Игорь Фарбажевич - Зверь и скрипка
И Снегирь поведал об Антоне все, что знал сам.
Взгляд её смягчился:
- Так он из приюта... - задумчиво промолвила цыганка.
- С малых лет, - тут же с готовностью добавил Снегирь. - Ни отца, ни матери... Лишь медальон ему из Детства и остался...
- Что за медальон? - она еле заметно подняла брови.
- Серебряный. Да за это наследство Антона ты не выручишь и краюху. Просто это память. Впрочем, он и сам не уверен: остался ли тот ему от родителей или был надет в приюте...
- Как он выглядел? - почти безразлично уточнила цыганка, хотя голос её дрогнул.
- Овальный такой, на цепочке, - ответил Жаворонк, не понимая, что ей за дело до обычного украшения.
- А внутри? - уже с нетерпеньем спросила цыганка, цепко хватая его за руку. - Что внутри?!
- Латинское "N" в виде двух ноток, - сказал Снегирь, безуспешно пытаясь вырваться. Наконец он вырвал руку и отбежал на шаг в сторону. - Ну, тетенька, и сильна же ты!.. - вскричал он и потер локоть. - Так и руку оторвать можно!..
- Ко-ко-ко! - прокричал разгневанный петух. Он топнул о землю лапой со шпорой, разбежался и налетел на Снегиря.
- Эй-эй, Рома! Нельзя!.. - прикрикнула на него хозяйка.
Тот замахал крыльями и обиженно отошел в сторонку, все косясь одним глазом на обидчика.
Ребятишки из табора окружили их - чумазые, кудрявые, смешные. Они улыбались Снегирю, словно старому знакомому.
- Пойду я, - обиженно сказал Снегирь. - Видно не дождусь я помощи.
- Погоди, певец! - хрипло сказала цыганка. - Не спеши. Проводи меня к нему.
- Зачем? - недоуменно спросил он.
- Ты же просил о помощи. Я помогу...
Она взяла в неблизкую дорогу кожаную сумку, полную печеной картошки и жареного мяса, и они отправились в обратный путь.
А черный петух пошел за ними следом...
Так вот Снегирь очутился на городской площади.
В это время скрипач уже закончил играть. Все слушатели восторженно зааплодировали ему. Он кланялся в разные стороны, ища глазами Марию. Когда же он её нашел, то с изумленьем увидел рядом с ней Снегиря! Его друг вернулся!.. Все простил, все понял!.. На то он и - друг!.. Сердце его захлестнула радость, он поднял скрипку, и в следующее мгновенье новый напев разлился над площадью.
Бургомистр незаметно утер платком навернувшиеся слезы: он вспомнил свою молодость, уроки музыки, Балаганчик, в котором когда-то пел. Благодушно кивнул появившемуся рядом Снегирю, даже гостеприимно указал на пустое место рядом с ним, как вдруг его взгляд остановился на цыганке.
И тут время пошло вспять, а годы, словно книжные страницы на ветру, в одно мгновенье перелистнулись и раскрылись на главе о его молодости.
- Анна!.. - неуверенно окликнул цыганку Ленард. - Ты ли это?..
Глава пятнадцатая.
ИСТОРИЯ ХОРИСТКИ И ПОХИЩЕНИЕ.
Была поздняя осень, когда хористка покинула Балаганчик и отправилась на поиски своего счастья.
Полгода, обходя город за городом, исходя все дороги, она искала приюта и понимание, но бедную женщину гнали отовсюду, а если и жалели, то оставляли всего на одну ночь, вместо платы заставляя вымыть пол или лестницу, а то и подмести весь двор.
Она родила сына в овраге, под вой ветра, недалеко от небольшой горной деревни. Проезжавший мимо на телеге местный староста оказался человеком добрым - он забрал её к себе, дал комнату на втором этаже, где она отогрелась, успокоилась, и уже спустя неделю стала учить деревенских детей музыке.
Она назвала сына Никколо (в честь великого Паганини). Мальчик рос спокойным, никогда не изводил ей душу плачем, наоборот: всегда улыбался и, лежа в колыбели, что-то пытался петь целыми днями. А по ночам ему пела мать:
- На шестках сидят в ночи
удалые скрипач.
Держат тонкие смычки
крошки малые - сверчки...
А смычки - блестящие!
Прямо настоящие!
А смычки - от елки
тонкие иголки...
Весной староста помог ей выстроить дом у подножия горы, и счастье не покидало её целых три года. И казалось: жизнь этой дружной маленькой семьи наконец-то обрела покой. Так казалось. Так хотелось... Но вот однажды...
Это случилось под вечер. У хористки была репетиция в сельской школе, а Никколо сидел у камина и слушал песню сверчка. Он уже не раз оставался в доме один. Да и разве сельский мальчишка боится чего-нибудь на свете? Живя рядом с лесом, он научился понимать его язык.
- С добрым утром! - шелестел ему Лес весенней листвой.
