Екатерина Болдинова - По-настоящему
– Бардак какой-то, – пробормотал директор, извлекая из кармана надушенный платок и вытирая вспотевший лоб. – Чего вы все от меня хотите?
– Отмените приказ, – ответила Татьяна Мироновна.
– Аннулируйте его, – поддержали Любовь Игнатьевна и Нина Петровна. Директор взял со стола приказ и разорвал его на мелкие клочки.
Потом поднял телефонную трубку, набрал несколько цифр и усталым голосом сказал: – Юлечка, аннулируйте приказ об исключении Симоновой.
Мы победили! Ура!
10 февраля 2000 годаДружок, мне страшно. До боли, до дрожи во всём теле… Эти ужасные люди звонят каждый день. Чего они только не говорили! Знаешь, когда беру трубку, чувствую себя той самой маленькой испуганной девочкой, какой была десять лет назад. И не скажешь никому, не объяснишь, почему я не могу пойти туда или туда, почему дома зажигаю свет во всех комнатах, как только прихожу от репетитора, почему дёргаюсь, когда слышу звонок в дверь… Я говорю себе: «Не боюсь!» Нельзя, чтобы эти люди, кто бы они ни были, почувствовали, как мне страшно. Вчера папа принёс с работы определитель номера и специальную кассету – записать разговор. Номер не определился. Наверное, звонят из автомата. Зато родители узнали голос. И сразу как-то переменились в лице. Оба.
– Мама, папа, в чём дело? Что происходит, я не понимаю! Объясните же, наконец!
Молчание. А потом обсуждение того, каким образом обеспечить мне какое-то подобие охраны. Самое абсурдное предложение: не ходить в школу, а также на музыку, историю и английский. Пока всё не уляжется. К счастью, у меня есть хорошие аргументы против: последний год, скоро поступать и, в конце концов, не могу же я сидеть дома вечно!
– Лучше расскажите мне, кто нам угрожает. Ведь папа всегда говорил, что опасность надо знать в лицо…
Родители переглядываются.
– Это Кулковский, – говорит после недолгого молчания папа. – Брат того Кулковского, который получил пожизненное заключение за серию убийств и изнасилований. Дело расследовала мама. Он умер в тюрьме неделю назад.
После этого разговора меня снабдили хорошим электрошокером, ещё одним баллончиком и большим количеством советов. Ходить куда-то – только вместе со Стёпой. Дверь никому не открывать. Поздно вечером из дома не выходить…
Я понимаю, так надо. Только не хочу больше такой жизни. Ни себе, ни своей семье. Той, которая будет…
11 февраля 2000 годаА наш директор, Рудольф Петрович, уволился. Его обязанности пока исполняет завуч, Елизавета Петровна. И все этому очень рады. Она славная и, хотя бывает строгой, никогда не срывается на учеников и не выдвигает абсурдных требований. Хоть бы она стала директором школы!
12 февраля 2000 годаПолчаса назад от меня ушла Наташка. Полдня она проплакала у нас на кухне. Она всё-таки была в театре. И всё-таки переспала с Петровским.
Честное слово, от одной мысли об этом меня начинает тошнить. Я не могу понять, зачем она это сделала: ведь Ната прекрасно понимает, что у Петровского таких как она – вагон и маленькая тележка, и отдавать свой единственный первый раз такому вот человеку… Но я не осуждаю её.
Ещё две недели назад Ната сказала, что взяла билеты в Музыкальный театр, на «Мистера Икс». Это её любимый спектакль. Конечно же, с Петровским в главной роли. Я удивилась.
– Наташ, ты же сказала, что больше не хочешь видеть его! После той истории, в декабре!
– Маринка, Маринка, – простонала она. – Я не могу! Я скучаю по нему, ужасно скучаю! И просто хочу его увидеть, мне всё равно как. Мне даже всё равно, что со мной будет дальше. И, если он увидит меня и захочет, чтобы… между нами что-то было, Марина… я сделаю всё. Лишь бы хоть немного побыть рядом с ним.
– Но так же нельзя! Надо быть гордой, Ната! – закричала я. И кричала ещё долго. Я говорила подруге какие-то жестокие, обидные слова, суть которых сводилась к тому, что она просто не может идти туда, искать встречи с Петровским, что это бред, блажь, глупость и элементарное неуважение к себе.
Наташка молча выслушала меня, покачала головой и твёрдо сказала:
– Марина, я всё это знаю. Но я хочу его видеть, чувствовать, прикасаться к нему, понимаешь? Хотя бы один раз в жизни поцеловать его. Даже если потом он прогонит меня и навсегда забудет, кто я такая.
