Николай Дубов - Сирота
— Иди спать, разбойник. И в кого ты только такой уродился? Вот так когда-нибудь до смерти отца-то уморишь…
На другой день Витька ходил еле слышно, стараясь, чтобы его не замечали, и пытался по лицу Сони угадать, что с отцом. Сонино лицо было сердито и непроницаемо. У мамы от бессонной ночи под глазами появились темные круги. Витька слышал за дверью кабинета голоса и разобрал мамин голос:
— Не надо! Не сейчас, после…
Потом мама открыла дверь и позвала Витьку. Он вошел, стараясь не дышать. Отец полусидел-полулежал на подушках. Лицо его осунулось и побледнело. Мама сидела возле него и настороженно поглядывала то на него, то на Витьку.
— Ну, что же будем делать, Виктор?
Голос отца, всегда зычный и громкий, звучал теперь вяло и глухо, будто слинял, и это напугало Витьку больше, чем если бы он снова закричал, как вчера.
— По-твоему, выходит: "Папа — большой начальник, значит, его должны бояться и меня тоже!.." Может, ты по наследству и должность рассчитываешь получить?.. Уважение и доверие людей по наследству не получишь, их заслужить надо. Смотри, Витька: не переменишься - получишь ты в жизни под зад коленкой и ничего больше!.. Не ждал я, что сын у меня вырастет трусом…
Витька обиженно вскинулся.
— Конечно, — подтвердил отец. — Ты грозил учительнице пожаловаться, наябедничать? Кто же ты после этого? Раз ты сам не умеешь отвечать за свои поступки, за мою спину прячешься, значит, ты трус…
Витька подготовил множество «честных-пречестных» слов, но отец отмахнулся:
— Придержи, придержи! Когда их много, они ничего не стоят… Ты скажи: сам-то ты понимаешь теперь, что и себя и меня позоришь?
— Понимаю, — опустил голову Витька.
— И то ладно. А если понимаешь, — что тебе нужно сделать? Честно и прямо заявить, что вот ты сказал гадость, просишь за это прощения и обещаешь, что больше этого не будет.
— Я… я сейчас сбегаю. Я знаю, где Людмила Сергеевна живет, - вскочил Витька.
— Ну нет, брат! Оскорбил учительницу в классе, при всех, а извиняться побежишь за уголок, наедине? Так дело не пойдет! При товарищах нахамил, при них и извиняйся. Понятно?
Витька молчал.
— Что, стыдно? В другой раз неповадно будет… Без этого домой не приходи, — повысил голос отец, и мать встревоженно приподнялась на стуле. — И смотри: не вздумай врать!
Трудно было придумать наказание хуже. Витьку даже корчило, когда он пробовал себе представить, как будут над ним потешаться ребята, как задразнят его и он навсегда потеряет их уважение, славу бесстрашного, никогда не отступающего назад… Нет, сделать это было совершенно невозможно!
Но еще более невозможно было не сделать. К отцу приезжал уже не один врач, а три. Они долго и торжественно мыли руки — и Витька держал наготове чистое полотенце, — заперлись в папиной комнате, потом непонятными словами вполголоса совещались в столовой. Из того, что они сказали маме, Витька понял, что у отца был сердечный припадок. Болезнь они называли не по-русски, от этого она казалась еще страшнее.
Нечего было и думать о том, чтобы уклониться от объяснения с Людмилой Сергеевной или даже оттянуть его. Отцу нельзя было волноваться. Ему запретили двигаться, работать. Телефон отключили. В доме ходили на цыпочках, и даже Милка хныкала и канючила шепотом, а куклу свою, если она не слушалась, шлепать выносила во двор.
В понедельник Витька брел в школу с замирающим сердцем и раскаленными ушами, уныло и безнадежно мечтая о том, что, может быть.
Людмила Сергеевна не придет и ее уроки заменят, или случится пожар и занятия отменят вовсе, или вот сейчас на него наедет машина, не очень сильно, чтобы не было больно, но чтобы долго лежать в постели и не ходить в школу.
Машина не наехала, пожар не начался, а Людмила Сергеевна пришла - первый урок был ее. Когда все поднялись, чтобы поздороваться с ней, и сели потом на места, Витька остался стоять. Все головы мгновенно повернулись к нему. Людмила Сергеевна смотрела отчужденно и выжидательно. Во рту у Витьки сразу пересохло, он попытался сглотнуть эту сухость и осипшим, надтреснутым голосом сказал:
— Я, Людмила Сергеевна… прошлый раз сорвал урок и сказал, как последний… То есть я сказал неправильно и по-свински, что папа за меня вступится… Вот. Я прошу простить и обещаю, что такого никогда больше не будет…
До сих пор Витька смотрел на изрезанную крышку своей парты, но при последних словах собрался с духом и взглянул на учительницу. Лицо ее осталось спокойным, только глаза стали словно бы мягче или веселее.
