Александр Кононов - Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3)
- Позор! - закричал не помня себя Шумов. - Позор - говорить такие вещи!
- Долой шовинизм! - К самой кафедре выскочил маленький рыжеватый студент, которого Гриша не встречал раньше в университете. - Долой, долой!
- Вы успешнее играете на бирже, чем...
Гриша узнал голос Оруджиани, сразу же потонувший в оглушительном шуме.
Далеко не все студенты принимали участие в этой обструкции. Многие, вскочив с мест, стояли растерянные, молча.
А крики не умолкали. Все время нарастая, они неслись, казалось, со всех сторон.
Никишин начал медленно бледнеть. Он постоял еще некоторое время на кафедре, пережидая. Потом собрал какие-то листки... И, побледнев еще больше, став белым как мел, выбежал из аудитории.
- А дальше что? - отыскав в толпе Оруджиани, спросил Гриша.
Он и в самом деле не знал, что дальше делать. Что-то уж очень быстро все произошло. Прямо-таки молниеносно.
- Дальше? - переспросил грузин. - Дальше, во всяком случае, хуже не будет. Я думаю, что лекций Никишина мы больше не услышим. А пока что пойдемте-ка отсюда. Так лучше. Вы незнакомы?
Стоявший рядом с Оруджиани рослый студент - тот самый, что спорил когда-то о филере, - крепко пожал Гришину руку.
Они стали спускаться втроем по лестнице в швейцарскую. У вешалок студенты, взволнованно гудя, разбирали шинели. Гриша уловил одно: не все были довольны неожиданным происшествием.
- Потревожили тихий улей, и то хорошо на первый раз, - проговорил Оруджиани.
Повернувшись на его голос, белобрысый студент в мундире сказал зло, сквозь зубы:
- Таким, как вы, здесь не место! Нетрудно догадаться, кто организовал сегодняшнее безобразие!
- А где же, по вашему авторитетному мнению, мое место? - спросил спокойно Оруджиани.
- В тюремной камере!
- Мразь! - неистово заорал рослый студент и схватил белоподкладочника за тугой воротник.
- Веремьев, не грубите, - проговорил Оруджиани.
И рослый студент послушно опустил руку.
- Мы еще встретимся с вами! - прохрипел белобрысый судорожно поправляя воротник.
Веремьев, видно, успел изрядно помять ему шею.
- Несомненно, - ответил грузин. - И я думаю, что такая встреча теперь уже не за горами!
- Нэ совсэм ищо Плывако. Им жилаит стать однако, - нарочито коверкая слова, с искривленным от прости лицом кинул белоподкладочник.
- Напрасно стараетесь, любезный: и без того черносотенная ваша душонка вся наружу.
- Мне незачем скрывать ни своей души, ни своих мыслей!
- Напрасно. Непристойные вещи надо бы прятать.
Оруджиани взял под руку с одного боку Веремьева, с другого - Шумова, и они пошли к выходу.
15
- Вы знаете студента Оруджиани? - спросил Гриша Барятина.
- Знаю. Этот человек - не моего поля ягода. И если вам надо расспросить о нем, выберите для этого кого-нибудь другого.
В тоне Барятина чувствовалась какая-то нервозность, казалось бы, совсем ему несвойственная.
- Кстати, и времени мало: вас ждут на Каменноостровском, вот адрес... Смотрите не упустите столь выгодный урок. Считаю нужным предупредить: с этой мадам, с вице-губернаторшей, вам придется соблюдать всякий этакий декорум.
- Декорум?
- Именно. Кстати: она очень интересовалась, из какой вы семьи. Я, конечно, сказал: из хорошей.
- Я из хорошей семьи: мой отец - крестьянин, по роду занятий садовник.
- А мой - дьякон из села Всесвятского. Вам-то я могу сказать об этом, а "вице-дурехе" предпочел бы не говорить.
- Она, может быть, полагает, что уроки дают только дети дворян?
- Не обязательно. Есть обедневшие отпрыски благородных вдов, многосемейных чиновников... что-нибудь в таком роде. Это ее устроило бы.
- Может быть, это ее устроило бы, но, если меня спросят, кто мой отец, я скрывать не стану.
- Значит, ради этой дурехи...
- Не ради нее - ради самого себя.
- Ради самого себя вам нужен заработок.
- Ну, знаете...
- Хорошо, хорошо! В конце концов, ваше дело! Еще одно: вы какую гимназию окончили?
- Я учился в реальном.
- Новое дело! Эх я, дубина! Не спросил вас раньше... Ведь сын-то вице-губернаторши лицеист, ему латынь нужна.
- Латынь я хорошо знаю, сдал экзамены при округе.
Барятин шумно вздохнул:
- Ну, хоть в этом отношении все в порядке! Я вам сказал, что я дубина? Это не преувеличение - эти святая истина. Надо быть дубиной, чтобы при моем-то последовательном эгоизме так беспокоиться о чужом благе.
