Валентина Осеева - Динка. Динка прощается с детством (сборник)
Ефим глубоко затянулся и покачал головой:
– У меня Марьяна голосит: ты, говорит, из-за чужих людей и сам пропадешь. А мне совесть не дозволяет бросить человека в беде. Вот и думай, как быть…
– Думать-то нечего, – сказала Марина. – Давайте его к нам, а потом сообразим что-нибудь. Ведите сейчас, Ефим, вечером никто не увидит. Мы его накормим – и на чердак спать. К нам полиция не придет!
– Конечно, Ефим, пусть он перебудет у нас! – сказал и Леня. – На чердаке сено, мы ему туда отнесем одеяло и подушку, только чтоб курил осторожно.
– Ну, это он знает! Это, конечно, хорошо бы, а то у меня небезопасно, – заторопился Ефим.
– Ведите, ведите! – еще раз повторила Марина.
Ефим ушел.
– Завтра мы с Леней уедем в город, а этот солдат пусть сидит на чердаке, чтоб его никто не видел. Там светло, дверь открыта. Динка отнесет ему утром еду, – озабоченно сказала Марина.
– Ох, мама! Скоро уже осень, мы все уедем, а как Ефим останется? Его Павлуха так ненавидит, Марьяна не зря беспокоится, – сказала Мышка.
– У Ефима ружье есть, и потом, пан пригрозил Павлухе… – начала Динка.
– Ну, пан пригрозил да уехал! – отозвался Леня.
– Я думаю, нам тоже перед отъездом придется принять какие-то меры. А что, Дмитро не может поселиться у Ефима хотя бы на зиму? – спросила Марина.
– Нет, мама! Дмитро ведь осенью будет свадьбу справлять: они с Федоркой друг на друге женятся! – сообщила Динка.
– Друг на друге! – засмеялась Марина. – Ну ладно! Вон Ефим ведет уже этого солдата. Как его зовут?
– Ничипор Иванович, – шепотом подсказал Леня.
– Ну вот, веду гостя до вас, – сказал Ефим, пропуская вперед солдата. – Знакомься, Ничипор Иванович!
Солдат подал всем руку и сел. Огня на террасе не зажигали.
– Наделал я вам хлопот, – стесняясь, сказал солдат.
– Ну, какие хлопоты! Живите, не беспокойтесь, а там мы что-нибудь придумаем, – сказала Марина.
– Ничего, земля велика, я, может, уеду куда. А этим гадам, извиняйте за выражение, недолго нам холку тереть. Вот придут с войны хлопцы, тогда другое будет…
Солдат неожиданно разговорился.
– В деревнях народ темный, но и тот свое право понимает. Вот тут отправляли из села новобранцев, и я был. На проводах, значит. Хлопцы все молодые, солдатских щей не хлебали. Вот я им говорю: чью землю от врага защищать будете? Панскую? Ну ладно! Был и я такой же, как вы. Шел, сражался, голодный, разутый. А за что сражался? Пришел назад калекой, без ноги! Ну пойду я сейчас к пану, скажу: я, пане, вашу землю защищал, за ваши богатства да за именья дрался, а кто ж теперь меня, калеку, на работу возьмет? Ну? Что мне пан на это скажет? У меня, скажет, батраков с руками, с ногами хватает, а ты отвоевался, солдат, иди проси милостыню. Вот, говорю, хлопцы, надо вам тоже мозгами пораскинуть да умных людей послушать… – Солдат говорил спокойно, светлые глаза его из-под бровей смотрели на всех внимательно и серьезно. – Многому научит война да еще госпиталь, кто туда попадет. Везде есть умные, понимающие люди…
Разговор с солдатом затянулся допоздна.
Потом Леня отнес на чердак кошму и подушку, помог солдату подняться по ступенькам лестницы.
Утром Марина с Леней уехали, Мышка поехала с ними, чтобы до госпиталя заглянуть на городскую квартиру.
– Я постепенно там все приберу, мама, все равно скоро переезжать, да и надоело мне здесь жить. Этим летом только и слышишь то про Павлуху, то про кулачье – нет, уж это не житье! – жаловалась она матери, подъезжая к городу.
– Рано еще переезжать. Ну что делать в такую духоту и жару на городской квартире? Динка будет бегать к Днепру, начнется новое беспокойство. Нет уж, посидим еще на хуторе. Здесь воздух один чего стоит, – ответила Марина.
Глава 49
Отъезд Лени
На другой день Леня собирался уезжать: его снова посылали с поручением к железнодорожникам. В городе Марина узнала, что о том товарище, который должен был привезти шрифт, ничего не известно, поэтому решили срочно послать Леню.
– Ну вот, не успели мы полюбить друг друга, как ты опять уезжаешь, – ныла Динка.
– Так я же не сам еду, меня посылают, – складывая свой чемоданчик, говорил Леня. – Я же по делу. И только на два-три дня. Ты даже не успеешь соскучиться, как я вернусь назад, – успокаивал подругу Леня и, вспомнив, как утешал он ее в детстве, вытащил из кошелька серебряные монетки. – Вот, держи! Поедешь на станцию – съешь мороженого! Сколько хочешь съешь, только не объешься!
