Михаил Пришвин - Дорога к другу (Дневники)
Есть сила держать - и самое зло обернется в добро. Жизнь заставит! Нет силы - и добро оборачивается во зло. Понял, друг?
Мы вздумали себе сделать пирог из молодых грачей, как у Диккенса. Рядом с нашим домом на высоких деревьях, елках и соснах, была расположена колония грачей. Нетрудно было тут отстрелять себе десяток птиц. Встревоженные грачи зашумели, но скоро успокоились. Больше мы не стреляли. Птицы дожили у нас лето и улетели на юг.
Однако свидетели расстрела десяти молодых грачей запомнили это и так крепко, что там, куда они улетают на зиму, все время это держали в памяти до весны, и когда весной прилетели, то поселились в другом месте на противоположной стороне деревни, на деревьях общежития рабочих завода "Металлист".
Зато воробьи у нас под окном на веранде давно живут. На этой веранде мы кормим собаку, и что у нее остается - клюют эти воробьи. Им хорошо - и живут. А грачей обидели - и они улетели.
А воробьи помнят наше добро. Скажут: им это выгодно. - Ну так что же. Выгодно, что тут плохого? Пусть грачам невыгодно, а воробьям выгодно. Мы же, люди, первое называем добром, второе злом. В наших руках находится добро и зло, захотим - животные будут кусаться, захотим - будут любить.
А говорят иногда, - птицы глупые и ничего не понимают. Как же глупые? Из нескольких сот грачей в колонии, если не тысяч, мы взяли десять молодых. В то время грачам бросить все большое их общественное хозяйство из-за десяти было невозможно. Вот они потому дождались осени, улетели в теплый край, там прожили всю зиму и все это время держали эту обиду в памяти до возвращения всех птиц на места гнездований.
Вот как птицы помнят наше добро и зло.
Утром началась метель мельчайшими белыми пылинками, рассмотрев которые на темном, я убедился, что и такая пыль состоит из шестигранных звездочек... И все эти снежные груды, от которых гнутся пятидесятилетние сосны и аркой склоняются до земли березы, состоят из этих звездочек.
Сколько зла, сколько злобы в зиме, столь красивой для того, кто живет в тепле, и столь ужасной для застигнутого врасплох в поле путника... Сколько замерзает в одну только такую метель живых существ, сколько поломанных ветвей, сколько изуродованных деревьев! Но придет время, и каждая прекрасная и злая шестигранная звездочка зла превратится в круглую каплю доброты, включающей в себя и красоту. Сверху добро, внутри красота какая сила! А зимой - наружу красота, а внутри зло.
Я продолжаю думать об этом чудовищном скоплении снежного зла, от которого родится богатейшая весна.
Перебрасываюсь от этого в человеческий мир, и вся война представляется мне как болезнь, охватившая все человечество. И пусть вырастут на крови цветы - не утешительно. Пусть и тут каждый кристаллик зла превратится в каплю добра - не утешительно!
Когда навстречу прекрасному в природе душа моя расширяется, я верю, что это прекрасное существует в мире само по себе и я лишь просто его принимаю в себя.
Когда мне становится худо и на глаза попадается все некрасивое и недоброе, то виновником этого состояния я считаю себя: это я такой и этими глазами смотрю на мир.
В этом заключаются все правила моей гигиены, и только благодаря этому я в творчестве своем движусь вперед.
Какой чудесный вопрос художнику: видели ли вы в своей жизни красоту, и сколько раз, и при каких обстоятельствах?
В детстве нам называли лучших людей умными. И когда, бывало, скажут о ком-нибудь "умный", мы такого человека уважаем... Но если бы среди великих имен: Канта, Спинозы, Дарвина или еще кого-нибудь - стали искать "умного" человека в нашем детском понимании, то и среди великих ученых "умного" мы, может быть, и не нашли б.
Понимаем теперь, что в наше время умным человеком назывался человек, обращенный сердечным вниманием к другому человеку, и это не просто добрый, а как бы умеющий делать добро, и не просто добродушный, а знающий, в какие именно руки направить добро.
Сирень цветет, и есть множество людей, у кого возбуждается одно только желание - сорвать цветы и унести их к себе, сделать это нечто прекрасное, непонятное (нечто, никем, никогда) своей собственностью; так что скорее всего и вся собственность есть выпадение из области красоты и добра.
