Анатолий Мошковский - Кешка
Через полчаса Юра вернулся на берег.
- Удрал! - гордо сказал он Кешке, вытянулся на песке и заглянул ему в глаза.
- Нормально, - ответил Кешка и тут же пообещал научить его зимой ставить силки на зайцев и лис, "бормашить" - ловить из лунок рыбу на маленьких рачков-бокоплавов, или, как их зовут на Байкале, бормашей.
У Кешкиного дяди была лодка, и мальчишка, можно сказать, был хозяином ее.
- Хорошо бы на лодке покататься, - мечтательно, с намеком произнес Юра.
- Пошли вы все к чертовой бабушке, - лениво сказал Кешка и почесал ногу об ногу.
- Ну хоть два разика прокати от пирса к пирсу! - приставал Юра. - Что тебе стоит?
Кешка и не пошевелился. Он по-прежнему смотрел на тихое и сверкающее на солнце море.
- Дам трешку, - сказал Юра и осторожно коснулся его руки.
Кешка помолчал, почесал голову, подумал.
- Черт с вами, - проворчал он, зевая и поднимаясь с песка. - Только деньги на бочку.
Он сбегал за ключом и веслами. Отомкнув замок, оттолкнул лодку с ребятами. Греб он размашисто и небрежно, словно только из одолжения.
В другие годы в эту пору на Байкале уже холодало, но нынче было на редкость тепло и солнечно. Кешка упирался огромными брезентовыми туфлями в деревянную планку на днище и, совсем не напрягаясь, почти машинально погружал и вынимал весла. Юра лежал на носу, сквозь растопыренные пальцы пропускал воду и рассматривал в десятиметровой глубине белые валуны. Тимоша развалился на корме и чему-то улыбался.
- Ну, накатались? - спросил Кешка, подгребая к пирсу. Но ребята стали упрашивать, чтоб он вывез их из бухты в открытое море. Кешке, признаться, уже наскучило грести. Года два назад ему доставляло удовольствие держать в руках весла и, отталкиваясь короткими толчками, чувствовать, как стремительно летит лодка и как наливаются упругой силой мускулы. Но сейчас его мускулы достигли предельной твердости, и он выезжал только по делу: поставить сеть, покатать за плату туристов, которые каждое лето разбивали на окраине поселка, в сосновом бору, палаточный городок.
- А ну вас к лешему, - пробурчал он, высморкался в воду и неохотно повернул в открытое море.
Он отгреб уже так далеко от берега, что весь поселок можно было накрыть ладонью и сосны на сопках казались не толще травинок. Домики, разбросанные в пади, походили на горсть костей домино. Жарко припекало солнце, на море был полный штиль - оно переливалось то зеленым, то синим, то оранжевым, и у Кешки на душе было покойно и тихо, как и на море.
- Ну, хватит! - наконец сказал он и, не слушая нытья приятелей, повернул лодку к берегу.
И здесь случилось неожиданное: он греб к берегу, а лодка стояла на месте. Но и будь он в десять раз сильней, он не смог бы и на метр приблизиться к берегу. Откуда-то сверху внезапно упал ветер, скомкал и словно сдернул с Байкала зеленовато-синюю праздничную скатерть, и под ней оказались темно-серые волны. Ветер был такой порывистый и крепкий, что погнал лодку назад.
Кешка уже не пробовал грести к берегу, он упирался веслами о воду, чтоб затормозить, но и это было бесполезно. Волны ударяли о борт, качали лодку, и их несло, несло, несло... Туча закрыла солнце, в ушах засвистел ветер, в лицо ударили брызги. Мальчики схватились за борта, уставились на Кешку.
- Горная! - крикнул Кешка и резко повернул лодку носом к волне.
Потом вырвал из уключин весла, кинул на дно лодки, а с коротким кормовым бросился к корме управлять. Волны вскипали вокруг, заливая лодку.
Горная... Ужасом звенит это слово для байкальцев. Горная - это падающий с гор ветер ураганной силы. Горная - и с сопок катятся огромные камни, с откосов срываются овцы, летят со скал сломанные деревья... Горная - небо становится черным, и море мечется, как раненый медведь, и тонут лодки, и захлебываются суда.
Ветер был такой плотный, что стащил ребят с лавок, повалил на дно лодки. Ветер срывал пену, с воем крутил ее, взвинчивал в слепое небо и гнал гигантские ревущие смерчи.
Кешка зажмурился, пригнулся, покрепче вцепился в весло. И смерч пронесся за кормой, окатив лодку брызгами.
- Черпай! - заорал Кешка. - Черпай!
Мальчишки ничком лежат в полузатопленной лодке, дрожат, вцепившись в лавки. Бросить весло нельзя: встанет лодка бортом к валу, перевернется - и крышка.
- Черпай! - еще громче завопил Кешка и сорвал голос. - Черпай, а то убью!
Но попробуй испугай тех, кто уже считает себя мертвым! И глаза у них нечеловеческие - застывшие, неживые. И тогда, улучив момент, Кешка хватил Тимошу веслом по плечу.
