Владимир Бондаренко - Сказки черепахи Кири-Бум
Вышла черепаха.
– Кто это тут спрашивает меня?
– Я, – вышел из темноты заяц. – Слышал я, завтра ты будешь рассказывать у березы последнюю сказку. Расскажи обо мне ее.
– Я уже рассказывала о зайцах.
– Ты вообще о зайцах рассказывала, а я не такой, как все.
– Чем же ты отличаешься?
– Я особенный: усы у меня рыжие. И сказка обо мне особая должна быть. Но почему бы, например, вот такую сказку не рассказать про меня?
Заяц подкрутил рыжие усы, подбоченился и начал бодрым голосом:
«Встретил медведь Зайца на полянке и говорит:
– Ты, оказывается, – вор. Жаловался мне Енот, что ты у него репку поворовываешь.
Сложил Заяц лапки на груди, попросил:
– Прости, Михайло Иваныч.
Поглядел на него медведь строго и говорит:
– Но ты, оказывается, не только вор, но и обидчик. Жаловалась мне Лиса: умывалась она у речки, а ты подкрался сзади и толкнул ее в воду.
И опять Заяц лапки на груди сложил:
– Прости, Михайло Иваныч.
И тогда загремел медведь на всю рощу могучим голосищем:
– Но ты, оказывается, не только вор, обидчик, но и грабитель. Жаловался мне волк: нес он барана по просеке, а ты остановил его с дубиной и отнял.
И пролепетал Заяц чуть слышно:
– Прости, Михайло Иваныч.
И не сдержался тут медведь, говорит:
– Эх, ты! Ну за что ты у меня прощение просишь? Я же тебя черню, поклеп возвожу на тебя, а ты мне «прости» говоришь.
И заиграли у Зайца озорные огоньки в глазах.
– А я и сейчас говорю: прости, Михайло Иваныч, что я не такой большой, как ты. Был бы я сильным, ахнул бы тебе по горбу, чтобы не шутил так зло над зайцами.
Сказал, прыгнул за куст и был таков».
Кончил заяц рассказывать сказку, подбоченился еще круче и спрашивает у черепахи:
– И ты думаешь, кто этот заяц был? Я!
– А откуда это видно?
– А тут не глядеть, соображать надо. Кто еще из зайцев, кроме меня, может сказать такое медведю? Никто.
И черепаха с ним согласилась:
– Верно, никто. Даже – ты… Нет, эту сказку я рассказывать не буду: не моя она. Я лучше расскажу свою. Хочешь послушать?
– Еще бы! Кому же это о себе сказку не хочется по слушать.
Черепаха присела на порог Ивашкиной берлоги и, пряча в глазах лукавую улыбку, повела рассказ свой:
«Построил себе Заяц дом и решил огородить плетнем его, да повыше решил плетень поставить, чтобы никто не видел, что у него во дворе делается.
И представилось Зайцу: выплел он плетень высокий, высокий. Идет вдоль него Медведь, шею вытягивает, на цыпочки привстает, хочется ему поглядеть, что там у Зайца во дворе делается, да не по росту заячий плетень ему, высок слишком.
Остановился Медведь и говорит:
– Отгораживаешься? От меня отгораживаешься?
Представил это Заяц, и рыжие усы его опустились книзу, и он сразу же решил:
– Нет, выплету я плетень вокруг своего дома чуть пониже, чтобы Медведь видел, что у меня во дворе делается, а Волк и остальные – нет.
И представилось Зайцу: выплел он плетень чуть пониже. Идет вдоль него Медведь и все видит, что у Зайца во дворе делается, а Волк тянет шею, хочется и ему посмотреть, да не может – слишком высок плетень для него.
Остановился тогда Волк и говорит:
– Медведю, значит, можно во двор к тебе глядеть, а мне нельзя?
Ох, как представил это Заяц, так и опустились его рыжие усы книзу, и он тут же сразу и решил:
– Нет, выплету я свой плетень еще чуть ниже, что-бы Медведь с Волком видели, что у меня во дворе делается, а Лиса и остальные все – никто.
И представилось Зайцу: выплел он себе плетень еще чуть ниже. Идут вдоль него Медведь с Волком и все видят, что у Зайца во дворе делается, а Лиса силится посмотреть, да не может – слишком высок плетень для нее.
Остановилась Лиса и говорит:
– Медведю с Волком, значит, можно глядеть во двор к тебе, а мне нельзя?
Ох, как представил это Заяц, так и опустились его рыжие усы книзу, и он тут же сразу и решил:
– Нет, выплету я свой плетень еще ниже, чтобы Медведь, Волк и Лиса видели, что у меня во дворе делается, а остальные все – никто.
И представилось Зайцу: выплел он себе плетень еще ниже. Идут вдоль него Медведь, Волк и Лиса и всё видят, что у Зайца во дворе делается, а Мышка бежит вдоль плетня, подпрыгивает. Хочется и ей поглядеть, что же там у Зайца во дворе делается, да не может – слишком высок заячий плетень для нее.
Присела тогда Мышка у плетня и говорит:
– А, если я маленькая, слабенькая, то от меня отгораживается даже Заяц.
