Джанни Родари - Грамматика фантазии (Введение в искусство придумывания историй)
Представление, которое нынешний ребенок составляет себе об окружающем мире, неизбежно отличается от того, которое составлял себе даже его отец, хотя он старше сына всего на два-три десятилетия. Опыт, накопленный нынешним ребенком, дает ему возможность совершать операции совершенно иного свойства - видимо, в интеллектуальном отношении более сложные; жаль, что не производятся соответствующие измерения, чтобы можно было утверждать это с полной уверенностью.
И еще: домашние предметы несут информацию, в которой содержатся и материалы, из которых они изготовлены, и цвета, в которые они окрашены, и формы, которые им придумали (уже не кустари, а дизайнеры). Осваивая эти предметы, ребенок узнает нечто такое, чего дед его, живший при керосиновой лампе, не знал. Иначе говоря, ребенок вписывается в совершенно новую культурную модель.
Дедушке кашку варила его мама, а внуку - крупное промышленное предприятие, втягивающее малыша в свой кругооборот задолго до того, как он выйдет из дому на собственных ногах.
Следовательно, теперь в нашем распоряжении намного больше материала для изготовления историй, и словарем мы можем пользоваться гораздо более богатым. Воображение есть производное от опыта, а опыт сегодняшнего ребенка обширнее (не знаю, можно ли назвать его более насыщенным, это уже другой вопрос), чем опыт вчерашних детей.
Доказательства в данном случае почти излишни. Нет такого предмета, природа которого не давала бы зацепки для сказки. Я, со своей стороны, уже повесил несколько таких историй на вешалку фантазии. Например, придумал принца Мороженое, который жил в холодильнике; один тип, которого невозможно было оторвать от телевизора, провалился у меня в телевизионное нутро; я сочетал законным браком одного молодого человека, который до этого был влюблен в свою красную японскую мотоциклетку, со стиральной машиной; я придумал заколдованную пластинку, слушая которую люди не могли не танцевать, а два мошенника их тем временем обворовывали. И так далее и тому подобное.
Что касается самых маленьких, то им, как мне кажется, следует прежде всего рассказывать о вещах, с которыми они имеют непосредственный контакт. Например, о кровати. Чего только ребенок не делает на своей кроватке, он и прыгает на ней, и играет, лишь бы не спать. Если его заставляют спать, когда он занят чем-то для него важным, он свою кроватку готов возненавидеть. Давайте спроецируем это отношение на предмет, и получится...
...История о кровати, которая не давала мальчику спать:
опрокидывалась, скакала под потолок, выбегала на лестничную
площадку и падала с лестницы; подушка непременно хотела лежать в
ногах, а не в изголовье... Бывают кровати с мотором: они ездят в
дальние страны охотиться за крокодилами... Бывает говорящая
кровать, кровать-рассказчица, среди прочих историй она
рассказывает сказку про кровать, которая не давала мальчику спать,
и так далее...
Следование природе вещи, однако, не помешает нам обходиться с нею и более произвольно, беря пример с ребенка, иной раз заставляющего объекты своей игры выступать в самых немыслимых ролях.
Стул, перебирая четырьмя ножками, бежал за трамваем. Он
опаздывал и очень спешил. Вдруг одна ножка отвалилась, и стул чуть
не потерял равновесие. К счастью, молодой прохожий ловко подхватил
отвалившуюся ножку и приставил ее. Делая это, он внушал стулу:
"Никогда не надо торопиться, поспешишь - людей насмешишь".
"Молодой человек, оставьте меня в покое, я опаздываю на трамвай!"
И стул помчался быстрее прежнего... И так далее...
Учитывая назначение такой истории - как правило, ее рассказывают во время кормежки или перед сном, - не обязательно следовать железным канонам "сонатной формы", хватит и более гибких, "экспромтных". Такого рода история может ограничиться "запевкой", отрывком, быть зигзагообразной, иметь только начало - без конца; одна история может переходить в другую, забывать, о чем вела речь, - словом, вести себя как обезьяны в клетке зоопарка. Такие истории могут иметь тот же характер, что и первые детские игры, почти никогда не отличающиеся завершенностью, а чаще имеющие форму блужданий сразу по нескольким путям, усеянным разнообразными предметами, которые берут, бросают, на ходу подбирают, тут же теряют.
