Александр Крестинский - Жизнь и мечты Ивана Моторихина
- Давай, Моторихин.
Иван взял ручку. Написал имя, фамилию. От последней буквы пустил завиток вниз.
- Напиши, кто ты есть, - сказал Коля, - ученик такого-то класса.
Иван вздохнул про себя. Написал: "Ученик седьмого класса".
Ниже всех подписей Коля-депутат вывел аккуратно: "Жители села Фалалеево". Ну, а за это Иван готов был Колю расцеловать.
- Эй! - крикнули за стеной. - Айда волчат смотреть!
- Волчат! Волчат смотреть!..
Через окно Иван увидел, как, прыгая через несколько ступенек, бегут во двор ступинские ребятишки, как торопятся за ними взрослые.
- Айда и мы! - позвал Иван.
Коля-депутат шел через двор широким неторопливым шагом. Иван пошел так же. И почувствовал себя внезапно таким счастливым - да-да! - несмотря ни на что, счастливым! И решил: "Буду всегда так ходить".
На краю двора у дощатого сарая толпились ребятишки и взрослые. У боковой стены двое мужиков ладили большую клетку.
Вежливо раздвигая народ локтями, Коля-депутат пробился к самой двери. Спутники - за ним. Проем двери - от земли и по грудь Ивану - был забит досками. Верхом на загородке сидел мальчишка, Иванов ровесник, лохматый, с нахальными туманными глазами.
- Не пихайсь! Не ори! - Мальчишка обращался к толпе так, словно перед ним был один, но ужасно беспокойный человек. - Животным действуешь на нервы! Они у меня пугливые!
Иван протиснулся между Колей и крановщиком к самой загородке и, выпростав голову, раньше чем увидел что-либо, почуял: ой, тошнехонько! И нос зажал. А Коля-депутат сказал над ним непонятное слово, наверно заграничное, служил-то он в ГДР, научился там.
- Амбре-е! - сказал Коля-депутат.
В глубине сарая, тесно прижавшись друг к другу, на коротких и кривоватых лапах стояли два широколобых, широкогрудых щенка. Они в упор смотрели на Ивана. Рыжеватая их шерсть золотисто поблескивала в сумраке сарая. На полу валялось что-то страшное, черное, в красных пятнах. Баранья голова, что ли. А пол-то, пол...
Коля-депутат сказал:
- Что ж вы антигигиену развели?
- Чего, чего? - Мальчишка прищурился.
- Грязь, говорю, вот чего.
- А-аа, - протянул мальчишка равнодушно. - Это ничего. Это временно. Вот сколотят клетку, тогда уберемся... Ко мне! - грубовато-ласково позвал он волчат. Волчата еще плотней прижались друг к другу. Тогда мальчишка достал у себя из-под ног ведерко и стал им громко бренчать. Волчата мгновенно подскочили к нему. - Ха! - сказал мальчишка. - Знают, зверюги, обед.
Иван увидел: мальчишка опустил руку, и волчата наперебой принялись лизать ее. Иван подтянулся на перегородке, лег на нее животом, перегнулся и тоже протянул вниз руку.
- Эй! Эй! - ревниво прикрикнул мальчишка. Иван почувствовал на своей ладони горячий шершавый язык. И сердце забилось сильней.
- А как поймали-то? - спросил кто-то в толпе.
- Старуху убили, этих взяли, - неохотно рассказывал мальчишка. Дескать, объясняй тут всякому, надоело.
- А чего делать будете? В зоопарк повезете?
- В зоопарк! - Мальчишка хмыкнул презрительно. - Вырастим, чучела набьем для музея, панораму сделаем - "Волки вышли на охоту".
Коля-депутат свистнул: "Ну!" Иван переспросил:
- Убьете, да?
- Нет, живьем будем чучела набивать, - с издевкой сказал мальчишка.
- И сколько растить будете? - Это спросил крановщик.
- А не знаю. Пока взрослые не станут. - Мальчишка поднял над головой ведро. - А ну, слушай, разойдись, дай дверь закрыть!..
Ладонь у Ивана была вся мокрая, остро пахла псиной. Мужики за стеной дробно стучали молотками. Ивана опять замутило. Он отвернулся от сарая, поглубже вдохнул прямого ветра - раз, другой.
- Коля, - сказал Иван, - а Коль... Как же так... Почему сразу чучела не сделать, зачем растить?
- А какой интерес, - сказал Коля, - волчата, мелочь. Взрослые - дело другое. Волк! Сила!
Взрослые?.. Ну и что?
Одиночество, не раз испытанное Иваном в Ступине, снова охватило его. Одиночество среди толпы народу - веселого, шумного - не дай бог такого одиночества... Ветер гнал по широкому небу ярко-белые облака, леденил уши. Ровная кромка леса на горизонте нагоняла такую тоску! И дома эти, дорогие, тоже...
- Гады они, - сказал Иван, - растят-растят, а потом убивать...
- Ну? - Коля-депутат на ходу глянул в его сторону удивленно. - А свинья? А корова? Тоже ростим. А потом... - Коля на Ивановой шее показал, что "потом". Сильно показал, так что Иван долго шею тер.
Корова, свинья... Ну и что? Все равно гады.
Иван не мог толком объяснить себе, почему гады, но был убежден в этом и про себя повторял: "Гады, гады..." А вокруг гомонили, весело кричали, смеялись ступинские ребятишки.