В театр мы пошли вместе. Вчера вечером. Наши места (кто бы сомневался?) были в первом ряду. Наташа купила для Петровского огромный букет цветов и после спектакля поднялась на сцену, чтобы подарить их своему «мистеру Икс». Он поцеловал её в щёку, и они обменялись несколькими словами. Когда Наташа спустилась ко мне, в зал, её лицо было пунцового цвета.
– Что такое? – спросила я.
– Он пригласил меня к себе в гримёрку. И я пойду, – сказала Наташа тоном, не допускающим никаких возражений.
– Ната, будь благоразумна, я тебя очень прошу! Не делай глупостей! – воскликнула я.
Она обняла меня и помчалась куда-то прочь из зала, по коридору театра, минуя бабушек-билетёрш. Я смотрела ей вслед, пока она не скрылась из виду. Зрители расходились, а я всё стояла возле своего кресла, в задумчивости теребя ремешок сумки.
Приехав домой, я сама позвонила Наташиной маме и бодро солгала, что она остаётся у меня ночевать. Да-да, завтра ведь суббота. Нет-нет, она никого не стеснит. Нет, не могу дать ей трубку, она в душе, но перезвонит, как только выйдет. К счастью, моих родителей ещё не было дома, так что никто не слышал, как я вру родителям своей лучшей подруги.
За всю ночь я так и не смогла сомкнуть глаз. Что там с Наташей? Где она? Эти мысли не давали мне покоя. С семи утра я дежурила у окна. В восемь к моему подъезду подъехало такси, из которого неуклюже выбралась девушка в красном пальто. Это была Наташка.
Я выбежала в подъезд, привела её в квартиру, сняла с неё пальто, шарф, шапочку и перчатки. Она ничего не говорила, повисая у меня на руках безвольной тряпичной куклой. Ната плюхнулась на мою всё ещё разостланную постель, с головой накрылась одеялом и пролежала так несколько часов. Я пыталась делать уроки, но в голову ничего не лезло.
Опять же к счастью для меня, у родителей с утра пораньше образовались неотложные рабочие дела, и уже в десять они ушли. Погружённые в свои профессиональные заботы, они не заметили ни Наташкиных вещей в коридоре, ни её присутствия в моей комнате. Наверное, впервые в жизни я порадовалась, что работа интересует их больше, чем я.
Около полудня Наташа зашевелилась, села и с удивлением посмотрела на меня.
– Как я к тебе попала?
– Не помнишь?
– Нет… – она попыталась собраться с мыслями. – Помню только, как садилась в такси и говорила водителю твой адрес.
Мы помолчали. Я не знала, что сказать, как задать волновавшие меня вопросы, не обидев подругу и одновременно дав ей понять, что я не одобряю такого поведения.
– Я была у него дома, – заговорила наконец Наташа. – Пили вино, ели шоколад. Я призналась ему, что хочу, чтобы именно он стал моим первым мужчиной.
– И?..
Нет, нет, нет! Наташка, зачем ты это сделала? Мне хотелось закричать на неё, встряхнуть хорошенько, чтобы выбить из Наты всю эту дурацкую влюблённость в Петровского.
– Он не заставил себя уговаривать.
Я села рядом с ней на краешек дивана и обняла её.
– Наташка… Тебе… тебе плохо сейчас? Больно?
Ведь я не знаю, как это бывает и что чувствует девушка, когда это происходит…
Она обхватила себя руками и задрожала всем телом.
– Не больно. Гадко.
Я обняла её крепче. Наташка положила голову мне на плечо, и я почувствовала, как моя футболка становится мокрой от её слез.
– Понимаешь, я хотела, чтобы в первый раз это было именно с ним… Не с кем-то там другим, а именно с ним. Думала, что это как-то свяжет нас, что он… не знаю…
– Полюбит тебя?
Она не ответила.
…Ната обещала мне, что больше никогда не пойдёт в Музыкальный театр и не будет искать встреч с Петровским. Но, уже уходя домой, она сказала, что ни о чём не жалеет.
– Понимаешь, я хотела, чтобы это случилось у меня именно с ним. Да, глупо, но когда мы это делали, мне казалось, что он только мой и больше ничей… Но я не знала, что мне будет так больно – нет, не физически, а… где-то в душе. Я теперь поняла, что это значит, когда говорят: «Душа болит».
Бедная моя Ната…
14 февраля 2000 годаЯ нашла? Или нет?
Или тень принимаю за свет?
Или солнечный луч для меня слишком ярок?
Что со мной?
Я пою, я летаю, ЛЮБЛЮ…
Ах, спасибо, Судьба, за подарок…
Дневничок, похоже, я влюбилась. Не могу даже описать это состояние. Я думаю о Стёпке постоянно. Мне хочется видеть его, держать за руку, перебирать его вьющиеся волосы, слышать его голос в трубке. Твержу себе: «Не время!» Помогает слабо. Тем более что…