Мать-природа, когда поливала наши огурцы, верно, не думала о том, что завтра на восходе ее водица на листьях блеснет росой и восхитит всех, кто выглянет на свет божий. Она делала просто добро и никак не предусматривала красоту: из ее добра сама собой красота выходила. Да и мы тоже так работаем - красота выходит сама собой, если у нас делается добро.
Не красота спасет мир, а добро. А кто гонится за красотой, тому-то и открывается вид на поле, где бог с дьяволом борется, а ты себя чувствуешь, как корреспондент газетный на поле сражения.
Так что ты думай просто о добре, и если ты поэт, то природа откроет тебе красоту в своем материнском прикосновении к тварям, потому что поэзия и есть материнское прикосновение.
Делай правильно - и красота сама придет.
Красота избегает тех, кто за ней гоняется: человек любит свое что-нибудь, трудится, и из-за любви, бывает, появится красота. Она вырастает даром, как рожь или как счастье. Мы не можем сделать красоту, а посеять и удобрить землю для этого мы можем...
...Добро есть дело рук человека, а красота - нерукотворна.
Если жить красотой и строить мир красоты, то какая-то этика должна сама попутно явиться. И наоборот, если человек любит и поступает по любви, то, наверно, это будет красиво, и будет красивая жизнь, и красота будет живой.
...Искать надо, как Толстой, и за это хвататься, за правду, а красота сама собой придет.
...Я думаю об искусстве как поведении: что есть у всякого настоящего творца свое творческое поведение в жизни, - своя правда, а красота приходит сама. И живой пример этому для всего мира был Лев Толстой: он искал слова в правде, а красота в них потом находилась и определялась сама.
...Красота далеких стран непрочная, потому что всякая далекая страна рано или поздно должна выдержать испытание на близость. Потому истинную прочную красоту художник должен открывать в близком и повседневном.
Красота - это свет правды, а тень красоты - это ложь.
Третий раз позирую Ларисе, и у нее теперь намечается красивая картина кого-то в голубом свете холодном, с собачкой, но не портрет.
Так в красивости мы спасаемся от правдоподобия.
Добро само по себе не кажется на вид и убеждает нас, только если осветит его красота. Вот почему дело художника - это, минуя соблазн красивого зла, сделать красоту солнцем добра.
Добро - это цветок, выросший на удобрении.
Добро, любовь, красота не составляют в душе человека особой области, а венчают путь каждого из нас, если мы шли правильно.
ХУДОЖНИК
Самая большая сила на земле - та сила
связи, которая получается через
самого художника.
Писатель тот, кто умеет следить за собственной личной своей жизнью это первое, этого довольно, чтобы сделаться писателем; но, чтобы сделаться писателем-художником, нужно еще это свое увидеть отраженным в мире природы и человечества.
Чем краше день, тем настойчивее вызывает и дразнит нас природа: день-то хорош, а ты какой. И все отзываются - кто как.
Счастливей всех в этом художники.
Бывает, весенняя вода прорвет плотину, смоет мостки, и останутся от всех мостков одни колышки, и они-то бывают мерой того, как глубоко когда-то стояла вода. Так и памятник Пушкину остается мерой, до какой высоты может доходить полнота человеческой жизни...
Бывает, весенняя вода, спадая, оставляет на лугу льдинки, указывающие на то, как далеко разлилась вода. Так и памятник Пушкину указывает нам высший предел разлива нашей души. А мы смотрим, и надеемся, и ждем, что придет новый Пушкин и установит нам новую даль.
Памятник Пушкину ставится не самому Пушкину: какое дело Пушкину до своих памятников! Он становится только для общества, как мера разлива души человеческой.
Но вот странность: жизни не жалко, но если я представлю себе, что придет когда-нибудь время и я брошу перо, то мне кажется это невозможным и недостойной себя жизнь без охоты писать. Мне кажется, эта охота моя больше жизни...
Долгое время жизни моей попадали в меня пульки и дробинки; откуда-то в душу мою, и от них оставались ранки. И уже, когда жизнь пошла на убыль, ранки эти бесчисленные стали заживать.
Где была ранка - вырастает мысль.
Вынашиваю мысль о священном порядке в душе творца, каким является в какой-то мере каждый работник, мастер своего дела. Этот священный порядок повелевает мастеру поставить все предметы на свои места, а также и определиться самому в служении и отделаться от прислуживания.
Требуется достоинство и больше ничего.
Тайну творчества надо искать в любви. Все мы помним, что когда кто из нас влюблен, то, бывало, и все люди на свете хороши. Так в творчестве есть мысль - не мысль, а что-то единое сердца, ума и воли.
