-ка признавайтесь, кто из вас говорил, что будет учиться на зооветеринарном факультете?
— Вот он, — ответил Зориг, указывая на приятеля.
— Как будто получилось, — сказал вдруг Тугэлдэр. Он уже давно сидел у столика и что-то писал.
Вот что написал Тугэлдэр:
Вы, должно быть, ее видели,
Может быть, вы ее знаете.
Утром, когда отъезжали мы,
Нас провожала она,
Полная смуглая женщина,
Женщина лет пятидесяти,
Та, что рукой все махала вслед,
Вслед уходившему поезду.
Это была моя мать!
Знайте, что я — ее сын!
Знаете, что в моем сердце?
Я, Тугэлдэр, всем скажу,
Перед людьми прямо стоя,
Гордо отвечу я вам:
Я горячо люблю родину,
Светлую, сильную родину!
Я горячо люблю матушку,
Давшую счастье и жизнь.
Может, вы тоже гобиец?
Знаете наши степи?
Знаете бедного мальчика,
Мальчика-батрака?
В стареньком, сношенном дэле
(Веревкою дэл подпоясан)
Он от восхода до вечера
Батрачил всегда на других.
Но как-то однажды отправился
В школу учиться народную.
Мать окропила дорогу
Белым как снег молоком.
Мать при прощанье не плакала
Мать говорила, счастливая:
«Пусть свои тайны великие
Мудрость откроет тебе!»
Я не забыл пожелания,
Я не забыл наставления.
Спросите: «Кто ж эта женщина?»
Это была моя мать!
Вон за окном расстилается
Светлая степь, где колышутся
Травы ее ароматные,
Пахнущие, как мед.
Здесь моя милая родина,
Здесь же прошло мое детство,
Здесь я учился и вырос,
Маму оставил я здесь…
Тайна пещеры
Повесть
Перевел М. Гольман
1. В погоне за белкой
Солнечным летним днем 193… года трое друзей — Туму́р, Жарга́л и Бат — отправились в горы за кедровыми шишками.
Тумур и Жаргал — ребята высокие, сильные. Бат — ростом не вышел и не ахти как силен. Зато он веселый и умный, и приятели его очень любят.
В вылинявшем зеленом дэле на ватной подкладке, подпоясанный тонким ремнем, в сдвинутой набок кепке, с корзинкой из бересты, он то и дело вырывался вперед, хотя подъем был крутым, а ноги соскальзывали с утрамбованной за многие годы тропинки в сырую от росы траву.
Склоны Бурхтэ́й-улы́,[46] изрезанные глубокими оврагами, густо поросшие лесом, были усеяны желтыми и белыми цветами, сквозь зеленую чащу, звеня, пробивался прозрачный горный поток, бравший начало из родников у самой вершины. Он ослепительно сверкал в лучах яркого солнца и пел веселую песню, словно приветствуя трех друзей.
Бату очень нравился их поход. Он то и дело наклонялся и рвал цветы для гербария — это было задание учителя, гонялся за бабочками и так незаметно для себя забрался в самую чащу.
Сквозь густую листву и ветви деревьев пробивались яркие солнечные лучи. Стояла глубокая тишина, лишь где-то в стороне щебетали птицы да постукивали о кору многовековых елей трудолюбивые дятлы.
Никого… Неужели он заблудился?
— Тумур! Жаргал! — закричал Бат.
— Ты где? — тут же донесся до него откуда-то снизу голос Тумура.
— Идите сюда! — обрадовался Бат. — Здесь полно земляники!
Он уже вдоволь наелся вкусной ягоды, собрал кое-что для друзей. Они не заставили себя ждать.
— А ну-ка, где твоя земляника?
— Пожалуйста, угощайтесь!
Бат насыпал друзьям полные пригоршни.
Жаргал — самый старший из них — был в этой компании заводилой.
— Отсюда пойдем в разные стороны, — распорядился он. — И без криков. Сборщики шишек никогда не окликают друг друга.
— А вдруг наткнемся на ягоды? — загорелся Бат.
— Ну что ж. Тогда, пожалуй, можно позвать, — снисходительно отозвался Жаргал. — Давайте договоримся: каждый крикнет два раза: «Ягоды! Ягоды!» — и все. Хорошо?
