Витаутас Петкявичюс - Великий охотник Микас Пупкус
Что мне оставалось делать? Пожать плечами и усмехнуться. Да и к чему скромничать? Шут их побери, пусть проверяют, ведь и в нашей деревне ни один серьезный мужской разговор не начинается без взаимного прощупывания, то ли крепким словцом, то ли крепким табачком.
Солдаты подскочили ко мне, взяли под руки, повели к очень удобному креслу. Пока шли, я подергался и почувствовал - эти жидконогие солдатики до того тощие, до того хилые, что без большого труда я мог бы их скрутить в бараний рог. Но я человек сознательный, обычаи чужой страны уважаю, поэтому послушно сел в кресло и независимо закинул ногу на ногу. Офицер прикрепил ко всем моим конечностям бесчисленные провода и проводочки, на голову взгромоздил чудовищную шляпу, во все стороны ощетинившуюся разноцветными лампами, к каждому волоску подключил электрический ток, а язык зажал блестящими клещами.
- Проверяю! - объявила машина и замигала сотнями красных, голубых и зеленых лампочек. - Все правильно. Уточняю: прирученный зверь - не собака, а редкостная система "дворняжка".
На мое место таким же образом усадили Чюпкуса и стали привязывать провода. Пока подсоединяли ко всем четырем лапам, дело шло. Но как только прикоснулись к хвосту, машина отчаянно заскрежетала, поперхнулась словом и еле успела прокашлять:
- Авария! Горю!
Потом она окуталась дымом, зашипела, а над нашими головами замигала красная лампа тревоги и послышался пронзительный вой сирены.
В комнату набилось полно людей, сбежались все офицеры судна, но им никак не удавалось выяснить, что приключилось с машиной и почему каждый раз, когда Чюпкус тявкнет, начинают бешено дрожать лампы и детали. Чуть было не развалил мой песик все их хитроумное сооружение. Офицеры метались, размахивали руками, кричали, но ни один из этих ученых иностранцев не догадался спросить у меня, в чем дело. Молчал и я. Мне-то что? Пусть найдут магнит сами, раз такие грамотные!
В самый разгар суматохи в каюту вбежал запыхавшийся матрос:
- Несчастье, компас отказал!
Топоча и лязгая коваными сапогами по железному настилу, все побежали наверх. А когда вернулись, я их не узнал. Вроде те самые и уже совсем другие люди: лица приятные, приветливые, улыбаются, и говорить стали со мной, как равные с равным.
- Вы владеете какой-то неизвестной нам техникой, - сказал капитан.
- Очень может быть, - согласился я и даже не покраснел ни капельки. - У вас своя техника, у меня своя!
- Поймите, если наше судно не доберется до берега, то и вы не доберетесь до него, - почтительно убеждал меня капитан.
- Очень мне нужен ваш берег, - упирался я. - Проживу и без вашего берега.
- Возможно, возможно, но ведь тогда нам придется погибнуть, всем вместе.
- Вот и отлично! Если вы думаете, что жить в плену приятнее, чем погибнуть, мне вас жаль.
- Мы вам дадим самую лучшую каюту.
- Я подумаю.
- Вы будете нашим почетным гостем.
- Хорошо, только оставьте меня в покое.
Когда все умчались исправлять компас, я поднял трубку и попросил соединить меня с капитаном. Он в это время на мостике наблюдал работу инженеров и был очень занят.
- Ну что там у вас? - поинтересовался я.
- Ничего хорошего: дрожат стрелки, как заячий хвост, - уныло отозвался капитан. - Без компаса мы пропали.
Я сразу сообразил, в чем загвоздка. Прикрыв трубку, приказал Чюпкусу:
- А ну-ка, похлопай хвостом по бокам! - Чюпкус радостно завилял хвостом. А теперь как? - спросил я капитана.
- Еще хуже: стрелка мечется во все стороны, как ошалелая.
Я улыбнулся, потрепал Чюпкуса по загривку, велел ему лечь и не шевелиться.
- А теперь как? - спросил.
- О, совсем на лад пошло, - радостно ответил капитан. - Большое спасибо.
- Так вот, милейший. Я человек незлой, долго сердиться не умею, но предупреждаю - немедленно переведите меня в приличную каюту и чтобы никаких в ней железок не было, иначе каюк вашей подводной скорлупке.
- Слушаюсь! - отчеканил капитан, как будто я был адмиралом.
Через полчаса мы с Чюпкусом расположились в шикарной каюте, помылись под теплым душем, выстирали вещички и пригласили капитана в гости. Он из кожи вон лез: угощал нас всевозможными напитками и блюдами. Но что это была за еда, одна беда! Чтобы не обидеть его, я отведал, а Чюпкуса никакими уговорами так и не удалось заставить. Заморскую еду и едой-то назвать нельзя было всевозможные искусственные булочки, пилюли, таблетки и фабричные пасты в тюбиках. Ни вкуса, ни удовольствия. Возьмешь такую булочку в рот и сосешь, как младенец резиновую соску, или глотаешь пилюли, как старик беззубый, не жуя. Чувствуешь себя, будто в аптеке: заглотнешь пилюлю и дрожишь: а вдруг отравишься?