– Нет-нет! Я не объемся, душа меру знает! – обрадовалась Динка и, держа на ладони серебряные монетки, быстро подсчитала: два шарика шоколадных, два сливочных! – А это возьми, тебе же на дорогу дали!
– А что мне надо! Билет в кармане, доеду! Бери, бери… Купи шоколадку. Сегодня жарко, выпьешь ситро…
Но Динка решительно сунула ему лишние монетки в карман.
– Тебе тоже жарко. Сам выпьешь ситро. – Прощаясь, она крепко обняла Леню.
– Дина, не висни у него на шее! – недовольно сказала Марина.
– Почему это «не висни»? Раньше висла, так никто не замечал, а теперь, когда у меня есть причина…
– Какая причина? – не поняла мать.
– А вот такая, что я невеста! – заявила Динка.
– Тьфу ты господи! Так невеста все-таки стесняться должна.
– Подумаешь, стану я притворяться! Ведь он сейчас уезжает! Пожалуй, простесняешься, так и не простишься!
– Ну что это – взрослый человек? – развела руками Марина. – Глупышка, и все!
– «Глупышка, глупышка»… Сами вы хорошие! Другие рады спихнуть со своей шеи, расхваливают свою невесту, а вы меня только дурочкой делаете в глазах Лени и всякие палки в колеса ставите! – обозлилась Динка.
Леня расхохотался. Мышка от смеха поперхнулась молоком. Марина покачала головой и с огорчением посмотрела на Леню:
– Ну что ты хочешь? Ведь ей уже не семь лет, чтобы болтать такие глупости!
– Ничего, мама, ничего! Я ее за это и люблю! – все еще смеясь, сказал Леня.
– Ну, если именно за это… – язвительно улыбнулась Марина и, взглянув на часы, заторопилась: – Собирайся, собирайся, а то еще опоздаешь! А ты, Дина, пожалуйста, не ходи провожать! Нечего там на дороге устраивать свои сцены! Невеста! – уже строго прикрикнула Марина, и все замолчали.
Когда Леня ушел, Динка побродила по саду, побренчала в кармане монетками и, вспомнив про мороженое, облизнулась.
«Сейчас поеду, наемся с горя. Ой сколько еще у меня недостатков, – подумала она. – Ни один взрослый человек не будет с горя есть мороженое. Но я все-таки поем, потому что сегодня очень жаркий день!» Динка представила себе шоколадные и сливочные шарики на запотевшем стеклянном блюдце и побежала за Примой.
– Куда это? – недовольно спросила Марина, когда Динка подвела лошадь к крыльцу.
– Так… развеюсь немножко… – со вздохом сказала Динка, принимая на себя печальный образ невесты, которая только что рассталась с любимым человеком.
Обманутая Марина посмотрела ей вслед.
– Похоже, что Динка действительно очень переживает Ленин отъезд! – сказала она подошедшей Мышке.
– Да что ты, мама! Вот увидишь, вернется как ни в чем не бывало! Просто она любит из всего создавать трагедии!
– Никогда я не могу понять, как это в ней уживается: какая-то большая душевная глубина с полным легкомыслием, ум с глупостью, – медленно сказала Марина. – На свете не найдется двух людей, которые были бы о ней одинакового мнения. Один обязательно будет считать ее очень глупой, другой – очень умной. Во всяком случае, в пятнадцать лет можно быть уже серьезной!
– Мы сами поощряем ее, мама. Вася всегда говорил… – начала Мышка.
– Анжеленок! – мягко прервала ее мать; в минуты огорчения она называла Мышку этим ласкательным уменьшенным именем. – Я не воспитывала Васю. И не хочу, чтобы ты думала и говорила его словами. Старайся всегда оставаться самой собой. Для Васи Динка закрытая книга. Может быть, он видит только одну страничку, и ему кажется, что этого вполне достаточно. Вася смешивает Динку со всеми детьми вообще, а в Динке много есть такого, что не всегда свойственно детям. Но, конечно, она легкомысленна. Я в пятнадцать лет была уже серьезной девушкой! – неожиданно закончила Марина.
Глава 50
Приезжий
Стех пор как Динка получила седло, красивую уздечку и тоненький хлыстик с ремешком, надевавшийся на руку, поездки ее верхом приобрели особый смысл. Динке нравилось воображать себя лихим наездником, приподниматься на стременах и, пригнувшись к гриве лошади, зорко глядеть вдаль. Перед каждым выездом она тщательно чистила Приму, расчесывала ей гриву и любовалась поблескивающими на ее лбу бляшками из черненого серебра.
– Ах, Прима, какая ты красавица! – в восторге говорила Динка.
Вспомнив, что когда-то Прима участвовала в скачках с препятствиями, Динка часто заставляла ее теперь брать мелкие барьеры, перескакивать через рвы.
– Не бойся, Прима, не бойся, голубонька, – ласково шептала она, наклоняясь к уху лошади и чувствуя, как у ней самой замирает от страха сердце.
