Шамиль Ракипов - Откуда ты, Жан?
Мальчишки легли у печки на полу.
— Того подозрительного, что ходит вокруг, я знаю, — сказал Харис, укрываясь до подбородка старым одеялом.
— Кто же это?
— Косой Гумер.
— Откуда?
— С нами учился. Но живёт он за парком. И квартира ему ни к чему.
— Зачем же он ходит? — забеспокоилась Пелагея Андреевна.
— Кто его знает…
Под печкой запели, соревнуясь, два сверчка. На стене, обгладывая бумажные обои, зашуршали тараканы. В доме темно. «И в могиле, наверное, так же», — подумал Ваня. Вспомнился Нигмат…
Пелагея Андреевна захрапела. И Харис уже спит. У него-то на душе спокойно. Есть ли на этом свете что-либо тяжелее мук совести, прогнавших покой и сон? Пусть, оказывается, человека лучше терзает голод, чем нечистая совесть… Вот почему тётя Хаерниса часто повторяет своим детям татарскую пословицу: голодно брюху, зато ушам спокойно, и всегда учит Хариса ходить прямой дорогой. Правда, и его, Ванина мама, с пути не сбивает, по-своему строгая. В тот раз, когда играли у церкви, она даже за кочергу схватилась: для того, мол, тебя растила, чтобы ты был разбойником? И порванные штаны не залатала. Пусть знает… И действительно, барабус посчитал его за вора. Если бы не дядя Бикбай, увели бы в милицию…
Ваня спал неспокойно. Вертелся, говорил во сне, тяжело вздыхал и внезапно проснулся от какого-то грохота. Гром? Но вечером было так ясно. Правда, летом погода меняется быстро. Ваня снова задремал. Однако тут же разбудили его приглушённые удары на крыше. Он прислушался. Что это? Кошки? Нет, не похоже, кто-то ходил по крыше. Вот шаги уже послышались на потолке, у самой двери. «Отгребают землю, которой там присыпаны доски. Зачем?.. А! — догадался Ваня. — Ищут на потолке залатанную дыру — то место, где раньше выходила печная труба. Хотят забраться в дом…»
Ваня шепнул тревожно:
— Харис!.. Харис, говорю!
Но тот не просыпался. Тогда Ваня потряс его за плечо:
— Вставай!
— А что случилось?
— В дом воры лезут…
— Какие воры? Я ничего не слышу.
— А ты прислушайся. Ходят на чердаке… Вот, вот! Разгребают землю…
— Кошки, — решил Харис…
— Да нет же, не кошки.
— А может, леший?..
— Сам ты леший.
Наверху кто-то чиркнул спичкой,
— Давай огонь, — вскочил Харис.
Ваня, встав на цыпочки, потянулся к стене рукой, — тишину дома нарушил щелчок выключателя, но свет не зажёгся.
— Провод перерезали! — прошептал Ваня.
Он дрожал то ли от страха, то ли от предчувствия беды, которая вот-вот обрушится им на голову.
— Это Губа со шрамом.
— Какая губа? — не понял Харис.
— Тот вор, что зарезал Машку. Его сюда привёл Косой. Они теперь хотят украсть вещи Пелагеи Андреевны. Ключ от сундука у меня требовали… — Ваня задохнулся и, чтобы не кашлянуть, закрыл рот ладонью.
— Вот оно что! — удивился Харис. — Вчера Косой и приходил за этим?
— Да… Раз я не согласился, решили теперь через крышу…
С потолка на пол посыпался мусор.
— Что же нам делать? Разбудить хозяйку?
— Пока не надо.
Ваня зажёг спичку. Подняв её над головой, осмотрелся. Пелагея Андреевна, уткнувшись в подушку, спокойно спит. Рядом растерянный Харис. Фикус в углу с опущенными пыльными листьями, кажется, тоже замер в ожидании, что спокойствие будет нарушено. Пианино просит: я проспало тут всю жизнь и мой сон, пожалуйста, не прерывайте. А вот сундук со звоном, будто внутри у него зажжён огонь, сверкает красноватыми полосками железа. И дева Мария на иконе, что-то чувствуя, наклонилась к сундуку в тревожном ожидании. Ваня снова посмотрел на Пелагею Андреевну. Спит безмятежно. Вон и бородавчатый ключ торчит…
Спичка погасла.
— Давай другую, — шепнул Харис.
На этот раз Ваня зажёг свечку под иконой. Мальчишки прислонились к печке. Две короткие доски на потолке уже приподняты. Когда зажёгся в комнате огонь, те, что были наверху, замолкли, стали совещаться шёпотом. Кровать и печка им, должно быть, не видны.
В доме стало тихо. Каждая сторона ломает голову, что делать дальше. Ваня взял из печного проёма фунтовую гирю и снова положил её — не годится. Потом заглянул в горшок с маслом, потрогал стеклянную банку, наполненную ржавыми гвоздями, — не то. Прошёл осторожно к столу и, выдвинув ящик, достал оттуда нож и вилки.
Харис вдруг оживился, вытащил из кармана медноствольный самопал с деревянной ручкой.
— Помнишь, в прошлом году сделали. Сегодня нашёл в чулане. Думал, бабахнем в последний раз на берегу Казанки, потом закинем. И заряд цел. Прихватил вот сюда, как знал.
