Алексей Пантелеев - Наша Маша (Книга для родителей)
- Ты готова, мама? Идем!
- Я тоже! Я тоже! - засуетилась Машка.
- Нет, ты никуда не пойдешь!
- Нет, пойду!..
На своем все-таки настояли.
И все как будто правильно. Проявили настойчивость, твердость. Наказали. Проучили. А меня не оставляет ощущение сделанной ошибки.
Из-за чего, собственно, сыр-бор загорелся? Началось с того, что Машка не хотела есть суп. Вспоминались мне весь вечер ядовитые строчки Ходасевича{73}:
Отец надел котелок и пальто,
Но вернулся, бледный, как труп:
- Сейчас же высечь мальчишку - за то,
Что не любит луковый суп!..
Сегодня с утра Маша послушная, вежливая. И все-таки что то не то. Хотелось бы, чтобы это послушание, эта вежливость достигались другими мерами, другой ценой.
И еще заметил - со мной она говорит подчеркнуто вежливо и почтительно, но играть тянется к матери.
Неудивительно: ведь вчера я весь вечер отталкивал ее от себя.
3 ГОДА 1 МЕСЯЦ
4.9.59.
Сегодня совсем холодно. Утром у папы в комнате плюс десять градусов. Небо серое. Сад опустел, заглох, одичал. Все лето соседей наших мы не видели, а только слышали. А теперь все видно насквозь. Тихо. Отчетливо слышны в этой тишине железный грохот идущего поезда, детские голоса где-то на соседнем дворе, грустноватая песня петуха.
* * *
По-прежнему я - Алеша, Элико - Маша. Но появился еще один персонаж: Алешин папа. Папа этот - невидимка (хотя Маша, конечно, его отлично видит. Иногда удается увидеть его и мне).
То и дело Маша кричит:
- Алеша, папа приехал!..
- Где?
- Вот он, в саду идет.
И сразу же:
- Нет, нет, он оплять уехал.
- В Ленинград?
- Да. На поезде уехал.
Образ этого папы, надо сказать, малосимпатичный. Это какой-то папа-дурачок. Он то и дело мотается из Ленинграда в Разлив и обратно. Я спросил у Маши, что он там делает, в Ленинграде.
- Что? Куличики делает.
* * *
Говорит не "пять", а "плять", не "опять", а "оплять".
5.9.59.
Унылая холодная осень. Впрочем, сегодня чуть-чуть потеплее и повеселее.
Вчера к вечеру ходили в лес: мама, папа и Маша. Нашли несколько сыроежек и горькушек, один березовик. Сыроежки - старые, трухлявые, березовик на три четверти съеден улитками.
Вот в каких славных местах мы живем уже третий год!..
* * *
Сейчас половина двенадцатого. Машка с опозданием отправляется на прогулку. Перед уходом пришла, стучит в дверь.
- Что? Кто там?
- Полуцеваться!!!
Открываю дверь. Она уже в голубом пальтишке, в берете.
- Что? - говорю.
- Полуцеваться хочу.
"Полуцевались". Ушла. Сейчас, в ожидании мамы, играет во дворе.
* * *
Только что получили сообщение о смерти Машиной няни - тети Маши. Я подозревал, что ее уже нет, - уезжала она в очень скверном состоянии, ни разу не написала, не поздравила Машу с днем рождения. Оказывается, именно в этот день - 4 августа - она и умерла.
Маша ее очень любила. Но останется ли она в Машкиной памяти? Боюсь, что нет. Может быть, так, что-то смутное, светлое, теплое, шумное и веселое. А может быть, и этих следов не останется в памяти, и только по нашим рассказам будет знать Машка о своей любимой няне.
Ушел из мира очень хороший, чистый и светлый человек.
7.9.59.
Села вчера за свой столик. Видит - на столе одни сухари.
- Мама, а пища где?
Откуда это? Ведь никто так прямо ей не говорит: "Вот тебе пища" и тому подобное. Могли сказать в третьем лице: "Пищи ей хватает" или: "Пища здесь вполне доброкачественная". А ведь услыхала и запомнила.
* * *
Во время игры уронила свой голубой шелковый бантик.
Я говорю:
- Что это?
- Бантик зачем-то упал.
* * *
Спрашивает у меня:
- Будем еще Тане тимантульку делать?
- Что-о? Какую тимантульку?
Долго не мог понять, что речь идет о температуре. Увидев, что я не понимаю, сама себе перевела:
- Градусник будем Танечке ставить?
* * *
Лежала у меня и очень больно цапнула меня за глаз. Пришлось даже примочки делать. Это она, конечно, не нарочно, а играючи, в этаком игровом экстазе. Это не только с человечками, но и со щенками и с медвежатами бывает, - расшалятся, разыграются и вдруг - цап!
9.9.59.
После обеда собрались ехать в Сестрорецк - в аптеку и по другим делам. Но за обедом произошло то же самое, что было на прошлой неделе. В Машку "вселился бес". И я выгонял его, увы, теми же способами. Запоздалых извинений не принял. И больше того - не взял Машку в Сестрорецк, чем наказал не только ее, но и себя, так как очень хотелось с ней поехать.
