Эпосы, легенды и сказания - Тысяча и одна ночь
И когда наступил следующий день, Кан-Макан пришёл, как обычно, к своей тётке Нузхат-аз-Заман и поздоровался с ней, а она ответила на его привет и молвила: «О дитя моё, я должна сказать тебе слова, которых не хотела бы говорить, но я тебе расскажу об этом наперекор самой себе». – «Говори», – молвил Кан-Макан, и она сказала: «Царедворец, твой отец и отец Кудыя-Факан, услышал, какие ты сказал о ней стихи, и приказал отделить её от тебя. И если тебе, о дитя моё, будет что-нибудь от нас нужно, я вышлю тебе это из-за двери. Не смотри на Кудыя-Факан и не возвращайся больше сюда от сего времени».
И Кан-Макан, услышав такие слова, поднялся и вышел, не вымолвив ни одного слова. Он пошёл к своей матери и передал ей, что говорила его тётка, и мать его сказала: «Это произошло оттого, что ты много говоришь! Ты знаешь, что слух о твоей любви к Кудыя-Факан уже разнёсся, и молва об этом всюду распространилась. Как это ты ешь их пищу, а потом влюбляешься в их дочь!» – «А кто её возьмёт, кроме меня, раз она дочь моего дяди и я имею на неё больше всех прав?» – сказал Кан-Макан, но его мать воскликнула: «Прекрати эти речи и молчи, чтобы не дошёл слух до царя Сасана! Тогда ты и её лишишься и погибнешь, и испытаешь много печалей. Сегодня вечером нам ничего не прислали на ужин, и мы умрём с голоду. Если бы мы жили в другом городе, мы бы наверное погибли от мук голода или от позора нищенства».
И когда Кан-Макан услышал от матери эти слова, его печаль усилилась, и глаза его пролили слезы, и он стал стонать и жаловаться и произнёс:
«Уменьши упрёки ты свои неотступные,
Ведь любит душа моя лишь ту, кто пленил её,
Терпения от меня ни крошки не требуй ты.
Аллаха святилищем клянусь, я развёлся с ним!
Запретов хулителей суровых не слушал я
И вот исповедую любовь мою искренно.
И силой заставили меня с ней не видеться.
Клянусь милосердым я: не буду развратником!
И кости мои, клянусь, услышавши речь о ней,
Походят на стаю птиц, коль сзади их ястребы.
Скажи же хулящий нас за чувство: «Поистине,
О дяди родного дочь, влюблён я в лицо твоё!»
А окончив эти стихи, он сказал своей матери: «Для меня нет больше места здесь, подле тётки и этих людей! Нет, я уйду из дворца и поселюсь в конце города».
И его мать покинула с ним дворец и поселилась по соседству с какими-то нищими, а мать Кан-Макана ходила во дворец царя Сасана и брала там пищу, которой они и питались.
А потом Кудыя-Факан осталась как-то наедине с матерью Кан-Макана и спросила её: «О тётушка, как поживает твой сын?» И старуха отвечала ей: «О дочь моя, глаза его плачут и сердце его печально, и он попал в сети любви к тебе!» И она сказала ей стихи, которые произнёс Кан-Макан, и Кудыя-Факан заплакала и воскликнула: «Клянусь Аллахом, я рассталась с ним не из-за слов его и не из ненависти. Все это потому, что я боялась зла для него от врагов. И тоскую я о нем во много раз сильнее, чем он обо мне, и язык мой не может описать, какова моя тоска. Если бы не болтливость его языка и трепет его души, мой отец не прекратил бы своих милостей к нему и не подверг бы его лишениям. Но жизнь людей изменчива, и терпенье во всяком деле – самое прекрасное. Быть может, тот, кто судил нам расстаться, дарует нам встречу!» И она произнесла такое двустишие:
«О дяди сын, я страсть переживаю
Такую же, как та, что в твоём сердце.
Но от людей любовь свою я скрыла,
О, почему любовь свою не скрыл ты?»
Услышав это, мать Кан-Макана поблагодарила её и, призвав на неё благословение, ушла и сообщила обо всем своему сыну Кан-Макану, и он ещё сильнее стал желать девушку, и его душа ободрилась после того, как он перестал надеяться и остыло его дыхание. «Клянусь Аллахом, я не хочу никого, кроме неё, – сказал он и произнёс:
– Укоры оставь – словам бранящих не внемлю я.
И тайну открыл я ту, что раньше я скрыть хотел.
И ныне далеко та, чьей близости я желал,
И очи не спят мои, она же спокойно спит».
И затем проходили дни и ночи, а жизнь Кан-Макана была словно на горячих сковородах, пока не минуло в его жизни семнадцать дет, и красота его стала совершенна, и он исполнился изящества. И однажды ночью он не спал, и начал говорить сам с собою, и сказал: «Что я буду молчать о себе, пока не растаю, не видя моей возлюбленной! Нет у меня порока, кроме бедности! Клянусь Аллахом, я хочу уехать из этой страны и бродить по пустыням! И жить в этом городе пытка, и нет у меня здесь ни друга, ни любимого, который бы развлёк меня. Я хочу утешиться, уехав с родины на чужбину, пока не умру и не избавлюсь от этих унижений и испытаний». И потом он произнёс такие стихи:
«Пусть душа моя все сильней трепещет – оставь её!
