Николай Печерский - Красный вагон
Глеб и Варя втащили лодку на берег и пошли вверх по косогору. С огородов тянуло пресным сухим запахом нагретой земли. За пряслами цвели подсолнечники.
Больница стояла на краю деревни.
Длинный, сложенный из бруса дом, калитка с железным кольцом, мокрые халаты на веревке.
Варя была здесь уже раньше. Она уверенно пересекла двор и подошла к высокой, обитой клеенкой двери.
В приемной с узелками и сеточками в руках дожидались очереди несколько мужчин и женщин. Одни писали за столом записки, другие стояли возле стены и терпеливо смотрели на крохотное, похожее на дырку в скворечнике окошко. Изредка окошко открывалось, и в нем появлялась тоже очень похожая на скворца женщина в белой косынке и круглых очках. Посетители передавали ей узелки и записки, покорно отходили в сторонку, ждали ответа и пустых бутылок от молока.
Бутылок у Вари не было, и поэтому она сразу же принялась за письмо. Села к столу, расставила локти и начала писать — старательно, с такими нажимами, что бумага сразу же покрылась канавками и бугорками, будто поле под острым плугом.
Глеб два раза выходил из приемной и два раза заходил, а Варя все писала и писала. Приемная опустела, и женщина, похожая на умного ученого скворца, больше не показывалась. Где-то в глубине дома шаркали туфли и звенела посуда. Там обедали...
— Ты иди, — сказала Варя, не отрываясь от бумаги. — Я сейчас закончу. Я только про папу напишу.
Глеб побродил по двору, приласкал рыжую добродушную собаку с белым пятном на хвосте, напился от нечего делать воды из крана и снова отправился в приемную. Еще с крыльца Глеб услышал громкий и очень знакомый ему голос:
— Откройте, я все равно не уйду обратно! Я вам говорю, откройте!
Варя стояла возле «скворечника» и колотила по дверце кулаком. Дверца ходила ходуном. Казалось, еще минута, и она вылетит вон вместе с объявлением «Прием окончен», вместе с железными петлями и согнувшимся вдвое крючком...
Глава одиннадцатая
Лучше бы он совсем не ходил с Варей. Очень ему все это нужно! Как будто бы мало у него своих историй!
Женщина в белой косынке вытолкала их за дверь и пригрозила, что немедленно вызовет милиционера.
Она, видимо, и в самом деле решила наказать Варю.
Едва они спустились с крыльца, в приемной послышалось нервное, настойчивое жужжание телефонной ручки:
— Алё! Алё!
Услышав «алё», Варя перетрусила.
— Вызывайте хоть сто раз! — крикнула она в закрытую дверь. — Брат тоже все видел, он сам все скажет!
— Какой брат? — спросил Глеб, оглядываясь по сторонам. — Где?
Варя не ответила. Она взяла Глеба за руку и с самым решительным видом потащила к высокому крылечку на другом конце дома.
На чистых, отмытых добела ступеньках лежал цветной половичок, на дверях пришпиленная поржавевшими кнопками висела бумажка. Ровными и красивыми, будто в прописях, буквами на ней было выведено: «Главный врач».
— Ты куда? — спросил Глеб и потянул руку.
Но не тут-то было. Варя вцепилась в него, как клещами. Даже пальцы онемели.
Не успел он опомниться, как уже стоял в кабинете главного врача. Врач сидел за столом и, прищурив глаз, рассматривал на свет черный рентгеновский снимок.
Это был толстый человек с рыжими пушистыми усами и такими же рыжими, похожими на амеб веснушками на оголенных до локтя руках.
— Здравствуйте, товарищ главный врач, — вежливо сказала Варя. — Мы вам не помешали?
-— Здравствуйте, — ответил врач и положил снимок на стол. — Тебя разве еще не отвели в милицию?
— Не, меня не отвели. Мы тут с Глебом...
— Ах, с Глебом! Значит, вы теперь вдвоем будете хулиганить?
Варя подтолкнула Глеба вперед, чтобы врач мог получше его рассмотреть, и ущипнула сзади острыми, должно быть давно не стриженными ногтями.
— Не, мы не хулиганить... Мы письмо маме написали. Я быстро писать не могу. Мама говорит, надо писать с нажимами, а она говорит, надо писать быстро, потому что прием закрыт... Примите, пожалуйста, записку, я вас очень прошу... Глеб вас тоже очень просит.
Глеб чувствовал, как наливаются кровью, краснеют его лицо и уши. Если бы не врач и не эта белая строгая обстановка, окружавшая все, что было в кабинете, Глеб наверняка развернулся и наподдал бы ей.
Главный врач вышел из-за стола, поглядел на Глеба, на Варю и сказал:
— Ну, вот что, друзья, на первый раз я вам прощаю, а там — смотрите... Порядков нарушать я не могу. До свиданья!..
Глеб страшно обрадовался, что все так легко сошло с рук. Он уже хотел дать задний ход, но тут произошло следующее.
