В Хауф - Александрийский шейх Али-Бану и его невольники
Юноша был поражен, потрясен. Он долго глядел на него, а затем сказал, тоже сняв шляпу:
- Салем алейкюм, Petit Caporal! Насколько мне известно, султан франков не я, значит, мне не пристало покрывать голову; ты же, Petit Caporal, в шляпе, уж не ты ли император?
- Ты угадал, - ответил тот, - но, кроме того, я твой друг. Припиши свои невзгоды не мне, а несчастному стечению обстоятельств, и будь уверен, что первым же кораблем ты поплывешь к себе на родину. Ступай теперь к моей жене, расскажи ей про арабского ученого все, что ты знаешь. Салат и селедку я отошлю лекарю, ты же впредь до отъезда оставайся у меня во дворце.
Так говорил человек, бывший императором; Альмансор же пал ниц перед ним, облобызал его руку и просил прощения за то, что не признал его сразу, ведь в его глазах он совсем не походил на императора.
- Твоя правда, - ответил тот, смеясь, - ежели ты императором всего несколько дней, то на лбу у тебя этого не написано. - Так сказал он и сделал ему знак удалиться.
С того дня Альмансор зажил в счастье и довольстве.
У арабского наставника, о котором он рассказал императору, он побывал еще несколько раз, лекаря же больше не видел. Несколько недель спустя император призвал его к себе, и объявил, что корабль, на котором он хочет отправить его в Египет, готов сняться с якоря. Альмансор был вне себя от радости; он собрался в несколько дней и, с чувством благодарности в сердце, щедро одаренный императором, отправился к морю и пустился в путь.
Но Аллаху было угодно продлить его испытания, невзгодами закалить его мужество, и он не дал ему увидать берега его родины. Англичане, другой франкский народ, вели в ту пору морскую войну с императором. Они отбирали у него все захваченные корабли; и случилось, что на шестой день пути корабль, на котором плыл Альмансор, обстреляли окружившие его английские суда; он вынужден был сдаться, и весь экипаж пересел на суденышко, которое поплыло вслед за остальными. Но на море так же неспокойно, как в пустыне, где на караваны неожиданно нападают разбойники, убивают и грабят. Тунисские пираты напали на их суденышко, во время бури отбившееся от больших кораблей, захватили его, а весь экипаж отвезли в Алжир и продали в рабство.
Правда, Альмансор, правоверный мусульманин, попал не в столь тяжелую неволю, как христиане, но все же последняя надежда увидать родину и отца исчезла. Так прожил он пять лет у одного богатого человека, где работал в саду и поливал цветы. Но богатый человек умер, не оставив прямых наследников; добро его растащили, невольников поделили, и Альмансор попал в руки работорговца. Тот как раз снарядил корабль, чтобы перепродать своих невольников подороже в других краях. Судьбе угодно было, чтобы я тоже оказался невольником этого работорговца и попал на тот же корабль, что и Альмансор. Там мы узнали друг друга, и там поведал он мне о своей необычной судьбе. Но, когда мы пристали к суше, я опять убедился, что пути Аллаха неисповедимы, мы высадились на его родном берегу, нас выставили на продажу на невольничьем рынке в его родном городе, и, - о господин! - скажу тебе кратко: он был куплен своим родным, своим любимым отцом!
Шейх Али-Бану глубоко задумался над этой повестью; она невольно увлекла его, грудь его вздымалась, глаза сверкали, и часто он был готов прервать молодого невольника; но конец рассказа, казалось, не удовлетворил его.
- Ты говоришь, ему теперь было бы около двадцати одного года? - так начал он свои вопросы.
- Мы с ним примерно одного возраста, о господин, двадцать один - двадцать два года.
- А какой город называл он своей родиной, об этом ты ничего не сказал.
- Если не ошибаюсь, - ответил тот, - это Александрия!
- Александрия! - воскликнул шейх. - Это мой сын, где он? Ты не говорил, что он звался Кайрамом? Какие у него глаза - темные? А волосы - черные?
- Да, такие, а в минуты откровенности он называл себя Кайрамом, а не Альмансором.
- Но, заклинаю тебя Аллахом, скажи мне, отец купил его у тебя на глазах, ты говоришь, он сказал, что это его отец? Значит, это не мой сын!
