Александр Немировский - Я — легионер. Рассказы
Перценний владел не только даром убеждения, но и поразительным искусством скрывать свои помыслы и намерения. Для Луцилия и других начальников он был старательным воином. Для нас — бунтарём, защитником слабых. О, какие он находил слова, чтобы прославить достоинства мирной жизни в кругу семьи. С каким отвращением он говорил о служении Марсу[42] и о тех, кто превратил его в источник наживы.
Будучи человеком общительным, Перценний сблизило не только с новобранцами. Многие ветераны приходили нему за советом, и чаще других Вибулен.
Вибулен начал службу ещё при Агриппе[43] и проделал вместе с ним два похода. По шрамам на лице и груди Вибулена можно было изучать историю войн с варварскими народами Испании, Африки, Германии. В этом году Вибулен должен был выйти в отставку и ему, как и другим ветеранам, предлагали участки на берегу Савуса.[44]
— Скажи, — обращался Вибулен к Перценнию, — зачем мне эти болота? Мало я кормил вшей? Надо ещё кормить комаров! Для этого я проливал кровь? Где же справедливость?
— В волчьей пасти, — отвечал Перценний. — Разве ты не знаешь басню о ягнёнке, отправившемся искать справедливость? Волк показал ему, где справедливость. От бедняги не осталось и косточек.
На мои вопросы о его прошлом Перценний отделывало: шутками. Но я подозревал, что прежде он был актёром и наивно спрашивал:
— Разве имена актёров не становятся достоянием истории?
— Мы не греки! — отвечал Перценний. — Быть актёром у нас позор. Прославиться можно только в военном лагере или на поле брани. Ты слышал, чтобы актёру дали публичную награду? А какой-нибудь новичок, попадающий без промаха в чурбан, уже дупляр. А там, глядишь, мне нацепят на грудь фалеру[45] и я стану центурионом.
Только однажды Перценний несколько приоткрыл свою тайну:
— Что ты всё говоришь обо мне? Нашёл знаменитость! Овидия читал весь Рим, а стоило ему не угодить Августу, и он оказался в Томах. Бедняга Овидий, наверное, поменялся бы со мною местами. Тут хоть ссылка со сроком. И не такая глушь. И ты не один. А там кругом варвары. И почта приходит через месяц. И нет никакой надежды на возвращение.
Так у меня возникло подозрение, перешедшее затем в уверенность, что Перценния сделали солдатом за какой-то выпад или намёк политического порядка. Август, конечно, считает себя знатоком искусства и даже бросает поэтам крохи со своего стола. Но он покровительствует лишь искусству, стоящему перед ним на задних лапах.
* * *Известие о смерти Августа, чьё имя носил наш VIII легион, застало нас в зимнем лагере у Сисции.[46] Надо ли удивляться, что легат Юний Блез, под начальством которого кроме нашего легиона находились ещё XV Испанский легион и IX Аполлонов, объявил десятидневный траур и прекратил обычные упражнения? Ведь берега Савуса, где стоят лагеря наших легионеров, ещё помнят победы Августа, а стены Сисции ещё хранят следы от ядер его балллист.
Сладок отдых после тяжёлого труда. Десять дней мы не упражнялись с оружием, не копали рвов, не чинили дорог! Но отдых не принёс спокойствия. Слухи о событиях, совершавшихся в Риме, проникали и в нашу глушь. Торговцы из Наупорта и Аквилеи распространяли их вместе с тканями и вином.[47] Так мы узнали, что Август перед смертью назначил своим преемником пасынка Тиберия, известного множеством жестоких поступков.
Перценний был единственным из нас, кто знал Тиберия в лицо. Он много раз видел его в театре Помпея. Перценнию запомнились белые, как бы обсыпанные пудрой лоб и щёки, неподвижные, как у змеи, глаза, заросшие волосами уши.
Теперь у нашей палатки толкалось больше воинов, чем у претория.[48] Перценний делился своими мыслями о Тиберии. Он высмеивал скупость, уродство, ханжество нового императора.
Особенную тревогу в те дни испытывали ветераны. Скоро ли придёт приказ об отставке? Даст ли Тиберий участки в Италии или под наделы пожалует сырость болот?
— Как нам быть, Перценний? — спрашивали ветераны. — Куда писать? К кому обращаться?
— Однажды заяц написал жалобу лисе, — начинал Перценний. И сразу воцарялась тишина. С каким вниманием слушали воины Перценния! Они прямо-таки смотрели ему я рот. Многие были из деревень и не знали, что такое театр. Но и для горожан, которых трудно чем-нибудь удивить, басни Перценния были откровением. Конечно, Перценний подражал Эзопу,[49] но в сюжетах он был оригинален. Я уже не говорю об исполнении, полном остроумия и блеска.