- Большущее вам спасибо! И верьте мне...
- Я стал верить вам с первого взгляда, сам не знаю почему. Вероятно, потому, что вы в сущности, тоже дубима. Ну, ну, убирайтесь, а то можете опоздать на Каменноостровский.
Барятин уже снова весело смеялся, подталкивая Шумова к порогу.
Такой великолепной лестницы Григорий Шумов еще ни разу не видал: мраморная, устланная ковровой дорожкой, с медными прутьями под каждой ступенькой, со статуями в чугунных туниках на площадках; статуи держали в руках не то светильники, не то факелы - во всем этом было что-то древнеримское, столь усердно насаждаемое в Санкт-Петербурге со времен Николая Первого.
Украшенный не только галунами, но и - в дополнение к ним - витым аксельбантом, почтенного вида швейцар сказал Шумову вполголоса:
- Пожалуйте в бельэтаж.
В бельэтаже - он же второй этаж - Гришу встретила не вдова вице-губернатора - встретил звонким, как колокольчик, заливистым лаем беленький шпиц. За шпицем появился лакей во фраке, сшитом лучше, чем тот, что был на доценте Кучкове при защите им докторской диссертации.
И уж после лакея перед Гришей возникла величественная дама, ростом почти с него самого.
Оглядев его милостиво и в то же время бесцеремонно, она спросила:
- Вы от мосье Барятина? Как его здоровье?
- Да как будто ничего, - простодушно ответил Гриша, удивившись тому, что Барятин попал в "мосье".
Выражение лица у величественной дамы стало несколько кислым, и она процедила:
- Но он же объяснил нездоровьем свой отказ заниматься с Коко. Я очень жалею... мне его рекомендовала супруга генерала Клембовского.
Гриша промолчал, и дама сказала совсем уж холодно:
- У меня пока нет причин отказывать вам. Если мосье Барятин направил вас вместо себя... что ж, в конце концов мы можем попробовать. Прошу вас прийти завтра в семь часов вечера. Ровно в семь. И запомните, что я во всем люблю точность.
Приняв снова милостивый вид, она протянула Грише руку каким-то еще неизвестным ему способом - кистью кверху и что-то очень уж высоко, чуть не к самому его носу.
Он осторожно принял унизанные перстнями пальцы и, легонько подвинув их книзу, пожал.
Дама подняла брови, изумленно посмотрела на Гришу и позвала жалобным голосом:
- Жан!
Возникший словно из-под земли беззвучный лакей почтительно раскрыл входную дверь, и Шумов стал спускаться по великолепным ступеням в некотором недоумении: что-то, кажется, получилось не очень ладно. Если его в самом деле приняли репетитором, почему бы тогда не начать урок сразу? Если не приняли (хотя мадам и сказала "можно попробовать"), почему не объявили об этом напрямик?
Одно было несомненно: в чем-то он не соблюл "декорума" и вице-губернаторша осталась им недовольна. Это он чувствовал безошибочно.
Однако на следующий день, когда он явился на Каменноостровский ровно в семь часов вечера, все обошлось вполне благополучно. Гриша познакомился с Коко, своим будущим учеником, маленьким лицеистом, затянутым в кургузый однобортный мундирчик.
Таких школьников - из привилегированных учебных заведений - ему еще не приходилось встречать.
Лицеист оказался обыкновенным мальчишкой, бледненьким, немного робким. И довольно понятливым: заниматься с ним будет нетрудно, это выяснилось на первом же уроке.
Наконец-то жизнь если и не дарила Шумова улыбками, то и не очень теперь хмурилась!
Он нашел (или для него нашли) занятие вполне по плечу ему, с оплатой, на которую он и не мог даже рассчитывать. Кончились унылые и чем-то все-таки унизительные странствования по Питеру с "Нашим путем" под мышкой.
Но главное - он встретился с таким человеком, как Оруджиани. На знакомство с этим студентом Гриша возлагал большие, хотя и смутные надежды.
А Барятин? Какой славный! Чудак, все толкует о своем эгоизме. Это ж форменная чепуха!
А то, что он и Оруджиани не одного поля ягода, бывает: встретятся в пути два хороших человека и не понравятся почему-то друг другу.
Вот наступит время, узнает он их обоих как следует и сведет вместе: пусть познакомятся поближе. Обязательно это надо сделать!
Поглощенный такими приятными думами, Гриша шагал, не глядя по сторонам, с Каменноостровского к себе домой, на Черную речку. И хотя он и не глядел по сторонам, но все-таки заметил: какая-то девушка, поравнявшись с ним, нерешительно замедлила шаг, почти остановилась. Он повернул голову: это была внучка больной актрисы.
Гриша еще не научился скрывать свои чувства, и радость, отразившаяся на его лице, девушке, видимо, понравилась.