После ужина нас посетил судовой врач, проверял наше с Чюпкусом здоровье. Прежде всего он стукнул изо всех сил молоточком по столу и спросил:
- Как слышите?
- А потише нельзя? Так и стол недолго развалить, - предостерег я.
- А теперь? - он хлопнул в ладоши.
- Да вы что, шутите? Я слышу, как ваше перо скрипит, когда по бумаге им водите.
- Странно, - пробормотал он и показал на стену, где было нарисовано яркое черное пятно. - А эту точку различаете?
- Давно вы стены не мыли, вон в углу паутинка шевелится.
- Чудеса! - Врач подал мне какое-то приспособление и объяснил, что этим у них измеряют силу мышц. Но едва я взялся за прибор, как он развалился в моих руках. Когда же стали проверять мои легкие, шар лопнул, едва я дунул в него. Врач снял очки, протер их, снова надел, внимательно осмотрел меня с головы до ног и заключил: - Вы... вы, наверно, первобытный человек. Мускулы у вас железные, слышите вы без усилителя, видите без очков. Поразительно! И все же мне приказано сделать вам прививки от всех возможных будущих болезней и эпидемий, иначе вас не выпустят на берег.
- Раз нужно, так нужно, - не стал я спорить и взялся за ремень. - Куда колоть будете?
Но врач и не думал колоть. Он набрал из разных баночек пятьдесят дробинок, начиненных лекарствами, засыпал их в дуло пистолета, зажмурил глаз, прицелился, нажал на курок и бабахнул мне сжатым воздухом пониже спины. Я как взвился, как завизжал, зато одним махом получил прививку от пятнадцати тяжелых, десяти средних, четырех легких и двадцати двух неизвестных эпидемий.
То же самое врач проделал и с Чюпкусом.
- Это мое изобретение! - гордо заявил он. - Очень хороший пистолет, но я все же недоволен. Если удастся, увеличу калибр, дробь покрупнее подберу и можно будет каждому человеку делать прививки на всю жизнь, а возможно, и на более длительный период.
- Мне предостаточно, - ответил я, потирая зад, - до конца жизни не смогу спокойно садиться. Уж лучше вы новое свое изобретение на ком-нибудь другом испытывайте.
Обиженный врач покинул каюту.
На берегу нас с Чюпкусом ожидал невиданный прием: не успели мы сойти с корабля, как в нашу честь загрохотали пушки, в небо взвились ракеты, а на земле, под землей и под водой громкоговорители заиграли гимн этого государства. Войска взяли на караул, отсалютовали нам и застыли в торжественной неподвижности. "Самое время дать тягу, - подумал я. - Сейчас никто из них не только гнаться не станет, но и не пошевелится". И когда я уже совсем собрался драпануть, меня подкузьмил Чюпкус. Не вынес он звуков торжественного гимна, завыл. И сразу же со всех сторон к нему кинулись глубоко тронутые нейлонцы, стали его гладить, нахваливать, а самый главный генерал повесил Чюпкусу на шею блестящую медаль, на одной стороне которой был изображен поющий петух - символ Нейлонии, на другой - выбиты золотые буквы: "Не от петушиного крика встает солнце".
Когда музыка смолкла, ко мне подошли несколько офицеров, встали вокруг с обнаженными саблями, а громкоговорители попросили: "Обычаи нашей страны требуют, чтобы вы исполнили гимн своего государства".
Я ломаться не стал, закрыл глаза и грянул:
Вышел батюшка в лесок!
Вышла матушка в лесок!
орал, что было сил, отбивая такт ногой.
Когда я закончил, мне вручили высший охотничий орден Нейлонии. На одной его стороне ящерица в короне и надпись венчиком: "Не бей ужа - солнце заплачет", а на другой - изображен разудалый охотник с улыбкой от уха до уха и с кружкой пенистого пива в руке.
После этой церемонии на автомобиле без колес подъехал президент Нейлонии, под гром пушек поднялся на трибуну, нажал кнопку, и из всех громкоговорителей полилось пение - здесь было принято, чтобы свои речи, заранее написанные лучшими поэтами и положенные на музыку лучшими композиторами, президент пел.
Но я почти не слушал. Глазел на странные сапоги президента: красные толстые подошвы, голенища, разукрашенные всевозможными блестящими пуговицами, железками, замками-молниями.
"Совсем такие же, как те, оставленные возле задранного волками человека, подумал я и кивнул Чюпкусу - посмотри, мол. Он несколько раз потянул носом, торчком поставил уши и тихо зарычал. - Ага, попался-таки, коронованный браконьер! - обрадовался было я, но сразу же засомневался: - Не может быть. Неужели такой благообразный старичок мог таскаться по чужим странам, тиранить зверей, чинить людям вред?! Нет, тут, наверно, что-то другое".