Не раз у нашей палатки останавливался и Луцилий. Тогда программа мгновенно менялась. Перценний начинал говорить голосами Вибулена и других воинов, забавно копируя походку и движения каждого из нас. Это был человек с сотней лиц, настоящий, большой актёр.
— А ты можешь говорить моим голосом? — спрашивал Луцилий вкрадчиво. — Дай команду или выругай эту братию.
Затаив дыхание, мы ждали ответа Перценния.
— Пробовал, — отвечал хитрец сокрушённо. — Не получается! Разве простому воину воспроизвести речь прославленного центуриона!
— То-то, — удовлетворённо заключал Луцилий и удалялся.
* * *И всё же нам трудно было скрыть свои настроения и тревогу.
Юний Блез, судя по его действиям, был человеком достаточно опытным. Он решил прибегнуть к испытанному приёму. Зрелище — вот что сможет отвлечь воинов от опасных мыслей и вернуть им бодрость. Разве не с помощью зрелищ император справляется с многотысячной городской чернью? Амфитеатр вместо форума. Звон мечей в руках гладиаторов заменил речи народных трибунов.
Правда, в провинции не было ни амфитеатра, ни гладиаторов. Но разве в канабах[50] при лагерях мало бродячих актёров? Конечно, зимний лагерь не вместит трех легионов. А что если воспользоваться одним из летних лагерей, превратив его в амфитеатр? Достаточно только на месте претория соорудить деревянный помост.
Отдав соответствующие распоряжения, легат отправился в Аквилею, где у него была вилла. Но всё же Блез рассчитывал прибыть на представление, хотя и не к его началу.
Не буду рассказывать о том, как мы прибыли в летний лагерь, как разместились на указанных нам местах. Справа от нашего легиона располагались воины XV легиона, прибывшие из Эмины, слева воины IX, стоявшего в Сирмиц. Представление было обычным. Мимов сменяли акробаты, акробатов — жонглёры. В воздухе мелькали шары и кольца. Дрессированная обезьянка в одежде и короне парфянского царя, кривляясь, склонялась перед актёром в пурпурной тоге, а актёр пел:
Обезьянка, поклонись,
Покажи бесплатно,
Как знамёна Красса царь
В Рим вернул обратно.[51]
Но вот на помост вышел Перценний. Наш VIII легион встретил появление своего любимца одобрительными возгласами. Соседи молчали. Их удивило, что новый артист в простом солдатском плаще, а не в яркой одежде, как другие.
Перценний подошёл к самому краю помоста и сказал:
— Многие здесь знают меня. Я не актёр. Я воин восьмого легиона. Говорят, что я умею говорить разными голосами…
Смех. Крики:
— Давай, Перценний!
— Говорят, что для актёра важнее всего воображение, — продолжал Перценний. — Вот я и представил себе, что к нам в лагерь прибыл Марк Туллий Цицерон,[52] да будут к нему милостивы небожители.
Я насторожился. Это что-то новое. Конечно, Цицерон — великий оратор, это признавал и Август. Но Цицерон был врагом Августа и убит по распоряжению триумвиров. Цицерон в солдатском лагере! Ну и придумал!
Перценний сделал движение рукой. Край плаща закинут на плечо. Гордый поворот головы. Глаза сверкают. Да, это чудо искусства! Не было ни одного человека в многотысячной массе, кто бы не поверил превращению. Цицерон жив. Солдат не отрубил ему голову. А презренная Фульвия, жена Марка Антония,[53] не протыкала вилкой язык, произносивший филиппики! Цицерон бессмертен, как бессмертны разум и возвышающее душу, гордое, не склоняющееся перед насилием человеческое слово.
— До каких же пор вы, дикие звери, будете злоупотреблять нашим долготерпением? — начал Перценний. — Даже варвары, что за Данувием, мягкосердечнее вас. Вы превратили нашу жизнь в сплошное мучение, вы не даёте нам покоя ни днём, ни ночью. Долго мы терпели из малодушия. Старики, мы совершили по тридцать, по сорок походов и почти все изувечены. Кто в отставке, и для того служба ещё не кончена, его оставляют при знамени, и под другим званием он несёт те же труды. А кто переживёт все эти бедствия, того тащат в отдалённые страны и вместо полей дают ему болото или негодный участок на горе. Военная служба поистине тяжка и жалка: душа и тело оценены в 10 ассов[54] подённо; за эту сумму должны мы припасать платье, оружие, палатки, откупаться от жестокости центурионов, от лагерных работ. Свидетель Геркулес! Нет конца побоям и ранам.
