Мария Прилежаева - Осень
Никто не знал. Может быть, только старший инспектор.
Задолго до начала работы Анна Георгиевна была в своем кабинете. Шагала от стены к стене. Присядет. Встанет. Снова шагает. Одна...
Всего лишь вчера, рисуя в блокноте квадраты и кружки, притворяясь, что занята делом, она слушала внутри себя радость. Приехал Артем! Взрослый сын. С ответственным поручением, что прямо так и было написано на его расплывшемся от удовольствия и гордости лице.
Она понимала его воодушевление, рой мыслей, гнев, самолюбивые надежды. И самолюбивые надежды, да. Кто не хочет успеха? Он приехал с честными намерениями постоять за правду и, если удастся, смело исполнить свой самостоятельный долг, и люди заметят, и в журналистике появится новое имя Артем Новосельцев.
Пожалуй, вчера с его каштановыми усиками, так аккуратно и вместе щегольски выведенными двумя узкими полосками над губой, его широко распахнутыми почти ребячьими глазами, отражавшими бурю чувств, капельками пота от переживаний на лбу, Артем открылся матери глубже, чем раньше. Правдивый, мечтательный и... немного тщеславный. Ну и что?
Анна Георгиевна взглянула в окошко.
Ранняя осень мазок за мазком, как художник на холст, кидала буйные краски и в темную зелень сада, куда выходило окно кабинета посреди еще густолистых, легко тронутых желтизной стариков длинный кленок, вытянувшись, как мальчишка, пламенел, источая яростный свет. День начинался празднично ярко, а сердце все сильнее болело и ныло. "Тёмка, тебе наговорили дурного о матери, ты и поверил. Правдивый, и в других лжи не видишь, а как же во мне, своей матери, так сразу и разуверился?"
- Можно? - послышалось вкрадчиво в полуоткрытую дверь.
- Придете в назначенный час, Надежда Романовна.
Назначенный час близился, и Анна Георгиевна в пустом кабинете заняла свое место во главе не очень длинного стола, где обычно велись заседания, склонилась над бумагами, подготовленными старшим инспектором для подписи. Машинально листала бумаги, не вчитываясь.
Первым пришел спецкор Артем Новосельцев. Сел в углу, возле кадки с пальмой, острые, как лезвие ножа, листья которой казались вырезанными из зеленой глянцевитой бумаги, достал блокнот, уткнулся в него, не глядя на мать. Тогда завгороно, нажав кнопку электрического звонка на столе, вызвала в кабинет старшего инспектора. Надежда Романовна неслышно вошла. Бессонная ночь оставила следы на ее хотя и подкрашенном, но осунувшемся и измятом лице. Она была все в том же коричневом трикотажном костюме с оранжевым джемпером, и янтарные бусы оставались неизменны, только Надежда Романовна теребила их чаще обычного, что единственно выдавало смятение духа старшего инспектора.
Виктор Иванович известил ее о причине приезда спецкора, оказавшегося сыном завгороно.
"Юнец! Прискакал. Не спросив броду, сунулся в воду. Невдомек, что мамаша команду давала. Теперь гадает, как выпутаться. Спокойствие, Надежда Романовна, и выдержка. В крайнем случае... рекомендация сверху была? Но учтите: сошлемся только в крайнем случае, Надежда Романовна".
Он внушал ей спокойствие тем уверенным, почти властным тоном, как обычно держалась с ним она. С ним и другими руководимыми ею товарищами.
Всю ночь старший инспектор решала, как вести себя на предстоящем разговоре. И не решила. Между тем приглашенные собирались на совещание. Впрочем, секретарь роно, юная девица с подсиненными веками и искусственной проседью в волосах, приглашала по телефону не на совещание: "Анна Георгиевна неофициально просила зайти".
Пришел директор. В пестрой сорочке, отглаженном темно-сером костюме, желтых летних туфлях. И не подумаешь, что провинциал! Приоделись наши учителя. Нынче редко встретишь учителя в потертых брючишках, тем более учительницу в пережившем моду платье.
Директор приветствовал завгороно почтительно, но с подходящим его положению достоинством. Однако когда вслед за ним появился известный всему городу депутат Верховного Совета фрезеровщик Павел Васильевич Оленин, которому завгороно быстро поднялась навстречу, протянув руку, зовя сесть с собой, как бы в президиум, директор внутренне съежился. Приход депутата представился ему подозрительным. Пугающие предчувствия ознобом пробежали по телу. О депутате директор был много наслышан разного от разных людей. Одни говорили: "Правильный человек". А что значит правильный? С какой стороны поглядеть: для кого правилен, а кому наоборот.