Безразлично ей, что унижена перед врагом она.
Извини меня, ведь душа моя – точно рукопись,
И заглавием, нет сомнения, служат слезы ей.
Вот сестра моя, словно гурия, появилась к нам,
И Ридван ей дал разрешение, чтоб с небес сойти.
Кто осмелится ей в глаза взглянуть, не боясь мечей
Поражающих, – не спастись тому от вражды её.
Буду ездить я по земле Аллаха без устали,
Чтоб добыть себе пропитание, ею прогнанный.
И поеду я по земле просторной к спасению,
И душе найду я дары другие, отвергнутый.
И вернусь богатым, счастливый сердцем и радостный.
И сражаться буду я с храбрыми за любимую.
Уже скоро я пригоню добычу, назад идя,
И накинусь я на соперника с полной силою».
А потом Кан-Макан ушёл, идя босой, пешком, в рубахе с короткими рукавами, а на голове у него была войлочная ермолка, ношенная уже семь лет, и взял он с собой сухую лепёшку, которой было уже три дня. И он вышел в глубоком мраке и пришёл к воротам аль-Азадж в Багдаде и встал там, а когда открылись городские ворота, первый, кто вышел из них, был Кан-Макан. И пошёл он скитаться куда глаза глядят по пустыням и ночью и днём.
А когда пришла ночь, мать стала искать его и нигде не нашла, и мир сделался для неё тесен, несмотря на его простор, и ничто уже не радовало её. И она прождала его первый день, и второй день, и третий день, пока не прошло десять дней, но не услышала вести о нем, и стеснилась у неё грудь, и она стала кричать и вопить и воскликнула: «О дитя моё, о друг мой, ты вызвал во мне чувство печали. Я слишком много пережила и потому удалилась от суеты этого мира. Но после твоего ухода я не желаю пи пищи, ни сна. Теперь мне остались только слезы! О дитя моё, из каких стран я буду кликать тебя и какой город приютил тебя?» И затем она глубоко вздохнула и произнесла такие стихи:
«Мы знали: не будет вас, и будем мы мучиться,
И лук расставания направил на нас стрелу.
Седло затянув своё, меня они бросили,
Чтоб смертью терзалась я, покуда в песках они.
Во мраке ночном ко мне донёсся стон голубя,
Чья шея украшена, и молвила: «Тише!» – я.
Я жизнью твоей клянусь, будь грустно ему, как мне,
Не вздумал бы украшать он шею и красить ног.
Ведь бросил мой друг меня, и после я вынесла
Заботы и горести; не бросят меня они».
После этого она отказалась от питья и пищи, и усилились её плач и рыдания, и она плакала на людях и довела до слез рабов Аллаха и всю страну. И люди стали говорить: «Где твои глаза, о Дау-аль-Макан?» И сетовали на пристрастие судьбы, и говорили они: «Посмотреть бы, что же случилось с Кан-Маканом, почему он удалился с родины и изгнан отсюда, хотя его отец насыщал голодных и призывал к справедливости и праводушию».
И плач и стоны его матери усилилась, и весть об этом дошла до царя Сасана…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до ста сорокаКогда же настала ночь, дополняющая до ста сорока, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что до царя Сасана дошли через старших эмиров сведения о том, что случилось с Кан-Маканом, и они сказали ему: «Это сын нашего царя и потомок царя Омара ибн ан-Нумана, и стало нам известно, что он покинул родину для чужбины». И, услышав это, царь Сасан разгневался на эмиров и приказал удавить и повесить одного из них, и страх перед ним запал в сердца остальных вельмож, и никто из них не смел заговорить. Потом Сасан вспомнил, что Дау-аль-Макан оказал ему милости и поручил ему заботиться о своём сыне, и опечалился он о Кан-Макане и сказал: «Его непременно надо разыскать во всех странах».
И он призвал Теркаша и велел ему выбрать сотню всадников, взять их и поискать Кан-Макана. И Теркаш удалился и отсутствовал десять дней, а потом вернулся и сказал: «Я не узнал вестей о нем и не напал на его следы, и никто мне ничего про него не рассказал». А царь Сасан опечалился из-за того, что он так поступил с Кан-Маканом. Что же касается матери юноши, то она потеряла покой, и терпение не повиновалось ей, и прошло над нею двадцать долгих дней.
Бог что было с этими. Что же касается Кан-Макана, то, выйдя из Багдада, он растерялся и не знал, куда идти. Он шёл по пустыне три дня один, но видя ни пешего, ни всадника, и сон улетел от него, и бессонница его усилилась, и думал он о близких и родине. И стал он питаться растениями с земли и пил воду из рек, и отдыхал каждый полдень, во время жары, под деревьями. И он сошёл с этой дороги на другую и шёл по ней три дня, а на четвёртый день он приблизился к земле, где долины были покрыты свежей травой и украшены растительностью, и склоны их были прекрасны, а земля эта напилась из чаши облаков под звуки грома и крик голубей, и склоны её зазеленели, и прекрасны стали её равнины.