Варя закрыла лицо руками и громко, на весь кабинет всхлипнула.
— А-я-я-я-й! Ну зачем же плакать? — участливо и, как показалось Глебу, смущенно сказал врач. — Стыдно, девочка, очень стыдно!..
Главный врач повернулся и вышел из кабинета.
Глеб и Варя остались одни.
— Пойдем, — толкнул Варю Глеб, — а то сейчас достанется!
Варя отняла руки от лица, и Глеб с изумлением увидел, что глаза у нее совсем сухие. Ни одной слезинки! И в каждом зрачке пляшет веселый, лукавый чертик.
— Не, нам не достанется, — сказала Варя, поглядывая на дверь. — Он добрый...
Врач возвратился. В руках у него были два длинных белых халата и марлевые повязки с тесемками.
Глеб и Варя надели халаты, нацепили на нос повязки и сразу же стали похожи на хирургов, которые вырезают фурункулы и вытаскивают из пяток острые занозы.
— Пойдемте, — сказал врач и повел их по длинному коридору с дверями по обе стороны.
Возле одной такой двери он остановился и пропустил их вперед:
— Вот сюда. Только побыстрее и, пожалуйста, не шумите.
В палате стояли в два ряда кровати, и на них с книжками в руках, с каким-то вязаньем и вообще просто так лежали женщины.
Женщины увидели Глеба и Варю и сразу же заулыбались, а одна наклонилась к своей соседке и шепотом, но так, что все сразу услышали, спросила:
— Это те самые?
И только одна женщина, которая лежала возле самого окошка, не улыбалась. Она прямо и строго смотрела на Варю и перебирала пальцами край белой простыни.
Варя хотела было кинуться к ней с поцелуями, но она на ходу остановила ее глазами.
Это были удивительные глаза — спокойные, добрые и в то же время очень строгие, как глубокая лесная река.
Глебу показалось, будто под этим взглядом Варя стала даже пониже ростом. Ну точь-в-точь как на картинке, которую Глеб видел в книжке Кольки Пухова. Там была нарисована очень воспитанная девочка, а внизу надпись:
Я не буду больше плаксой,
Чищу зубы мятной пастой
Возле кровати стояли две табуретки. Глеб сел рядом с Варей, положил руки на колени. Он чувствовал себя неловко, не знал, как вести себя, что говорить.
Варина мать, как видно, поняла это. Она взяла с тумбочки судок с крупной, огненно-красной клубникой и сказала:
— Ешьте, дети, это папа принес.
Варя посмотрела на судок краем глаза и тут же безошибочно потянула самую спелую и сочную ягоду.
— Ужасно вкусная, — виновато сказала она, прищелкивая языком, — прямо лучше ананасов. Глеб, ты когда-нибудь ел ананасы?
Варя взяла за хвостик еще одну ягодку, поднесла ее к губам и тут же опустила руку. Рот ее удивленно приоткрылся, круглые ямки на щеках вытянулись и потом исчезли совсем.
— Значит, он уже приходил? Значит, он обратно меня обманул?
— Он не обманывал. У него очень важные дела. Ты же знаешь, он повез тетрадку... Эта тетрадка...
— При чем тут тетрадка? Тетрадка тут совсем ни при чем, — горячо и нетерпеливо перебила Варя. — Папа со мной совсем не считается. Ведь правда он не считается?
Мать хотела что-то ответить Варе, но тут произошло непонятное. Губы и подбородок у нее задрожали, а в уголках глаз, под ресницами, блеснули две быстрые слезы. Она прикусила нижнюю губу зубами, но это не помогло, и губы все равно дрожали и дрожали мелкой и очень жалкой дрожью.
— Мама, ты зачем плачешь? — тихо вскрикнула Варя. — Плакать не надо!
Она наклонилась к матери и пальцами вытерла покатившиеся по лицу слезинки.
Мать провела рукой по глазам и первый раз за все время, пока они были в палате, улыбнулась.
— Разве я плачу? Ты что выдумываешь?
Глеб знал, что это не так. Но все же он ответил Вариной матери улыбкой. Глеб очень хотел, чтобы она поверила, будто и в самом деле никто не заметил ее слез.
Но почему же она плакала? Ведь ее никто не обижал.
Как это все получилось? Ага, вот так: они сидели на табуретках, ели клубнику... потом мать сказала про отца и про тетрадку. Неужели эта тетрадка?
Но разве можно так расстраиваться? Ему, например, тоже очень жаль геолога, но ведь он не плачет!
Нельзя же оплакивать каждого, кто умирает на земле! Нет, тут что-то не то...
Смущенные и озабоченные тем, что произошло, Глеб и Варя молча сидели возле кровати и смотрели на мать.
— Ну, что же ты молчишь? — спросила Барина мать.— Расскажи, как там у нас дома.
Варя бросила на Глеба быстрый выразительный взгляд. «Ты зачем тут сидишь? — говорил этот взгляд. — Ты не сиди, ты уходи».