Представил себе это Заяц, и стыдно ему стало перед Мышкой, вроде только от нее одной и отгородился он. Махнул лапой:
– Не буду я никакого плетня ставить. Пусть все видят, что у меня во дворе делается, я бессекретный, мне себя за высокий забор хоронить нечего.
Так он сделал: никакого плетня не поставил. Но кольев вокруг дома все-таки набил, чтобы все видели что здесь у него, у Зайца, должен быть плетень».
– Ну, – спросила черепаха, – нравится тебе моя сказка?
– Ничего, – сказал заяц, – только она не про меня.
– Почему же? У тебя усы рыжие и в сказке про рыжеусого зайца говорится. Все сходится.
– Сходится, да не все. По одним усам нельзя судить. Мало ли зайцев с рыжими усами по земле бегает. Но только я точно знаю, эта сказка не обо мне: мои усы никогда не опускаются книзу. Погляди: они у меня кверху загнуты.
Показал заяц черепахе свои усы и попросил:
– Ты уж, пожалуйста, не рассказывай завтра эту сказку, а то будут меня с тем зайцем путать. Плетень не выплел он, а смеяться надо мной станут. А колья я сейчас вокруг дома повыдергаю. Долго разве это?
И скрылся в темноте.
Последняя сказка
Допоздна засиделись в эту ночь черепаха с Ивашкой. Уснули уже перед утром. И спали до тех пор, пока не забарабанила в окошко Машута и не разбудила их:
– Спите? А у березы все давно собрались, ждут вас.
– А батюшки, – замахала Кири-Бум кулачками. – Берите меня, несите скорее.
Нес ее всю дорогу один Ивашка. Протянула, было, лапы Машута, да Ивашка отстранил ее:
– Кири-Бум моя гостья, мне и нести ее.
Ждали черепаху с нетерпением, и каждый думал при этом о своем. Медведь Михайло горбился на поваленной липе, хмуро глядел прямо перед собой и хмуро думал:
«Неужели она в последней сказке обо мне расскажет? Да я тогда и березу разнесу в щепки».
А у бобра Яшки совсем иная в голове мысль была: «Вот бы рассказала Кири-Бум обо мне еще одну сказку, да я бы тогда с ней до конца моей жизни по два раза на день здоровался».
Были в голове думы и у Потапыча. Каждое утро, приходя к березе, Потапыч усаживался на своем пне и весь день сидел на нем, прямой и суровый. Смеялся редко. Сдвинет брови к переносице и сидит, думает:
«Глядите на меня, запоминайте, чтобы передавать потом из уст в уста, от поколения к поколению, как сидел я у березы, когда записывал на ней сказки черепахи Кири-Бум дятел Ду-Дук».
Все время только и думал о том, как бы ему сесть повиднее. А чем больше рассказывала черепаха и чем меньше места оставалось на березе, тем все чаще иные мысли у него в голове появляться начали: что неплохо бы и о нем, о Потапыче, сказку на березе выбить, еще хорошей сказкой его прославить. Но неудобно было сказать:
– Расскажи обо мне, Кири-Бум.
Томился, ждал: может, сама догадается. Значительно в кулак покашливал. Кхыкал. И все напрасно: о других рассказывала Кири-Бум свои сказки. И когда объявила она вчера: «Завтра запишем мою самую любимую сказку», – дрогнуло у Потапыча сердце: уж эта сказка наверняка о нем будет. Был уверен он, что любимая сказка у черепахи только о нем, о Потапыче, может быть. Все-таки он, как никак – хозяин рощи, его любить надо.
Глядел Потапыч на черепаху нежно, благодарен был ей в душе, что сказку о нем она к концу приберегла. Сколько о нем теперь разговору в роще будет. А черепаха уселась поудобнее, обвела всех маленькими глазками, сказала:
– Пиши, Ду-Дук: «И МЕДВЕДЬ СПИРИДОН УЧИЛСЯ».
«Не обо мне?!» – удивился Потапыч, но тут же успокоился: он, Потапыч, и без сказки знаменит. Он – хозяин рощи, его имени все равно в веках греметь. Пусть увековечат Спиридона.
Потапыч принял важный вид: надо же, чтобы все запомнили, как сидел он у березы, когда выбивал на ней дятел последнюю сказку, приготовился слушать. Зато медведь Сидор поднял лапу. Все эти дни он ждал, не вспомнит ли черепаха еще что сказочного из его жизни. Потому и поднял лапу, вдруг да в последнюю минуту вспомнит и вместо Спиридона его сказкой порадует:
– Зачем же о Спиридоне? Его с нами нет. Говори о тех, кто есть.
– Тебя тоже не было с нами, да я рассказывала о тебе, – сказала Кири-Бум.
И медведь Сидор качнул головой: верно, без него записали сказку о нем. И опустил лапу:
– Ладно, давай о Спиридоне.
И черепаха начала рассказывать. Ду-Дук едва успевал записывать за ней. На землю сыпалась пахучая березовая стружка.
Рассказывала черепаха:
«Жили по соседству два медведя – медведь Спиридон и медведь Лаврентий. У медведя Спиридона всегда для всех двери открыты. Всех он привечает, всех угощает:
