Лето в Михалувке и Вильгельмувке - Корчак Януш
— Господин воспитатель, все!
— Господин воспитатель, готово!
Справа, на опушке леса, где мы каждый день прощались с заходящим солнцем, ребята построили нечто вроде большого гнезда из веток, камней и песка, выложили гнездо сосновой хвоей, устлали мхом и убрали цветами.
— Аистово гнездо.
— Не гнездо, а ложа, — говорит один мальчик, который бывал в театре, потому что его отец-токарь как-то получил там работу.
Последний закат.
Солнце уже утратило свои лучи, узкое облачко перерезало солнечный диск на две половины.
— Последний закат, — говорят ребята.
Завтра в это время они уже будут в Варшаве, а там не бывает заката. В сумерки на улицах появляется человек с длинной палкой и зажигает безобразные желтые фонари. Человек переходит с одной стороны улицы на другую, всегда бедно одетый, в черном, и лица его в темноте нельзя разглядеть. Это он превращает в городе день в ночь.
А в Михалувке ясное солнце в пурпурных одеждах гасит день и зажигает ночь. Солнце садится все ниже и ниже, прячется за землю и постепенно исчезает: все меньше и меньше кусочек диска.
— Все, — говорят одни.
— Нет еще, — возражают другие.
И вот уже светятся только маленькие искорки…
В этот последний вечер родилась последняя колонистская сказка о последнем закате — странная сказка без конца…
— А может, не возвращаться в Варшаву? Может, стать парами, взять флажки и с песней отправиться в путь?
— Куда?
— К Солнцу.
Долго придется идти, но разве это плохо? Спать будем в поле, а на жизнь зарабатывать, как сумеем. В одной деревне Гешель сыграет на скрипке — и нам дадут молока, в другой Ойзер расскажет стихотворение или Арон интересную сказку — и нам дадут хлеба. Где-нибудь споем хором или поможем в поле.
Для хромого Вайнрауха мы сделаем тележку из досок и, когда он устанет, повезем его в тележке.
— Мы будем идти долго-долго, будем идти, идти, идти…
— А потом что?
Но тут раздался звонок, сзывающий всех на последний ужин, и сказка осталась без конца…
А утром мы уже были на пути в Варшаву.
Лето в Вильгельмувке
Перевод с польского Виктории Фёдоровой
Очень коротенькое вступление
Недавно я закончил повесть, в которой подробно описана жизнь еврейских мальчиков в Михалувке. Книга понравилась.
Да и как бы могли не понравиться увлекательные приключения целых ста пятидесяти мальчиков в деревне?
Повесть о Вильгельмувке будет, вероятно, еще интереснее.
Во-первых, в Вильгельмувке большой лес, где мальчики собирали ягоды и грибы, а из веток строили шалаши. Из этих шалашей возникли два поселения: Милосна и Лысая Гора.
Во-вторых, рядом с Вильгельмувкой есть колония для девочек — Зофьювка, что привело к некоторым весьма любопытным событиям — таким, например, как нападение на домик Паулинки. В Вильгельмувке тоже сто пятьдесят мальчиков, а среди них, как нетрудно догадаться, немало изрядных сорванцов.
Глава первая
Путешествие. — Скучный рассказ, который не стоит и слушать. — Вот завтра будет весело.
Первая глава «Лета в Михалувке» была посвящена описанию того, как все собрались на вокзале, встали в пары, как родители прощались с детьми, как, наконец, мы двинулись в путь.
Там воспитатель вызывал по тетрадке:
— Фридман, Миллер, Гринбаум, Бромберг!
А здесь:
— Ковальский, Гурский, Франковский, Трелевич!
В остальном все то же самое.
Накануне отъезда мальчики собираются на Свентокшистской: их осматривает врач, сапожник примеряет обувь, парикмахер стрижет тех, у кого слишком длинные волосы.
В день отъезда воспитатели так же ставят их в пары и после звонка разводят по вагонам.
И воспитатель спрашивает:
— Никто не потерял свой мешок? Не высовывайтесь из окон!
А мальчики точно так же устраивают в вагоне у окон толкотню и кричат:
— Подвинься, это мое окно!
— Не толкайся, а то получишь в лоб!
Совсем иначе на обратном пути, когда уже все всех знают. Тогда каждое окно занимает группа друзей, которые будут друг другу уступать:
— Теперь ты немного посмотри, а потом снова я.
И здесь тоже мальчики отдают на хранение почтовые открытки, чтобы потом каждую неделю писать родителям, как они хорошо проводят время; и здесь по дороге происходит много удивительных приключений. Одному уголек попал в глаз; ему велели плевать, чтоб уголек вылетел; когда же это не помогло, воспитатель кончиком носового платка вытащил уголек из глаза и потом выговаривал:
— Вот видишь, а я предупреждал: не надо высовываться из окон! Я знал, что так получится!
Томашевский махал мешком пастушкам, которые то кланялись, то показывали язык поезду; сосед толкнул Томашевского, и мешок улетел. Еще один махал жителям Воломина [6] носовым платком, и платок тоже улетел.
— О, вороны, вороны!..
— О, аист!..
И даже не догадываются, что рядом сидит Зигмунт Бочкевич, который уже завтра получит прозвище Бочан — то есть аист.
— О, ульи, ульи!
Тут же кто-то рассказывает, как однажды полез в улей, когда гостил у дяди в деревне, и его ужалили пчелы; он тогда был еще маленький и глупый.
В Тлуще поезд переходит на другой путь и едет назад. Бывалые колонисты пугают новичков:
— В Варшаву едем!
— Ой, возвращаемся!
А чем ближе Говорово [7], тем чаще слышен нетерпеливый вопрос:
— Далеко еще?
Мальчикам хочется поскорее увидеть колонию, и каждый представляет ее себе по-своему. Один думает, что они будут жить в маленьких домиках в деревне, другой — что колония похожа на дом в Варшаве: из длинного коридора двери ведут в комнатки, где будут спать сразу по нескольку человек. И никто не знает, что такое веранда, о которой они столько слышали.
Леон Копеч, которого Ахцык позже прозовет Копейкой, очень проголодался, Левиньский дал ему пять баранок. А Бочкевич ест хлеб с маслом и говорит, обращаясь немного сам к себе, немного к воспитателю:
— Я еще никогда не ездил на поезде.
— И как, нравится тебе ехать на поезде?
— Нравится, — говорит Бочкевич и ест хлеб с маслом.
Маленький Сулеевский, даже не подозревая, что скоро станет отважным капитаном корабля, тихонько всхлипывает и утирает нос рукавом: сестра обещала, что отвезет его в колонию, а сама ушла, бросила его одного! Вот какая ему выпала злая судьба.
— О, гляньте, овес!
— Осёл… это рожь, а не овес.
— Много ты знаешь…
Поезд с грохотом проезжает по мосту. Кто-то спрашивает:
— А как называется эта Висла?
Мальчики считают верстовые столбы и спорят, сколько верст в миле — семь или четырнадцать. Обсуждают, что было бы, если кто-то из мальчиков вдруг выпал бы из окна.
— Станция Говорово!
Ребята помладше забираются на телеги; старшие пойдут пешком — до Вильгельмувки недалеко.
Солнце уже садится, повеяло вечерней прохладой.
Ну, в путь! Те, у кого в Зофьювке сестры, родные или двоюродные, спрашивают, попадем ли мы уже сегодня в Зофьювку, к девочкам.
— Мы прямо сегодня получим колонистские костюмы?
— А завтра мы будем письма писать, да?
— А когда нам выдадут лопаты, чтобы копать?
Про лопаты им рассказали колонисты прошлого заезда.
Вопросы воспитателям задают пока робко, прощупывая почву: не рассердятся ли?
