Борис Житков - Джарылгач (сборник)
— Отец! — сказал капитан. — Благословите оружие против неверных.
Свита переглянулась.
Так вот отчего галера шпарит правым галсом вкрутую уже три часа кряду, не меняя курса!
Поход!
На свой риск и страх. Партизанский подвиг затеял Гальяно.
— Неверные, — продолжал капитан, — овладели галерой патриция Рониеро. Генуэзские моряки не постыдились рассказать, что это было на их глазах. Должен ли я ждать благословения Совета?
На баке толпились уже вооруженные люди в доспехах, с мушкетами, копьями, арбалетами. Пушкари стояли у носовых орудий.
Капеллан читал латинские молитвы и кропил пушки, мушкеты, арбалеты, спустился вниз и кропил камни, которые служили вместо ядер, глиняные горшки с огненным составом, шарики с острыми шипами, которые бросают при атаке на палубу врагам. Он только остерегся кропить известь, хотя она и была плотно укупорена в засмоленных горшках.
Шиурма знала уже, что это не проба, а поход.
Старый каторжник, что не признавал папы римского, что-то шепнул переднему гребцу. И пока на баке все тянули в голос «Те deum», быстро, как ветер бежит по траве, зашелестели слова от банки к банке. Непонятные короткие слова.
21. Свежий ветерВетер, все тот же юго-западный ветер, дул весело и ровно. Начал играючи, а теперь вошел в силу, гнал бойкую зыбь и плескал в правую скулу галеры.
А галера рылась в зыбь, встряхивалась, отдувалась и рвалась вперед, на другой гребень.
Поддает зыбь, блестят брызги на солнце и летят в паруса, обдают людей, что столпились на баке.
Там солдаты с подкомитом говорили про поход. Никто не знал, что затеял Пиетро Гальяно, куда он ведет галеру.
Всем выдали вина после молебна; тревожно и весело было людям.
А на юте, под трельяжем, патриций сидел на своем троне, и старший офицер держал перед ним карту моря. Комит стоял поодаль у борта и старался уловить, что говорит командир с офицером. Но комит стоял на ветру и ничего не слышал.
Старый каторжник знал, что Гальяно здесь врага не встретит. Знал, что такой погодой они к утру выйдут из Адриатики, а там… Там пусть только нападут…
Матросы разносили суп гребцам. Это были вареные фиги, и там плавало сверху немного масла. Суп давали в море через день — боялись, чтоб еда не отяготила гребцов на их тяжелой работе. Негр не ел — он тосковал на цепи, как волк в клетке.
К вечеру ветер спал, паруса обессиленно повисли. Комит свистнул.
Матросы убирали паруса, лазая по рейкам, а гребцы взялись за греблю.
22. На ютеИ опять барабан забил дробь — четко, неумолимо отбивал он такт, чтобы люди бросались вперед и падали на банки. И опять все триста гребцов, как машина, заработали тяжелыми, длинными веслами.
Негр вытягивался всей тяжестью на весле, старался, даже скалился. Пот лил с него, он блестел, как полированный, и банка под ним почернела — промокла. То вдруг силы оставляли этого громадного человека, он обмякал, обвисал и только держался за валек слабыми руками, и пятеро товарищей чувствовали, как тяжело весло: грузом висело черное тело и мешало грести.
Старый каторжник глянул, отвернулся и еще сильней стал налегать на ручку.
А негр водил мутными глазами по сторонам — он уже ничего не видел и собирал последнюю память. Память обрывалась, и негр уж плохо понимал, где он, но все же в такт барабану сгибался и тянулся за вальком весла.
Вдруг он пустил руки: они сами разжались и выпустили валек.
Негр рухнул спиной на банку и скатился вниз. Товарищи посмотрели и скорей отвернулись: они не хотели глядеть на него, чтобы не обратить внимания подкомитов.
Но разве что укроется от подкомита?
Уже двое с плетьми бежали по мосткам: они увидали, что пятеро гребут, а шестого нет на Грицковой банке. Через спины людей подкомит хлестнул негра. Негр слабо дернулся и замер.
— А, скотина! Валяться? Валяться? — шипел подкомит и со злостью, с яростью хлестал негра.
Негр не двигался. Мутные глаза остановились. Он не дышал.
Комит с юта острым глазом все видел. Он сказал два слова офицеру и свистнул.
Весла стали.
Галера с разгону шла вперед, шумела вода под форштевнем.
Комит пошел по мосткам, подкомиты пробирались между банок к негру.
— Что? Твой негр! — крикнул вдогонку комиту Пиетро Гальяно.
Комит повел лопатками, как будто камнем ударили в спину слова капитана, и ускорил шаги.