А потом Иван внезапно увидел на дороге "Колхиду", высунувшегося из кабинки Колю. "Пока, Моторихин! Бывай!" Услышал рев мотора, осознал себя на другой стороне дороги и резко рванулся вперед, еще без ясной мысли, повинуясь только безотчетному - остановить!
- Коля!
"Колхида" качнулась и замерла, содрогнувшись всем корпусом. Мотор заурчал по ниспадающей, как недовольный, ленивый пес...
- Чего тебе?
- Коль, возьми меня, я в Фалалеево съезжу!..
- А как же... - Коля кивнул в сторону ступинского фургона. - Мать где?
- Я сейчас, я предупрежу, ты подожди только, ладно? Подождешь? А я завтра... Я завтра вернусь, молочной машиной!
Сообразил! Ай да Моторихин. Молочной машиной можно вернуться запросто. Она как раз проходит мимо Ступина утром, когда идет в райцентр. Не через само Ступино, а километрах в двух. Там тропка есть.
- Подождешь? Коль, подождешь?
- Чего канючишь! - закричал сердито Коля-депутат. - Марш! Одна нога там...
Иван догнал ступинских ребят, отвел в сторону Галю беленькую и сказал, глядя прямо в лицо ей:
- Я домой еду! - И повторил для ясности: - Домой! Завтра вернусь, молочной машиной! Зайди к бабушке, скажи: завтра, мол...
Он видел, как нарастал испуг в ее глазах, но так торопился, так беспокоился, что Коле надоест ждать его, так занят был собой и этим лихорадочным "еду, еду", громко стучавшим в голове и груди, что больше ничего не заметил, только удивился, почему рука его не свободна, стал дергать, а это, оказывается, Галя - держит его руку цепко, сильно...
- Чего ты?! - вырвался, побежал, на пути остановился: - Скажи завтра!..
А Галя так и стояла с нелепо вытянутой рукой, ни слова не сказав ему, даже и не сообразив, наверно, до конца, что происходит.
- Ванька, быстрей! - послышался Колин голос.
Иван Моторихин забрался в кабину, крановщик подвинулся, Иван устроился поудобнее на мягком сиденье, и "Колхида" пошла! По ухабам дорогим - пошла! Машину кидало вперед, назад, вбок, вверх, вниз... Иван хватался за сиденье, упирался в передок. "Еду! Еду!.."
- "Девки, девки, вы нас губите!.." - пропел крановщик и, выразительно поглядев на Ивана, захохотал. А Коля-депутат подхватил: - "Слишком строго вы нас любите, я к такому не привык!"
Иван вспомнил, как Галя ухватила его за руку, как не отпускала, как выдергивал он руку; понял, что происходило это у всех на виду, и, взглянув сейчас на себя и на нее глазами своих спутников, покраснел, выругался молча: "Дура!" - и тут же забыл про нее, словно наказал.
И Галя, и Дорогое, и Ступино - все отодвинулось, уступив место одному чувству: "Домой! Домой!"
* * *
Коля-депутат дал крюка на левый берег, в деревеньку, названия которой Иван не знал, а узнав - тут же и забыл. У Коли там недавно умер дядя, осталась тетка с тремя малышами.
Коля и крановщик, которого звали Сергеем, напилили тетке дров, а Иван Моторихин расколол их и сложил. Складывал он дрова вдоль глухой стены, до самой крыши; легли они плотно, полешко к полешку - как семечки в подсолнухе.
Потом обедали и слушали теткин плач. Тетка была еще молодая, как Иванова мать, даже чем-то похожа на нее, какой-то неуловимой повадкой, может быть, манерой вытирать руки - долго, старательно. Сходство это больно кольнуло Ивана - он пожалел тетку, как свою.
Он смотрел на тетку, а видел мать, уставшую после смены, всю пропахшую борщами да котлетами, неловко засыпающую на кушетке, и как свет бьет ей в глаза, а она спит, тяжело и неловко уронив набухшую руку...
Детишки вились вокруг Коли, дергали его за руки, лезли на колени, так что в конце концов Коля сгреб их всех в охапку. Веселая куча была! Даже тетка засмеялась. А самый маленький, слюнявый, все Ивана хватал за ногу и улыбался ему сквозь свои пузыри.
Стемнело. Коля-депутат пообещал тетке подбросить на будущей неделе мешок картошки, попрощался со всеми за руку, и "Колхида" отправилась восвояси.
До самого Фалалеева Коля молчал, курил, а когда с высокого холма, где дорога круто спадала в сторону реки, они увидели в сумерках горелую фалалеевскую колокольню, Коля сказал:
- Буду к нам перевозить.
- Как? - спросил Сергей, сразу поняв, о ком речь.
- Избу перевезем. Павел Терентьич разрешит. Я место присмотрел.
От этих Колиных слов Ивану стало опять грустно и одиноко, как днем. Коля в заботах: тетку перевозить решил. У всех свои заботы. Только до него, до Ивана, никому дела нет. У кого о нем голова болит? Никто не спросит даже, как живешь. Вот и Коля - за всю дорогу ни разу не спросил: "Ну, как ты там, Моторихин? Худо, наверно, а? Скучно? Домой охота? И нам тут без тебя несладко. Только соберемся, сразу тебя вспоминаем: жаль, Моторихина нет!.. Пусто без тебя, брат, совсем пусто. И вот что, Ваня, ты как хочешь, а мы тут с товарищами посоветовались и решили: перевезем тебя обратно в Фалалеево. Решительно перевезем!.."