По классу прошел шумок и затих.
— Хорошо, Гущин, я верю тебе. Садись, — сказала Людмила Сергеевна. — На чем мы остановились, ребята?..
Витька не слышал того, что она рассказывала. Он несчетный раз переживал только что происшедшее, терзался ожиданием насмешек, которые обрушатся на него, как только прозвенит звонок, и уши его накалялись все больше. Сережка Ломанов, улучив момент, когда Людмила Сергеевна отвернулась к парте, притронулся к Витькиному уху, отдернул руку, отчаянно искривился и начал трясти рукой, дуть на пальцы, будто обожженные. Ребята кругом хохотнули, но сейчас же затихли под взглядом учительницы.
Прозвенел звонок. Людмила Сергеевна ушла, а Витька так и остался сидеть, нахохлившись и ожидая насмешек. Их не было.
Озадаченный Витька поднял голову. Никто не смотрел на него с насмешкой или осуждением, только Витковский стоял в стороне и презрительно усмехнулся. Ну, Витковский вообще…
Сережка хлопнул Витьку по спине и сказал:
— Вот, в другой раз не задавайся!.. Пошли на улицу — пускай уши простынут, а то скоро расплавятся.
Теперь уже все открыто и весело захохотали, и Витька тоже облегченно засмеялся.
Тем все и кончилось. Вопреки ожиданиям Витьки, ни отец, которому он все рассказал, ни Людмила Сергеевна, ни ребята никогда не попрекали.
Витьку этим стыдным эпизодом и даже не вспоминали о нем.
Сам Витька не забывал. С тех пор прошло почти два года, давно ушла из школы Людмила Сергеевна, подох от чумки Шарик, и вместо него появились Гром и Ловкий, но каждый раз, когда ему вспоминалась эта история, настроение у него портилось.
7
Так оно испортилось и в это утро. Он поиграл немного с Громом и Ловким, потом прогнал их и ушел в свою комнату. Делать было решительно нечего. Все дружки и приятели были в пионерском лагере. Витька был в лагере в прошлом году и снова ехать в этом не захотел: там скучно.
Это был вовсе не лагерь, а обыкновенный каменный дом, в котором стояли железные кровати и все было точно как дома. Но дома никто за Витькой по пятам не ходил и не держал его возле себя, как пришитого. А в лагере нельзя было ни шагу ступить, ни сделать ничего — ходи гуськом за вожатым. И то, куда они ходили? Пройдут с километр, два — и обратно: как бы не опоздать к обеду или чаю. Малыши собирали траву всякую, разных букашек. Витьку ни трава, ни букашки не интересовали.
Ему хотелось побывать в рыболовецком колхозе, посмотреть, как ловят рыбу ставными неводами, а может, и самому немножко половить. Или сходить в лесничество. Что из того, что далеко? Они же не маленькие.
Ого, и Витька и все его дружки — да они и двадцать километров бы прошли, лишь бы было интересно! Ну, может, не сразу, а с ночевкой - ночевать под открытым небом еще интереснее.
Купаться было и вовсе мученьем. Море — вот оно, рядом: ныряй, плавай, а купаться можно только на маленьком пятачке, огороженном буйками. Там все и толклись, как овцы в загоне. И что за купанье, если там глубина Витьке по пояс, а он может без передышки плыть часа два!
Даже пионерский костер и тот был ни на что не похож. Для него привозили аккуратно напиленные и наколотые дрова и, чтобы они лучше горели, поливали их керосином. Прямо домашняя печка, а не костер.
Витька предлагал вожатому отправить бригаду ребят по берегу моря и насобирать плавнику — все-таки интереснее, — но вожатый не согласился, сказал, что они переутомятся.
Нет, Витька нисколько не жалел о том, что не поехал в лагерь.
Плохо только, что не было никого из ребят. На шкафу у Витьки уже неделю лежал им самим построенный межпланетный снаряд. Задумал его Витька еще весной, когда прочитал в книжке Перельмана о Циолковском.
Он тогда же наменял у ребят старых, испорченных кино- и фотопленок.
Пороху удалось достать очень немного, а пленка здорово горела и, по расчетам Витьки, вполне могла заменить порох в его снаряде. Правда, снаряд был не металлический. Витька пробовал сделать его из кровельного железа, но получилось что-то похожее на самоварную трубу, которая, как он ни бился, не становилась похожей на ракету, — он только зря изрезал себе руки. Тогда Витька склеил каркас из палочек, а потом оклеил его картоном и газетами. Ракета получилась увесистая, с полметра длиной и совсем как настоящая. Витька покрасил ее красной краской, на носу нарисовал бронзой звезду, а на боку во всю длину написал: "Без пересадки на Луну".