Он вырвал плеть у подкомита, сжал зубы и изо всей силы стал молотить плеткой черный труп.
— Сдох!.. Сдох, дьявол! — злился и ругался комит.
Галера теряла ход. Комит чувствовал, как зреет на юте гнев капитана. Он спешил.
Каторжный кузнец уже возился около ноги покойного. Он заметил, что цепочка надпилена, но смолчал. Гребцы смотрели, как подкомиты поднимали и переваливали через борт тело товарища. Комит последний раз изо всей злой силы резнул плетью по мертвому телу, и с шумом плюхнуло тело за борт.
Стало темно, и на корме зажгли над трельяжем фонарь, высокий, стройный, в полчеловеческого роста фонарь, разукрашенный, с завитками, с фигурами, с наядами на подножке. Он вспыхнул желтым глазом через слюдяные стекла.
Небо было ясное, и теплым светом горели звезды — влажным глазом смотрели с неба на море.
Из-под весел белой огненной пеной подымалась вода — это горело ночное море, и смутным, таинственным потоком выбегала в глубине струя из-под киля и вилась за судном.
Гальяно пил вино. Ему хотелось музыки, песни. Хорошо умел петь второй офицер, и вот Гальяно приказал замолчать барабану. Комит свистнул. Дробь оборвалась, и гребцы подняли весла.
Офицер пел, как певал он дамам на пиру, и все заслушались: и галерники, и свита, и воины. Высунулся из своей каюты капеллан, вздыхал и слушал грешные песни.
Под утро побежал свежий трамонтан и полным ветром погнал галеру на юг. На фордевинд шла галера, откинув свой косой фок направо, а грот — налево. Как бабочка распустила крылья.
Усталые гребцы дремали. Гальяно спал в своей каюте, и над ним покачивалось на зыби и говорило оружие. Оно висело на ковре над койкой.
Галера вышла в Средиземное море. Вахтенный на мачте осматривал горизонт.
Там, на верхушке, мачта распускалась, как цветок, как раструб рога. И в этом раструбе, уйдя по плечи, сидел матрос и не спускал глаз с моря.
И вот за час до полудня он крикнул оттуда:
— Парус! — и указал на юг прямо по курсу корабля.
Гальяно появился на юте. Проснулись гребцы, зашевелились на баке солдаты.
23. СаэтаКорабли сближались, и теперь все ясно видели, как, круто вырезаясь против ветра в бейдевинд, шел сарацинский корабль — саэта, длинная, пронзительная, как стрела.
Пиетро Гальяно велел поднять на мачте красный флаг — вызов на бой.
Красным флагом на рейке ответила сарацинская саэта — бой принят.
Пиетро Гальяно велел готовиться к бою и спустился в каюту.
Он вышел оттуда в латах и шлеме, с мечом на поясе. Теперь он не садился в свое кресло, он ходил по юту — сдержанно, твердо.
Он весь напрягся, голос стал звончей, верней и обрывистей. Удар затаил в себе командир, и все на корабле напряглись, приготовились. Из толстых досок городили мост. Он шел посередине, как пояс, от борта к борту над гребцами. На него должны забраться воины, чтоб оттуда сверху разить сарацин из мушкетов, арбалетов, сыпать камнями и стрелами, когда корабли сцепятся борт о борт на абордаж.
Гальяно метился, как лучше ударить в неприятеля.
На саэте взялись за весла, чтоб лучше управляться, — трудно идти вкрутую против ветра.
24. «Снаветра»А Гальяно хотел подойти «снаветра», чтоб по течению ветра сарацины были ниже его.
Он хотел с ходу ударить саэту в скулу острым носом, пробить, с разгону пройтись по всем ее веслам с левого борта, поломать их, своротить, сбросить гребцов с банок и сразу же засыпать врага стрелами, камнями, как ураган, обрушиться на проклятых сарацин.
Все приготовились и только изредка шепотом переговаривались отрывисто, крепко.
На шиурму никто не глядел, о ней забыли и подкомиты.
А старому каторжнику на каторжном языке передавали:
— Двести цепочек!
А он отвечал:
— По моему свистку сразу.
Казак взглядывал на старика, не понимал, что затевают и когда надо. Но каторжник отворачивал лицо, когда Грицко не в меру пялился.
На баке уже дымились фитили. Это приготовились пушкари у заряженных орудий. Они ждали — может быть, ядрами захочет встретить командир неприятельскую саэту.
Начальник мушкетеров осмотрел стрелков. Оставалось зажечь фитили на курках. Надавят мушкетеры крючок, и фитили прижмутся к затравкам[16]. Тогдашние тяжелые мушкеты палили, как ручные пушки.
Саэта, не меняя курса, шла навстречу венецианцам. Оставалось минут десять до встречи.
