Марк Твен - Сыскные подвиги Тома Сойера. Том Сойер за границей (сборник)
– Нет, господин судья, я ничего не видел.
– Ничего не видели! Но вы рассказали нам всю эту историю так подробно, как будто она происходила на ваших глазах. Как вы могли все это узнать?
Том отвечал беспечно и непринужденно:
– О, я узнал это, господин судья, сопоставляя вместе факты и очевидность. Тут нет ничего удивительного; это мог бы сделать каждый сыщик.
– Этого не сделал бы никто! Из целого миллиона не нашлось бы двух, способных сделать это. Вы необыкновенный мальчик!
Тут опять начался вой и аплодисменты, и крики, а Том… он не променял бы своего успеха ни на какие богатства. Затем судья продолжал:
– Но уверены ли вы в том, что эта история справедлива?
– Совершенно, господин судья. Здесь находится Брэс Дунлап. Он может опровергнуть мои слова, если захочет. Вы видите, – он молчит. И его брат молчит; и четыре свидетеля, которые так хорошо лгали под присягой за деньги, тоже молчат. А что касается дяди Сайльса, он хорошо делает, что молчит; ему-то уж я не поверю и под присягой!
Публика стала кричать и хлопать, и даже судья не выдержал и засмеялся. Том сиял от счастья. А когда прекратился смех и крики, он взглянул на судью и произнес:
– Господин судья, в этом зале сидит вор.
– Вор?
– Да, сэр. И при нем находятся эти два бриллианта, оцененные в двенадцать тысяч долларов.
Великий боже, какой тут поднялся шум! Все кричали:
– Кто он? Кто он? Укажите!
И судья сказал:
– Укажите его, мой мальчик. Шериф, арестуйте его! Кто же он?
Том отвечал:
– А вот этот «убитый человек» – Юпитер Дунлап.
Тут опять начались оглушительные крики и страшное волнение. Но Юпитер, который уже и раньше был достаточно поражен, теперь был вне себя от изумления. Чуть не со слезами он заговорил:
– Вот уж это ложь! Господин судья, это нехорошо; я довольно черен и без того. Я виноват во многом, – Брэс принуждал меня к этому и уговаривал, и обещал сделать меня богатым; я послушал его, а теперь жалею, что сделал это, и раскаиваюсь; но я не крал бриллиантов, и при мне их нет; пусть у меня руки и ноги отнимутся, если это не так! Можете обыскать меня, если хотите.
– Господин судья, – заговорил Том, – я был неправ, когда назвал его вором, и должен исправить свою ошибку. Он украл бриллианты и не знает этого. Он украл их у своего брата Джека, когда тот лежал мертвый, а Джек украл их у своих двух товарищей; но Юпитер крал их, не зная; и он расхаживал с ними здесь целый месяц. Да, сэр, целый месяц носит при себе этот нищий драгоценности, оцененные в двенадцать тысяч долларов. Да, господин судья, эти бриллианты при нем и теперь.
– Обыщите его, шериф, – сказал судья.
Это было исполнено. Шериф обыскал его самым тщательным образом, осмотрел его шляпу, носки, складки и швы на платье, сапоги – одним словом, всё, – а Том продолжал стоять совершенно невозмутимо, готовя новый «эффект». Наконец шериф кончил обыск, лица у всех сделались разочарованными, а Юпитер сказал:
– Ну, что? Разве я не говорил вам этого?
Тогда Том сделал вид, что глубоко о чем-то задумался, и стал почесывать затылок. Вдруг он поднял голову и сказал:
– А, теперь я понял, в чем дело! Я совсем забыл об этом.
Это была неправда: я знал, что он ничего не забыл.
– Не будет ли кто-нибудь так добр, – продолжал Том, – чтобы одолжить мне маленькую-маленькую отвертку? Такая отвертка была в сумке вашего брата, Юпитер, но, конечно, вы не принесли ее сюда.
– Нет, не принес. Я ее бросил.
– Это случилось потому, что вы не знали, для чего она предназначалась.
Юпитер тем временем надел сапоги, и когда, наконец, отвертка, переходя из рук в руки, достигла Тома, он сказал, обращаясь к Юпитеру:
– Положите вашу ногу на этот стул.
И, опустившись на колени, он стал отвинчивать пластинку каблука, остальные же следили за ним с напряженным вниманием. А когда он вынул из каблука огромный бриллиант и стал поворачивать его во все стороны, так что он сиял, сверкал и сыпал огненные искры, у всех захватило дыхание. А Юпитер казался таким огорченным и печальным, что жаль было смотреть. Когда же Том вынул другой бриллиант, Юпитер огорчился еще больше. Да оно и понятно, ведь он мог бы сделаться богатым и независимым где-нибудь на чужой стороне, если бы только догадался, зачем лежала маленькая отвертка в сумке его брата! Да, это было ужасно веселое время, и Том упивался славой. Судья поднялся во весь рост на кафедре, взял бриллианты, сдвинул свои очки на лоб, прочистил горло и начал:
– Я буду хранить эти бриллианты, пока не найдутся собственники; а когда они пришлют за ними, для меня будет истинным удовольствием вручить вам две тысячи долларов, потому что вы заслужили эти деньги, – да, и заслужили, кроме того, искреннейшую и глубочайшую благодарность всего нашего общества за то, что спасли оскорбленную, невинную семью от гибели и позора, за то, что избавили доброго и почтенного человека от позорной смерти на виселице и дали возможность правосудию наказать двух жестоких и гнусных преступников вместе с их лжесвидетелями!
Да, сэр, это было торжественное зрелище, и Том сказал мне потом то же самое.
Тут шериф арестовал и Брэса Дунлапа, и всю его шайку, а через месяц их судили и заключили в тюрьму. Прихожане снова начали толпиться в маленькой старой церкви дяди Сайльса, и были всегда ласковы и добры к его семье, не зная, как доказать свою любовь и преданность. А дядя Сайльс ревностно исполнял церковную службу, и его проповеди были так величественны, туманны и запутанны, что после них все чувствовали какое-то помрачение и с трудом находили дорогу к себе домой. Но прихожане слушали его с благоговением и, хотя ровно ничего не понимали из его проповедей, однако находили их верхом совершенства и плакали, слушая его, от любви и жалости. Благодаря этой любви и возвратившемуся уважению прихожан, ум старика прояснился – он стал крепок и духом, и телом. Тетя Салли и Бенни были веселы и счастливы, как птицы, и ничем нельзя выразить ту любовь и благодарность, которую они высказывали Тому, а также и мне, хоть я не сделал для них ничего. А когда были получены две тысячи долларов, Том дал мне половину, но и не подумал никому рассказывать об этом, чему я вовсе не удивился, зная его.
Том Сойер за границей
Глава I
Том Сойер жаждет новых подвигов. – Его соперничество с Парсонсом. – Приключение Парсонса. – Проект крестового похода.
Вы думаете, Том Сойер угомонился после всех этих приключений? Я разумею приключения на реке, когда мы освобождали негра Джима и Тома подстрелили в ногу. Как бы не так! Они только пуще раззадорили его. Вот и все, что из них вышло. Изволите видеть, когда мы трое вернулись по реке из дальнего странствия, можно сказать, со славой, и деревня встретила нас с факелами и речами, и все кричали ура, и галдели, а иные и напились, то стали мы, значит, героями, а Тому Сойеру того и надо было всегда.
Сначала-то он был доволен. Все дивились ему, и он, задравши нос, расхаживал по поселку, точно его владелец. Иные называли его Том Сойер Путешественник, и тут-то он надувался, как индейский петух. Он, видите ли, заносился передо мной и Джимом, потому что мы плыли вниз по реке на плоту и только обратно на пароходе, а он ехал на пароходе в оба конца. Ребята и мне с Джимом порядком завидовали, а перед Томом прямо-таки носом в грязь шлепались.
Ну, не знаю; может, он и угомонился бы, если бы не старый Нат Парсонс, что у нас почтмейстером, такой долговязий и тощий, добродушный и простоватый, и лысый от старости, и самая боязливая скотина, какую я когда-нибудь знал. Целых тридцать лет он был единственный человек в поселке, который имел репутацию, – то есть… я хочу сказать, репутацию путешественника, – и, понятно, смерть гордился ею, и было известно, что за тридцать лет он рассказал о своем путешествии миллион раз с лишним, всякий раз с радостью; и вот является мальчишка, которому еще пятнадцати лет не исполнилось, и заставляет всех ахать и охать над его путешествиями; разумеется, бедному старикашке это было острый нож. Он просто из себя выходил, слушая, как Том рассказывает, а публика то и дело: «Вы подумайте!», «Да неужто?», «Боже милостивый!» и прочее тому подобное; а отстать не мог, все равно как муха, попавшая задней лапкой в патоку. И только, бывало, Том кончит рассказ, старикашка давай выкладывать свои старые похождения и расписывать их как можно занятнее; только уж полиняли они здорово, и выходило неважно, – жалость одна. А там снова Том примется рассказывать, а там опять старикашка, и пойдут, и пойдут, час или больше стараются, кто кого загоняет.
А путешествие Парсонса, видите ли, вот как произошло. Когда его назначили почтмейстером и был он еще совсем новичок в том деле, приходит однажды письмо к какому-то лицу, которое ему было неизвестно, да и в поселке такого не оказалось. Ну, вот и не знает он, что тут делать и как тут быть, а письмо лежит себе да полеживает, неделю за неделей, так что под конец он уж и видеть его не мог без дрожи. Письмо же было неоплаченное, и это тоже его изводило. Взыскать десять центов было не с кого, а он думал, что правительство спросит с него, и чего доброго, даже выгонит его со службы за то, что не сумел взыскать. Ну, под конец стало ему невмочь. Сна лишился, от еды отбило, похудел, как тень, однако ни у кого не спрашивал совета – боялся, что тот человек, у которого он спросит, возьмет да и донесет правительству о письме. Он спрятал письмо под полом, но и это не помогало: случится, бывало, кому-нибудь стать на то место, его уже в пот бросает, подозрения мутят, и вот он дождется ночи, когда в деревне стихнет и стемнеет, прокрадется в контору, выроет письмо и запрячет где-нибудь в другом месте. Понятно, что люди стали чураться его, и головами покачивать и перешептываться, так как решили по его виду и поступкам, что он кого-нибудь зарезал или сделал неведомо что; и будь он чужестранцем, его бы, наверное, линчевали.
