Иван Василенко - Заколдованный спектакль
- Ну, так сажай же "генерала" к себе за спину и скачи к командиру. - Он тронул поводья, но тут же повернул коня назад и, наклонившись к Трубе, смущенно сказал: - Я того... извиняюсь. В другой раз, если случай выдастся, огреешь меня.
ЧЕРНЫЙ ВЕЛИКАН
Нас освободили, когда в городе еще шел бой. Первыми в подвал ворвались Ванюшка, Труба и Таня.
Когда Ванюшка осветил нас своим фонариком и Труба увидел Артемку в страшных кровоподтеках, он схватил его руки, уткнул в них свое лицо и громко, надрывно зарыдал. Артемка, стиснув зубы, поднялся на колени, но силы оставили его, и, уронив голову на грудь, он медленно стал валиться на землю.
И тут я понял, что, поддерживая все время со мной в темноте разговор, он делал это сверх сил, ради меня, чтобы не дать мне упасть духом.
Над Артемкой склонилась Таня, а мы трое, полные ярости, бросились наверх. Я оторвал от пояса Ванюшки гранату и сунул ее к себе в карман.
Наверху нас ждал тот самый казак, которого полковник ударил по лицу.
- Товарищи, - сказал он хрипло, - я с вами...
Казарма еще пылала, освещая все вокруг трепещущим багровым светом.
Мы хотели бежать в проулок, откуда доносились выстрелы и крики, но в это время из окна белогвардейского штаба выпрыгнул какой-то человек, одетый в серый пиджак и полосатые штаны. Он оглянулся, втянул голову в плечи и побежал вдоль забора.
- Потяжкин! - крикнул я, узнав в штатском человеке по его сутулой спине и несгибающимся ногам Артемкиного мучителя.
- Он самый! - подтвердил казак.
- Где? - гневно обернулся Ванюшка.
- Вон, вон... к калитке подбегает! Пришпорив коня, Ванюшка в одну минуту оказался рядом с офицером-палачом:
- А, так ты мужиков сечь!.. Вот тебе за марьевских! Вот тебе за тузловских! Вот тебе за каменских!..
Плетка то взлетала вверх, то со свистом падала на сутулую спину.
- За Артемку! За Артемку дай ему! - яростно прогрохотал Труба.
- За Артемку! - тотчас же подхватил Ванюшка. - За Артемку!.. За Артемку!..
Потяжкин бежал что было духу и так выкидывал своими вдруг обретшими сгибаемость ногами, будто старался достать себя пятками пониже спины.
Мы едва поспевали за Ванюшкой.
Так мы обогнули казарму и оказались на базарной площади. Но то, что мы там увидели, заставило нас на мгновение застыть на месте. Около квасной будки метался огромный, с черным лицом человек и, размахивая дубиной, похожей на вывернутый из земли фонарный столб, отбивался от пятерых белогвардейцев. Те бросались на пего с обнаженными шашками, стреляли, но великан удары парировал дубиной, а от пуль, как щитом, прикрывал грудь какой-то железной круглой крышкой,
Вдруг он прыгнул вперед, повернулся, поднял над головой будку и с ревом швырнул ее в белых.
И тут, будто в ответ на этот рев, рядом со мной раздался другой рев, еще более яростный и оглушительный. Это ревел Труба, выворачивая из мостовой булыжник.
Ванюшка бросил Потяжкина, пронзительно, по-разбойничьи свистнул и погнал коня на белогвардейцев.
- Джим!.. Джим!.. Держись, держись! - неистово кричал я, несясь вслед за Ванюшкой с гранатой в руке.
Двое белогвардейцев убежали, один свалился под дубиной великана, другой под шашкой Ванюшки, третьего сшиб казак.
Великан отшвырнул ногой фонарный столб, прижал руку к груди и, показывая в улыбке белые зубы, сказал;
- О, товарищи, какой большой вам спасибо!..
С руки его стекала кровь.
Я ДОГАДЫВАЮСЬ
Мы разгромили крепточевских белых раньше, чем к ним пришел на помощь полковник Волков. До тридцати солдат и простых казаков сдались нам без сопротивления, и мы их распустили по домам. Но оставаться в Крепточевке мы, конечно, не могли и поспешили вернуться в Припекино, где нам во всех отношениях было удобней. Сначала вывезли всех раненых. Я был в числе тех, кто их сопровождал.
Раскачивая крутыми рогами, быки медленно тащили арбы. Таня бегала от подводы к подводе, одному раненому давала напиться, другому подкладывала под голову сползавшую подушку. Но чаще всего ее можно было видеть рядом с дрогами, на которых сидел Артемка. С некоторых пор наша Таня стала проявлять склонность к. кокетству. Поймав на себе пристальный взгляд Артемки, она "удивленно" спрашивала: "Что это ты все на меня смотришь?" Потом рассматривала себя и "наивно" говорила: "А, я знаю: тебе, наверно, понравились мои желтые штиблеты". Артемка улыбался и отрицательно качал головой. "Гм... - пожимала Таня худенькими плечами, - тогда уж я не знаю что". Она опять оглядывала себя и радостно говорила: "А, догадалась, догадалась! Тебе нравится моя синенькая блузка". Не добившись от Артемки, что же ему нравится в ней, опечаленная Таня бежала к другим больным, а вернувшись, опять принималась за свои догадки.