Другие откровенно ругали: "Депутат! Пятый год жилья дожидаемся. У самого квартира небось".
Третьи: "Мастер - золотые руки. В чужие государства оленинское мастерство возили показывать. И там оценили. А что касается депутатства старается для народа, так ведь ежели в чем нехватка, как ни старайся, - не расстараешься".
Тут дверь распахнулась, и, непривычно шумно для такого солидного учреждения, как гороно, ворвалась запыхавшаяся математичка Маргарита Константиновна.
- По-моему, у вас уроки, - нахмурился директор.
- Я потом наверстаю упущенное.
Директор намерен был предложить учительнице немедленно вернуться к занятиям в школе, но, к величайшему его удивлению, завгороно, не обратив внимания на его слова, жестом пригласила ее остаться, подрывая тем в глазах всех присутствующих его директорский авторитет, грубо нарушая трудовую дисциплину. Завгороно! Хорошенький пример подаете, товарищ завгороно!
А учительница как ни в чем не бывало подсела к спецкору, и они сразу пустились шептаться.
"Эге-ге-ге! Что-то здесь происходит", - озадаченно подумал директор.
- Товарищи, начнем, - объявила завгороно. - Маргарита Константиновна, вы?
Директор опешил. Почему она? Начиналось с загадки.
- Да, конечно! - живо согласилась учительница.
Встала. Выронила из записной книжки на пол шариковую ручку, спецкор проворно нагнулся поднять, подал ей. Она непринужденно кивнула, словно знала спецкора не со вчерашнего дня, а всю жизнь.
"Эге!" - встревоженно подумал директор; противновато засосало под ложечкой. Дальше он все сильнее тревожился и к концу речи уже до глубины души ненавидел модную выскочку. "Всего год и учительница, а форсу, а важности! Противная девчонка! Лезет на скандал".
Полный желчи, он изничтожал Королеву Марго, а она тем временем излагала происшествие в школе номер один, и директор, пораженный, узнал, что она и есть автор письма, из-за которого весь сыр-бор загорелся. Не подозревал, проворонил письмо! А если бы и подозревал? Как пресечь? На почту не побежишь остановить, не гоголевские времена. Как остановишь?
Дальше директор вовсе остолбенел, услышав до невероятности дерзкий выпад учительницы против него и начальства.
- Виктор Иванович потому пошел на выживание Ольги Денисовны... Учительница на секунду запнулась, не дольше секунды, и, смело глядя в глаза Анны Георгиевны, слушавшей с печальным вниманием, продолжала без запинки: Вы, Анна Георгиевна, дали знак, то есть приказ, негласный, но для подчиненных обязательный, и наш директор исполнил его, и все это знают.
"Проклятая девчонка! - ненавидел директор. - Толкает на крайности. Надо спасаться. Не рухнуть бы в пропасть".
Он боялся пропасти из-за присутствия депутата. Он почти был уверен, все обошлось бы испугом, покаянием и всеобщим прощением, не будь депутата. Не вообще депутата, а именно нашего вполне конкретного, загадочно молчаливого товарища Оленина, о котором рассказывают, что он как танк на войне: ни вправо, ни влево, все прямо да напролом...
- На кого наговариваете, Маргарита Константиновна! - воскликнула Надежда Романовна. - На кого поднимаете руку? Товарищ завгороно безупречна.
Надежда Романовна туго затянула янтарные бусы на шее, задыхаясь от любви и обожания завгороно.
Пока девчонка-учительница произносила свою обличающую речь, Надежда Романовна прозрела и вдруг поняла, что ее ночные страхи были напрасны. Как бы ни повернулось, завгороно останется завгороно, а стало быть, и она, старший инспектор, при ней. Ничто не грозит нашей безупречной Анне Георгиевне. А депутат здесь зачем? Старший инспектор поняла его появление диаметрально противоположно директору. Не страх, а надежду внушил ей приход депутата. Зачем завгороно его позвала, руки распахнула навстречу? Эх, Тёмка, сосунок, и эта интеллектуалка, как нынче их называют, слепые котята - вот кто вы!
Вслух она высказалась по-другому. Но горячо:
- Товарищи! У нас еще не бывало, мы не припомним такого справедливого завгороно...
- Надежда Романовна, я не давала вам слова, - сухо остановила завгороно.
- Молчу, Анна Георгиевна, но обидно же, больно. Нет, не могу молчать, вы уж простите... Товарищи, все было не так. Маргарита Константиновна, стыдно! Вы питаетесь сплетнями. Анна Георгиевна и не думала мне ничего поручать. О молодом Утятине слова не было сказано.
- Неправда. Было сказано об Утятине, - так же сухо возразила Анна Георгиевна.