31
ИГРУШКА КАК ПЕРСОНАЖ
Между миром игрушек и миром взрослых существуют отношения, которые в действительности не так уж ясны, как может показаться на первый взгляд; с одной стороны, игрушки - результат "упадка", с другой - результат завоевания. То, что некогда в мире взрослых имело большое значение, по окончании определенной эпохи свелось к игрушке, чтобы сохраниться хотя бы в таком виде. Например, лук и стрелы: списанные со счета на полях сражений, они превратились в предметы для игр. Или маски: они на наших глазах отказываются играть прежнюю роль на карнавалах для взрослых и становятся монополией детей. Куклы и волчок, до того как они стали забавой для детишек, были священными предметами, ими пользовались при отправлении религиозного культа. Впрочем, сойти с привычного пьедестала может и заурядный предмет, но старый, поломанный будильник, опустившийся до положения игрушки, может отнестись к этому событию как к повышению в ранге. А когда дети обнаруживают на чердаке забытый сундук и вместе с погребенными в нем сокровищами возвращают его к жизни - "пал" он или "возвысился"?
По воле детей-"завоевателей" происходит и обратное явление: игрушками, путем определенных превращений, становятся предметы, животные и машины. К услугам игры - художники, умельцы, люди различных профессий. Конечно, изготовлением игрушечных поездов, автомобильчиков, приданого для кукол и наборов "маленький химик" занимается целая отрасль промышленности, без устали воспроизводящая в миниатюре мир взрослых, все, что в нем есть, вплоть до мини-танков и мини-ракет. Но потребность ребенка подражать взрослым придумала не промышленность, изготовляющая игрушки, эту потребность ребенку не навязали, она отражает детское желание расти.
Следовательно, мир игрушек - мир сложный. Нельзя назвать простым и отношение ребенка к игрушке. С одной стороны, он подчиняется ее голосу, учится с нею играть согласно правилам игры и старается исчерпать все ее возможности; с другой стороны, игрушка для ребенка - средство самовыражения, своего рода передатчик его переживаний. Игрушка - это внешний мир, который ребенок хочет завоевать и к которому он примеряется (отсюда - неизменное желание разобрать игрушку на части, чтобы посмотреть, как она сделана, или вовсе ее сломать); но игрушка - и проекция, продолжение личности ребенка.
Девочка, играя со своими куклами и с их приданым - а оно теперь богатое (тут и одежда, и мебель, и предметы домашнего обихода, и чайный сервиз, и электроприборы, и макет домика), - повторяет все, что она знает о домашнем укладе. Она учится обращаться с вещами, с бытовыми приборами, собирать макеты и разбирать, находить для всего нужное место, использовать вещи по назначению. Но в то же время куклы нужны ей и для того, чтобы театрализовать свои отношения с окружающими, порой даже конфликтные. Девочка, ругая куклу в тех же выражениях, в каких мать ругала ее, как бы перекладывает на игрушку свою вину. Она баюкает ее, ласкает, выражая тем самым свою потребность в любви. Бывает кукла любимая, а бывает ненавистная, олицетворяющая, например, братика, к которому девочка ревнует родителей. Эти игры с символами, как писал Пиаже*, представляют собой "самую настоящую мыслительную деятельность".
______________
* См. П.Фресс, Ж.Пиаже. Экспериментальная психология, вып. I-VII. M., 1966-1976.
Нередко, играя, ребенок разговаривает сам с собой; излагая содержание игры, подзадоривая игрушки или, наоборот, отреагировав вдруг на прозвучавшее слово, на промелькнувшее воспоминание, отвлекается, умолкает.
Если не считать удачнейших наблюдений, которые сделал Франческо де Бартоломеис над "коллективным монологом" детей, играющих сообща в детском саду (сообща, но не вместе, потому что каждый играет самостоятельно, ни с кем не "диалогизируя", почти всегда "монологизируя" вслух), так вот, если не считать наблюдений де Бартоломеиса, насколько мне известно, "монолог" ребенка во время игры никогда как следует не изучался. А такая работа, видимо, многое бы нам сказала об отношениях ребенка с игрушкой, многое из того, чего мы еще не знаем и что для "грамматики фантазии" может оказаться весьма существенным. Я уверен, что из-за своей невнимательности мы упускаем сотни интересных находок.
Сколько слов в час произносит ребенок, играющий с деревянным конструктором? И какие это слова? Сколько из них касаются плана, стратегии и тактики игры, а сколько не имеют к ней прямого отношения? Какие детали конструктора становятся вдруг персонажами, получают имена, начинают действовать самостоятельно, как герои приключений? Какие ассоциации возникают у ребенка во время игры? Внимательно понаблюдав за ним, какое толкование могли бы мы дать его жестам, придуманной им символике и просто расположению деталей? Мы знаем только одно - благодаря терпеливому труду ученых, доказавших это опытным путем, - что мальчикам свойственно строить по вертикали, а девочкам создавать замкнутое пространство; это устанавливает прямую взаимосвязь структуры воображения с физиологией: вывод интереснейший, хотя нам, профанам, и трудно в него поверить. К тому же этого по сравнению с тем, что мы хотели бы знать, еще очень мало.