- Ну, крыса, ну! - И весло опустилось на спину. И еще раз. И еще.
В Тимошиных глазах блеснула мысль, он схватил деревянный черпак и, как автомат, стал выливать воду. И Юра тоже вдруг очнулся и начал пригоршнями бросать холодную воду за борт.
А лодку несло и несло. Она прыгала по валам, ныряла и снова взлетала вверх. Ни берега, ни неба... Только свист, грохот и плеск, только Кешка с веслом на корме...
На мгновения ветер стихал, то тут же опять наваливался и гнал лодку, колотил мальчишек кулаками по спинам, норовил ударить волной в борт. Но Кешка не зевал: рывок веслом - и лодка, как лошадь на скачках, носом перепрыгивала вал. И тогда ветер швырял вал с другой стороны...
Эй, Кешка, не зевай! В оба смотри, Кешка!
И Кешка смотрел в оба. Секунда - и лодка вновь рассекала носом вал.
- Эй, дуй до горы! - шептал он себе, холодея в каком-то диком восторге. - Не знаете вы Кешку! Кешка не сдается! Разве ты не самый смелый человек на свете? Наплевать на эту горную, Кешка! Наплевать!
И ни один вал не мог подмять лодку, и ветер не мог оглушить его, и они мчались вперед, туда, где уже сквозь мглу стал смутно прорезаться противоположный берег... Вон он, километрах в пяти, там спасение, там жизнь. Только бы на скалу не бросило...
Но что это? Небо полетело куда-то вбок, сверху - черные доски, снизу пена и мутная мокрая мгла. И он ушел в воду. Тело сжало холодом. И тотчас, выставив руки, Кешка вынырнул. Мелькнуло днище перевернутой лодки. Он рванулся к ней, уцепился за выступы сшитых досок. Что-то темное показалось у кормы. Кешка схватил это темное рукой и за волосы рывком потащил к лодке.
- Держись! - заорал он Тимоше, вжимая его пальцы в выступы досок и свирепо выкатив глаза.
И оглохший, полуживой Тимоша послушался. А Кешка, нырнув, ушел под воду и стал шарить руками вокруг.
Гудел ветер, неслись тучи, катились волны...
Кешка догнал лодку и вытащил третьего. И вдруг он заметил, что Тимошкины руки сползают по доскам и он медленно опускается в клокочущую воду.
- Тимка, не дури - прибью!
Тимошины пальцы задержались за уступ, и он перестал сползать.
Тяжелая волна швырнула лодку на берег. Берег в этом месте был низкий, песчаный, и горная не размозжила мальчишечьи головы о гранитные скалы. Как только Кешка почувствовал под ногами землю, он подхватил Юру на руки и вынес из полосы прибоя. Потом вернулся к Тимоше, который все еще лежал на днище, вцепившись в доски, силой оторвал его и оттащил к Юре.
Рыжие волосы Кешки прилипли ко лбу, китель и штаны обвисли, и с них лила вода; одна туфля утонула, и из штанины торчала расцарапанная в кровь босая нога.
Он расстегнул на Юре рубашку, стал растирать его и делать искусственное дыхание. Он, Кешка, не мог доказать, что Земля круглая, но эти вещи он знал - без них в тайге не проживешь.
Тимоша подавал признаки жизни и мало беспокоил Кешку. Но Юра оставался бледен и неподвижен. Кешка трудился до тех пор, пока на серых щеках мальчонки не появился слабый румянец. Дрогнули веки, и на Кешку глянули знакомые, большие черные глаза, глаза его учительницы...
Сосны на гребнях скал еще гудели и качались, море, как бешеное, бросалось на берег, но до мальчишек доползти оно уже не могло.
Вокруг было пустынно. Справа и слева - берег в пене прибоя, а сверху нелюдимые бурые скалы в трещинах, изломах, осыпях. Кто знает, живут ли вблизи люди... Есть на Байкале места, где на десятки километров не встретишь ни души.
Через час Кешка поднял ребят на ноги. Они растерянно озирались вокруг и плакали.
- Буду лупить, - предупредил Кешка и показал кулаки. - А ну, шагай!
И мальчики, как гусята, покорно пошли по пустынному берегу, а за ними шагал Кешка, злой и решительный...
Через три дня к пирсу прииска приближался катер. На пирсе стояли несколько человек и, не отрываясь, смотрели, как катер разворачивается и подходит к причалу. Один из мужчин поймал конец каната и накинул петлю на деревянный кнехт.
Из кубрика один за другим показались ребята.
Как только на пирс ступил Юра, Софья Павловна схватила его, прижала к груди и начала осыпать поцелуями. Ее красивое, строгое лицо оживилось и стало еще красивей и моложе. Большие черные глаза светились счастьем.
Последним на пирс, шлепая босой ногой, спустился Кешка, рыжий, костистый, еще больше похудевший. Правый глаз его смотрел прямо, а левый куда-то вбок, в море.