— Хорошо, — обрадовался Ваня.
Потолок вдруг затрещал. Мальчишки, прижавшись к печке, затаили дыхание: наверху отдирали доску.
— Не трусь, браток! — послышался шёпот.
«Он! Губа со шрамом!» — подумал Ваня.
— Может, высадим окно и позовём на помощь? — I спросил Харис шёпотом.
Ваня мотнул головой:
— Нельзя. А ну, дай мне…
Сверху кто-то уже просунул в дыру ногу. И в этот момент дом содрогнулся от выстрела,
— Грабят! Караул! — закричала внезапно вскочившая с кровати Пелагея Андреевна. Пощупав ключи на поясе, она выхватила из рук Вани самопал и с криками: «Застрелю! Как собак застрелю!», — заметалась по комнате.
Воры убежали, гремя ботинками по железной крыше…
Твёрдое решение
Мальчишки поднялись рано утром.
Ваня, не сомкнув больше глаз, всё думал: как быть? Если поймают Губу с Гумером и узнают, чем они занимались, добра не жди. «Дружки» его не пощадят. Ещё нарасскажут то, чего не было. Конечно, и фотокарточки пустят в ход. Вот как бывает: чуть неверно шагнул, и покатишься вниз, как снежный ком с горы. Если бы в тот раз не послушался Нигмата и не сел в эту лодку, не сгорал бы теперь от стыда и не дрожал от страха.
Он тогда подумал, что едут рыбачить на Волгу. А вместо рыбы, выходит, в бредень попал сам. Пировал с ними, ел ворованную козу, видел, как погиб Нигмат, и, самое главное, скрыл преступников. Если бы не удрали они с чердака, напугавшись неожиданного выстрела, неизвестно, чем бы всё кончилось. Может, лежали бы в доме одни трупы…
— Харис, поймают ли воров?
— Конечно. Рано или поздно, всё равно поймают.
— Как думаешь, пожалел бы нас Губа?
— Ни за что!.. На этот раз и ты меня выручил, Ваня. Теперь мы с тобой квиты.
Они уселись на солнце у дома. Пыль, в которой купаются куры, уже согрелась. Проснулись круглые, как горошина, жучки. Харис взял одного в руки. Жучок сразу присмирел, потом посидел немного, расправил крылышки и вдруг улетел,
— Гляди, чего надумал, — хотел поймать его Харис, но не смог.
Открылось окно. Прищурив ослеплённые солнцем глаза, выглянул Николай.
— Вы что, ребята? Или вас прогнали? — спросил он.
— Да нет. Соседка чуть свет куда-то ушла.
— Сами-то чего пасмурные? — Он вытащил из-за пазухи Вани самопал, посмотрел на него и присвистнул. — Понятно… Я слыхал ночью выстрел. Не вы ли?
— Мы. А что нам оставалось делать?.. Летать мы не можем…
— Час от часу не легче, — сказал Николай и подозвал Хариса и Ваню ближе к себе: — Вот что, ребята, надо нам поговорить…
Но поговорить толком им не дали. К воротам семенила Пелагея Андреевна. Она не стала заходить в калитку, а остановилась за забором, помахав Ване и Харису рукой:
— Подойдите ко мне, голубки.
К общему удивлению мальчишек, Пелагея Андреевна просила их, чтобы они никому не рассказывали о ворах, которые хотели проникнуть в её дом. По её словам выходило, что воры хотели украсть её вторую козу, и всё!
Как только старуха отошла, Харис сказал:
— Не пойму, чего она добивается. То сама стрелять в них хотела, то вдруг темнит. — Зевнув, он добавил: — Пойду ещё посплю.
Ваня тоже почувствовал в словах Пелагеи Андреевны какой-то злой умысел: куда было бы лучше, если всех воров вывели бы на чистую воду. Но почему так поступает старуха — не понял.
Постояв немного один, Ваня нехотя вошёл в дом, тихо разделся и лёг. Однако сна не было. Он попробовал считать до ста. Один раз, второй, третий. Ничего не помогало. Мать стучала кастрюлями на кухне, Николай колол во дворе дрова. Всё это назойливо лезло в уши. «Хотя бы поскорее ушли на работу», — подумал Ваня. И тут же вспомнил, что сегодня воскресенье, день выходной.
Как ни притворялся Ваня спящим, но всё равно и Ирина Лукинична, и Николай видели, что он не спит.
Ирина Лукинична, тяжело вздыхая, подошла к сыну, поправила одеяло и погладила его волосы. Ваня понял: она всё знает.
На дощатом столе сверкали чашки, чайник и самовар. Чашки эти в трещинах, у чайника отбита ручка, а самовар залеплен сбоку ржаным тестом. Но всё равно Ирина Лукинична была ими довольна, ведь жили до сих пор хотя и бедно, но спокойно. А сейчас…
В окна бьёт ласковое утреннее солнце, а в доме все угрюмые, даже фотография мужа, что висит на стене, смотрит испытывающе, хмуро. От этого у Ирины Лукиничны защемило сердце, стало обидно. Ведь одной ей очень тяжело управляться с сыновьями. Но что сделаешь — нужно. Чтобы завтра не было поздно.