- Вот приедем, - мечтательно сказал ей Артемка, - и опять начнем репетиции. Прямо не пойму, что оно получается. Как заворожил кто. Не одно, так другое помешает. Ну, теперь уж доведем до самого представления. Командир сказал: "Свое ребро тебе пересажу, а спектакль поставим, хоть в лесу". Конечно, поставим. Ты ж будешь играть Любу?
Таня окинула взглядом все восемь подвод с ранеными и покачала головой:
- А кто ж с ними будет? Кто вон того, что без руки остался, с ложечки накормит? Кто им книжку прочитает, сказочку расскажет? - Таня вздохнула. - Нет уж, видно, мне от них не отходить... Да и какая я актриса!
Прошло несколько дней. Потомившись в кровати, Артемка поднялся и побрел в театр.
Казалось, спектакль теперь состоится обязательно - если не в Припекине, против которого белогвардейцы спешно подтягивали силы, так где-нибудь в лесу. Тяжелораненых мы устроили в соседних поселках у шахтеров, и Таня, таким образом, освободилась. Цилиндр, хоть и подгоревший на пожаре, был налицо; Артемка с каждым днем веселел и наливался здоровьем, - чего еще не хватало! Но, как видно, спектаклю и вправду сильно не повезло... Расскажу все по порядку.
С того момента, как я увидел Джима с дубиной в руках, я не переставал думать о нем. Меня очень удивляло, что он такой же сильный, каким был и Пепс. Неужели, спрашивал я себя, все негры - великаны? Дальше, почему Джим поблагодарил нас таким точно жестом (прижал руку к груди) и почти такими же словами, как когда-то благодарил Артемку за цветы Пепс? Разве все негры благодарят одинаково? И не странно ли, что Джим так скоро, хоть и с акцентом, научился говорить по-русски?
Однажды, рассуждая так, я вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и со всех ног бросился к командиру.
Я ворвался к нему как ураган и не переводя дыхания выпалил все свои догадки. Командир слушал, то хмурясь, то улыбаясь. Он задал мне два-три вопроса и, когда я ответил, сказал:
- Да, в твоих догадках есть что-то верное. Бесспорно, Джим не тот, за кого он себя выдает. И недаром Луначарский ему письмо прислал. Танин дядя говорил, что собственными глазами видел это письмо.
- Луначарский?.. А цирки тоже в его ведении?
- Тоже.
- Дмитрий Дмитриевич, дайте мне увольнение на двое суток.
- Что же, - сказал командир, - иди. Иди, а то как бы Джим не укатил в Москву.
Через час, расспросив Таню, где и как найти ее дядю, я уже шагал по мокрому от первых осенних дождей жнивью.
КОНЕЦ НОЧИ НА ЗЕМЛЕ
Найти Таниного дядю оказалось гораздо труднее, чем я думал. После "крепточевского дела" за отрядом дяди Ивана началась форменная охота. Пришлось часть людей временно распустить по домам, а главные силы перевести в другое место и там тщательно законспирировать.
Но мне посчастливилось встретить знакомого парня из числа отпущенных дядей Иваном. Так или иначе, на вторые сутки я уже сидел в шахтерской хибарке и рассказывал дяде Ивану, зачем мне понадобился негр Джим. Дядя Иван, крупный мужчина с наивно-детским выражением круглого лица, смотрел на меня молча, не моргая и только изредка, также по-детски, вздыхал. Когда я кончил, он сказал:
- Ну, счастье твое, парень, что вовремя явился. Приди завтра, не застать бы его уже здесь.
- А что?
- Да на советскую сторону его отправляем Очень уж заметная он тут личность.
Конечно, я хотел тотчас же отправиться к Джиму, но дядя Иван посоветовал мне запастись терпением.
Узнав, что мы организовали у себя социалистический союз рабочей молодежи и что Таня теперь наш председатель, он развел руками:
- Не пойму, в кого она уродилась такая!
- Да в вас же и уродилась, - сказал я. - А то ж в кого?
- В самом деле? - засмеялся дядя Иван. - А я и не догадался.
Ждать мне пришлось до самого вечера.
Когда сумерки сгустились, дядя Иван прикрыл плотно ставни, зажег ночничок и вышел, наказав мне никуда не отлучаться
Я обдумал все, что намеревался сказать Джиму, когда меня отведут к нему. Прежде всего, думал я, надо ему рассказать про базарную площадь в южном приморском городе и про сапожную будку в самом центре ее. Потом как-нибудь незаметно перейти к цирку. Затем рассказать, как пьяный режиссер Самарин потерял пантомиму "Тарас Бульба" и как эту пантомиму нашел в песке на берегу моря маленький сапожник Рассказывая, я буду следить за выражением лица великана, и если оно будет меняться...