Невольник ответил:
- Он сказал мне: "Благословен Аллах после столь долгих невзгод; это рыночная площадь моего родного города". А немного спустя из-за угла показался вельможа, - тогда он воскликнул: "О, наши глаза поистине драгоценный дар небес! Мне привелось еще раз увидеть своего почтенного отца!" Человек же тот подошел к нам, оглядел всех и купил под конец того, с кем все это случилось; тогда он призвал Аллаха, горячо возблагодарил его и шепнул мне: "Вот я опять возвращаюсь в обитель счастья: меня купил мой родной отец".
- Стало быть, это не мой сын, не мой Кайрам! - молвил шейх, исполняясь печали.
Тогда юноша не мог дольше сдерживать свое волнение, слезы радости брызнули у него из глаз, он пал ниц перед шейхом и воскликнул:
- И все же это ваш сын - Кайрам-Альмансор, ведь это вы сами купили его.
"Аллах, Аллах! Чудо, великое чудо!" - восклицали вокруг и все старались протиснуться поближе. А шейх, онемев, глядел на юношу, который поднял к нему свое красивое лицо.
- Мустафа, друг мой, - наконец обратился шейх к старому дервишу, - глаза мне застилает пелена слез, и я не могу разглядеть, запечатлелись ли у него на лице черты его матери, в которую мой Кайрам уродился лицом, подойди и вглядись в него.
Старик подошел, долго глядел на него, наконец, положил руку на чело юноше и сказал:
- Кайрам, как гласит изречение, которое в тот скорбный день ты унес с собой в лагерь франков?
- Дорогой учитель, - ответил юноша, прикасаясь губами к его руке, - оно гласит: "Кто любит Аллаха и чист душой, тот не одинок и в пустыне горестей, ибо с ним двое спутников, они поддержат и утешат его".
Тогда старик с благодарностью возвел очи к небу, поднял юношу, прижал его к груди и передал шейху со словами:
- Возьми его! Как верно то, что ты тосковал по нему десять лет, так верно и то, что это твой сын Кайрам.
Шейх не помнил себя от радости и счастья. Он не мог наглядеться на вновь обретенного сына, из черт которого явственно проступал образ былого Кайрама. И все присутствующие радовались вместе с ним, ибо они любили шейха, и каждому казалось, будто в этот день ему самому судьба подарила сына.
Песни и ликование снова огласили покои, как в дни счастья и радости. Юноше пришлось повторить свой рассказ, теперь уже более обстоятельно, и все восхваляли арабского ученого, и императора, и тех, кто был участлив к Кайраму. Гости разошлись только поздно ночью, и шейх щедро одарил всех своих друзей, дабы они сохранили память об этом дне радости.
Четырех же юношей он представил своему сыну и пригласил их посещать его, и было решено, что Кайрам будет читать с писцом, пускаться в недалекие странствия с художником, развлекаться пляской и пением в обществе купца, а четвертый будет ведать увеселениями при дворе шейха. Их щедро одарил шейх, и, радостные, покинули они его дом.
- Кого нам благодарить, - рассуждали они, - кого, как не старца? Кто мог бы это подумать, когда мы стояли тут у дома и судачили о шейхе?
- А ведь легко могло случиться, что мы пропустили бы мимо ушей речи старика, - молвил другой, - или, чего доброго, подняли бы его на смех. Он был в жалком рубище, и кто мог подумать, что это мудрец Мустафа?
- Как странно! - сказал писец. - Вот на этом самом месте мы громко выразили свои желания. Один мечтал о странствиях, другой - о пенье и плясках, третий - о веселых пирах с друзьями, а я - о чтении и сказках, и вот все наши мечты осуществились. Ведь я могу читать все книги шейха и приобретать любые, какие захочу.
- А я могу украшать его стол, распоряжаться всеми увеселениями и сам принимать в них участие, - молвил другой.
- А я? Как только западет мне на сердце желание послушать пенье и игру на лютне или посмотреть на пляску, я могу пойти к нему и попросить отпустить со мной его рабов. - А я до сего дня был беден, - воскликнул художник, - и не мог и шагу ступить из города, теперь же я могу пуститься в далекий путь!
- Да, - подхватили все вместе, - хорошо, что мы последовали за старцем, кто знает, что иначе сталось бы с нами?
Так сказали они и, радуясь и ликуя, разошлись по домам.