- Расти большим! - пела ему коноплянка.
- Будь счастлив! - трубил из чащи олень.
Дверь их дома, как и по всей деревне, почти никогда не запиралась, и сквозь сверчковое свиристение он услышал чьи-то тихие шаги на крыльце.
- Мама! - радостно бросился к двери мальчик.
Но на пороге стоял высокий незнакомый мужчина в черном, опершись на тяжелую трость.
- Здравствуй, Никколо! - сказал Незнакомец. - Я пришел за тобой. - Он протянул к нему руки и пристально глянул в глаза ребенку.
Ничего прежде не боящийся мальчик, вдруг затрепетал, как лист на ветру. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но не смог - он словно прирос к полу, а Незнакомец, как бы зная, что в доме больше никого нет, уверенно подошел к нему, цепко взял за шиворот и повел за собой.
Спустившись с крыльца, Незнакомец поднял его на руки, и они взлетели в звездное небо.
Пролетая над ущельем, он злобно усмехнулся и, почти без усилий оторвав от себя судорожно вцепившегося ребенка, бросил его в черную пропасть.
Опустившись затем у края ущелья, Незнакомец прислушался: ни крика, ни плача. Он удовлетворенно облизнул сухие губы и - пропал.
Мать вернулась совсем скоро. Какая-то тревога гнала домой.
Взбежав по скрипучему крыльцу в распахнутую настежь дверь, она пронеслась по всему дому, но сына нигде не было.
- Никко! - кричала она.
Угасали поленья в камине, где-то тоскливо поскрипывал сверчок.
Сын не отзывался.
- Никко, ты где прячешься?! - дрожал её голос, дрожали руки и колени.
- Никко!
Она выбежала в ночной сад, обогнула дом. Голые ветви яблонь постукивали по крыше.
- Никколо!..
Никого...
Она побежала в деревню, стучась в окна и двери... Лаяли проснувшиеся собаки, зажигались в домах свечи. Все бросились на поиски малыша.
Когда уже за полночь староста возвращался домой, везя в телеге поленницу дров, он с удивленьем увидел у деревенской околицы зажженные факелы и фонари. С нехорошим предчувствием он подъехал поближе и узнал горестную весть.
На мать было страшно и жалко смотреть: всегда красивая и стройная, с непременной улыбкой, - сейчас, в отсвете качающихся в чужих руках фонарей, она выглядела вмиг постаревшей, с ужасом в прекрасных глазах. Женщины плакали вместе с ней, но ничем не могли помочь.
На все вопросы старосты она бормотала только одно:
- Никколо! Его украли! Никко! Где ты, сынок?!
Староста крепко держал её за руку, пытаясь успокоить, хотя и сам не мог совладать с собой.
- Ах, Никко, Никко! - шептали его губы.
Несколько дней пролежала хористка без памяти, а если и пробуждалась на миг, то с почерневших губ срывалось одно только слово: "Никколо!" - Она и впрямь обезумела вконец.
В лечебницу её повез сам староста - небритый, с угасшим взглядом, ничего не видящий вокруг. А после, взяв свору охотничьих собак, он исходил с соседями все тропы в округе. Ни следа... Который раз простучал он каждый уголок чердака и подвала, стустился даже в печную трубу, звал мальчика, кричал ему - ни звука в ответ...
А спустя день, когда он поехал навестить хористку, - то узнал, что она сбежала, и где теперь - никто не знает.
Еще несколько дней староста изъездил все дороги, а потом прекратил поиски - хористка пропала так же, как и её сын.
Но она не пропала - она сбежала, чтобы найти своего Никколо.
Прошел месяц, другой, закончился один год и начался новый. Потом и он пролетел двенадцатикрылой птицей, за ним - еще, и еще, а она все искала сына и верила, что найдет.
В скитаниях несчастная женщина забыла: кто она и откуда, но имя её сына осталось в материнском сердце навсегда.
Однажды хористка встретила в пути цыган и пристала к ним. Они приняли несчастную в свой табор, и были уверены, что рядом с ними - старуха: так побелели её волосы, так покрылось её лицо морщинами.
Ей было хорошо у них. Она приняла чужие песни и обычаи, заботы и радости, и даже чувствовала себя частью этой веселой и шумной семьи. Ее научили находить целебные травы, распознавать ядовитые цветы, лечить заговором, угадывать судьбу. Она выкормила петуха, песни которого, по древнему преданию, - приносили счастье. И где бы она ни была, куда ни ходила, всегда на её руках был петух Рома. А её с тех пор так и прозвали: Женщина-с-петухом... Никто не спрашивал о её прошлом, а если б даже она захотела рассказать о своей жизни, то не смогла бы вспомнить: кто она и откуда. Лишь имя Никколо осталось в её разбитом материнском сердце...
...Теперь, на городской площади, когда Мелодия скрипача возвратила хористке память, к ней вернулись и годы, которые, казалось, были потеряны навсегда.