Ездил один - на велосипеде.
...Когда Минзамал разоблачала ее перед сном, постучали мне в стенку. Таким образом вызывают меня на церемонию вечернего прощания.
Я вышел, ответил на Машкино "спокойной ночи", но не поцеловал ее. Элико рассказывала мне, что Машка явилась к ней с выражением растерянности и даже ужаса на лице:
- Папа меня не полуцевал!
- Вот видишь, - сказала мама.
- Я завтра буду хорошая, - заявила Машка.
Это похоже на концовку нравоучительного рассказа. Будет ли она "хорошей" завтра - не знаю. А вообще-то очень хочу, чтобы она была по-настоящему хорошей.
И все-таки я не уверен, что поступил правильно, когда не поцеловал ее вчера вечером.
Все дело в том (хотел написать: "беда в том", но не знаю, беда ли), что я отношусь к Машке по-настоящему всерьез. Для меня она уже давно, целых три года, - человек. И люблю ее, и жалею, и гневаюсь на нее в полную силу, со всем пылом сердца, на какой способен.
10.9.59.
После ужина играли. Ехали поездом, а потом самолетом в Москву... Папа, как выяснилось, вскочил не на тот поезд...
Впрочем, не папа, а Алеша.
Папа - это совсем другая личность. Это нечто жалкое, комичное, чудаковатое и даже загадочное. Образ его постепенно выкристаллизовывается. Сидим, играем, читаем, обедаем, просто беседуем... И вдруг Машка взглянет в окно и:
- Папа идет!
- Откуда он?
- Пришел он. Вот - уже пришел! На полу сидит.
Папа - маленький, его берут на руки, пересаживают с места на место. Исчезает он столь же молниеносно, как и появляется.
- Уже ушел!
И через полминуты:
- Опять идет!
Подбегает к окну, прижимается лобиком к стеклу, кричит:
- Папа! Ты куда? (Повернувшись.) Галявит: уеду!
И папа опять надолго пропадает.
В самолете, когда мы летим в Москву, он тоже появляется неожиданно как некий бессловесный джинн, вылезший из бутылки. Сидит на полу в уголке, есть не просит, никому не мешает. В общем, личность безобидная. Неприятно только, что зовут его папа.
* * *
Утром, когда я завтракал, Машка нарядилась - повязалась маминым шелковым шарфиком. Подошла ко мне.
- Завяжи!
- Как надо сказать?
- Пожалуйста, завяжи.
Повязал ее, как матрешку. Спрашивает:
- У тебя тоже в Ленинграде пальток есть?
- Что-о? Пальток?
Смеется.
- Паль-ток!
- Пальто?
- Нет, вот это.
Тычет себя в темечко.
Я говорю:
- Голова?
- Вот это!
- Ах, волосы?!
- Вот это!!!
- Ах, бантик?
- Паль-то-о-о-ок!..
Подошла к зеркалу, увидела себя в платке, говорит:
- Это тетя Неля.
Потом говорит:
- И тетя Минзамал.
Еще подумала:
- И тетя Ляля. И тетя Нина...
Вспомнила всех, кто носит платки и косынки.
* * *
Из Ленинграда я привез на днях книгу "Annabella und Ladislaus". Эта книга была одной из самых любимых у Машки, если не самой любимой. В городе, когда я вернулся из Комарова и с Машкиной помощью устанавливал книги на новых полках, эту книгу мы найти не могли. И вот теперь я нашел и привез ее. Обещаю Машке показать что-то очень интересное. Она ждет с трепетом. На другой день показываю и вижу, что Машка просто не знает этой книги. Смотрит как на что-то новое. Нет, не совсем так. Когда я, ткнув пальцем в румянощекую рожицу куклы Аннабеллы, спрашиваю:
- Кто это?
Она отвечает:
- Ладислаус.
Но в книге все узнаётся заново. Ни разу не было:
- Помню!
Или:
- Помнишь?
Не видела она книги месяцев семь-восемь. А ведь как любила! И сколько десятков раз листала - и со мной, и с мамой - эту пеструю книжицу.
Загадка! Впрочем, ведь и бабушку она тоже, вероятно, не сразу узнает. А разлучились они с бабушкой и с Аннабеллой на равный, пожалуй, срок.
Если меня не обманывают мои наблюдения, зрительная память у ребенка (у Машки, во всяком случае) несколько отстает от слуховой. Слова "Аннабелла", "Ладислаус", "сторож", "Дед Мороз", "фонарь", "кукольный дом", "санки" и прочие она запомнила, а изображения этих людей и предметов - хуже. (Так же, как помнит имена бабушки, Павлика, тети Гетты и так далее, говорит о них и внушает собеседнику впечатление, что она их знает и помнит, а на самом деле только слова помнит. Впрочем, все это, конечно, не абсолютно. Где-то в памяти что-то смутное хранится.)
* * *
Вчера я получил письмо от какой-то читательницы из Баку.
И в присутствии Маши сказал Элико:
- Получил письмо от твоей землячки.
- Какая моя землячка?
- Нет, Машина землячка, - вмешалась Маша-мама.
